Sir Guy of Gisburne
Название: Точка невозврата
Автор: alisahansen
Бета: Shiae Hagall Serpent
Размер: макси, 24 750 слов
Персонажи: Робин Локсли, Гай Гизборн, шериф Робер де Рено, аббат Хьюго де Рено, Маленький Джон, брат Тук, ОМП, ОЖП, упоминаются Марион Лифорд, Хэрн
Категория: джен, преслэш
Жанр: ангст, юст, юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Возвращаясь в свои покои, Гай Гизборн не представлял, что ему придется сделать выбор между ненавистью и милосердием, между враждой и честью. Выбор, способный привести к непредсказуемым последствиям. Не знал, что, открыв дверь, окажется на распутье собственной души, где можно обрести себя или потерять навсегда. И что несколько безумных дней станут бесценным даром, который судьба предлагает лишь единожды.
Замок Глостер
За три года до описываемых событий
Старый граф Фиц-Роберт сидел в своем кабинете и, опираясь локтем на подлокотник кресла, тер висок. Его с рассвета мучила головная боль, и он был очень рад, что утренние аудиенции, наконец, окончены. Осталось несколько незначительных дел и распоряжений управляющему.
— Что там еще, Мартин?
— Каноник епископа приходил, милорд. Снова.
— Да что ж неймется-то ему?
— Тут, скорее, другому неймется, милорд, — заметил управляющий и тут же прикусил язык.
Граф, однако, лишь усмехнулся.
— Возможно... Не понимаю я, почему они у себя не могут найти, и какого дьявола... А, ладно! Епископ-то что?
Мартин замялся, не зная, что ответить.
— Ну, говори!
Мартин опустил глаза и пробормотал, что просто повторяет слова, совершенно случайно услышанные от каноника, и ничего от себя не добавляет.
— Да знаю я вас, сплетники почище баб. Ну?
— Говорит, что у вас этого добра завались, милорд, а вы жадничаете, и сие есть страшный грех.
— На себя бы посмотрел, святоша! — проворчал граф, потом махнул рукой и добавил: — Хорошо, передай, что я подумаю. Но с капитулом пусть разбирается сам, он от меня пребенду получил, так что пусть на этом и успокоится. Кстати, ты посылал за Робертом де Туром?
— Да, милорд, он ожидает аудиенции.
— Зови. И где... ну, грамота эта? Ты подготовил?
— Да, милорд, вот она.
— Ох, Иисусе сладчайший, заканчивать надо этот балаган.
— Разве акколада в следующем месяце?
— Они с Вильгельмом отлично обошлись без нее тогда, так что и дальше обойдется. Зови.
В залу вошел высокий рыцарь в черной котте с белым крестом. Старый граф встал ему навстречу и обнял его.
— Мои соболезнования, Роберт. Твой младший брат был славным воином и храбро сражался.
— Благодарю, сэр Уильям, это тяжелая утрата для семьи.
— Я слышал, он тоже хотел присоединиться к ордену?
— Да, сразу после... похода хотел принести клятву, но все сложилось иначе.
— На все воля Господа, Роберт.
— Несомненно. Но он перед смертью принял в рыцари одного из оруженосцев, Гая Гизборна.
— Да, мне сообщили. Почти на поле боя... В каком-то смысле за храбрость?
— Да. Двое других оруженосцев и слуга подтверждают, как и брат Марк, что записал последнюю волю моего брата.
— Странный выбор, меня он, признаться, удивил. Как и та клятва, которую Вильгельм взял с него, если верить брату Марку.
— Знаете, не нахожу этот выбор столь уж странным. Как, впрочем, и клятву. Мой брат благоволил Гизборну, а тот был по-собачьи предан ему. Возможно, перед смертью Вильгельм хотел дать ему что-то, что вело бы этого юношу по жизни. Кстати, я хотел бы просить вас за него.
— Нет, Роберт, при мне остаются Эшби и Довиль. Не потому, что не хочу, просто он не подходит для той службы, которую я определил им. И я думаю, ты не берешь его с собой по той же причине.
— Он не готов и для такой жизни. К тому же, он хочет жениться, а братья должны соблюдать целомудрие.
— Вот и тем более. Но, думаю, я найду ему применение
— Буду признателен, сэр Уильям. Юноша не безнадежен, хоть у него и сложный характер. Ему просто нужен достойный пример для подражания и...
— Да, в чем-то ты прав, Роберт. Однако посмотрим... Я рад, что ты нашел время навестить меня перед отбытием в Константинополь
— И я рад повидать вас, сэр Уильям. Сложно сказать, когда я в следующий раз буду в нашем командорстве здесь.
— Да-да... Ах, чуть не забыл! Вот рыцарская грамота, передай ее Гизборну.
— Передам, сэр Уильям, непременно.
— Ну, в таком случае, до встречи, Роберт! Я буду очень ей рад.
— Я тоже, но, как вы сами сказали, на все воля Господа.
После ухода старшего де Тура в залу просочился управляющий. И замер у дверей.
— А, Мартин... Подойди ближе! Значит, так... Найдешь Гая Гизборна, скажешь ему про аббата Хьюго де Рено и должность этого...
— Лесничего, милорд.
— Ну, ты знаешь, как сказать. Да, и подготовь письмо аббату.
— Конечно, милорд, я вас понял.
— Так ступай! И епископ, наконец, уймется хоть ненадолго.
Управляющий вышел, а старый граф задумчиво произнес в никуда:
— Не знаю... Может, из этого мальчишки и выйдет толк. Ведь Вильгельм, умирая, выбрал из всех именно его, значит, что-то в нем видел...
Последние три дня слились для Гая в бесконечный круговорот. Нужно было греть воду, приносить уголь, чтобы огонь в камине горел постоянно, готовить чистые бинты из старой камизы — и дьявол с ней, все равно уже чинена-перечинена. А еще найти миндальное масло, настой для очищения ран, бренди, сделать отвар от лихорадки... Это все на самом деле такие мелочи. Но вот мысли... Мысли о том, что от его окна до земли двадцать ярдов, не меньше. А может и больше — не мерил. И что дел-то, быстрее, чем «Отче наш» прочитать. И все, проблема решена раз и навсегда, окончательно и бесповоротно.
Ведь как же легко и просто с Хантингтоном, мать его, Ральфом получилось. А тут что? Вместо того чтобы лежать себе тихонечко внизу на камнях с разбитой башкой, мерзавец лежит здесь. Сам же Гай, как полный болван... Хотя почему — как? Болван и есть. Осёл, олух царя небесного... В общем, пытается сделать так, чтобы тот не помер! И, кажется, получается. Делает — и попутно вопрошает своего небесного покровителя, зачем это Богу понадобилось? Но святой Гийом молчит и не отвечает, за что Господь послал его подопечному сие испытание. Мол, догадается сам. Но ведь подопечный-то не семи пядей во лбу, проще говоря, совсем дурак, какие уж тут догадки?! А святой все равно молчит, как пень, и ничего не объясняет.
Ну почему Господь не послал Гаю нормальную семью, жену и детей? Лучше бы, конечно, вместе с богатством, но можно и богатство само по себе, без жены. Ладно, отсутствие всего этого можно пережить и заняться чем-нибудь полезным и богоугодным. Например, сражаться с сарацинами. Но вместо того, чтобы отвоевывать у нехристей гроб Господень... И ведь планировал, даже почти уехал!.. Так вот, вместо столь богоугодного дела ему приходится жить в вонючем каменном клоповнике с двумя расфуфыренными мартышками и полоумным гусем... Хорошо-хорошо, только с одной, вторая тут наездами, как и гусь. Не наездятся никак оба. Ладно, со всем этим тоже можно как-то смириться и приспособиться. Но святой Гийом, сколько Гай его ни спрашивал, не смог объяснить, где и когда он умудрился так страшно нагрешить, что ему подсунули вот это. Во-первых, еще тогда, а во-вторых, сейчас, да еще в таком состоянии?
И тут это начало приходить в себя...
Три дня назад
Мысль пробраться в замок была неудачной. Хотя неудачным стало на сей раз буквально все. С самого начала пошло наперекосяк. Шериф должен был находиться у себя, а Гизборн — сопровождать чьего-то посланника. Но вышло с точностью наоборот: посланник не приехал, зато к шерифу заявился аббат, и они, окруженные охраной, куда-то спешно подались. С одной стороны, это было замечательно. А вот с другой — вовсе нет, потому что в Ноттингеме остался Гизборн. Только Маленького Джона все равно надо было вытаскивать из темницы, для чего, как ни верти, в замок пришлось пролезть. Откуда взялось столько солдат, которых там быть не должно, Робин так и не понял. Чтобы отвлечь стражу от своих людей, дать им возможность уйти, он рванул по лестнице наверх и наткнулся на другой отряд. Двоих уложил быстро, но третий, умирая, успел достать его мечом. Он кинулся по галерее, и тут правое бедро пронзило болью. Робин на бегу выдернул арбалетный болт, чудом не заорав, помчался дальше, но вскоре боевая горячка схлынула, и ногу начало нестерпимо жечь и дергать. Каждый шаг давался с трудом, а в довершение он понял, что заблудился.
Удирая от солдат, Робин метался по лестницам, галереям, коридорам и переходам, и уже не знал, где находится. Он привалился к стене в какой-то нише, тяжело, загнанно дыша. Куда идти? В прошлый раз, когда они с друзьями сбежали отсюда, все прошло удачно — он укрылся в спальне Марион. Но тогда дело было в донжоне, а та часть замка, где он оказался сейчас... Длинный коридор-переход и ни одной двери. Куда же его занесло?
Внизу раздавался топот, звяканье оружия и рык Гизборна... Робину на глаза попалась винтовая лестница, которая почему-то вела только наверх. Ну что ж, придется подниматься... Две дюжины ступенек выжали из него почти все силы, и он попал в очередной коридор, но зато здесь была дверь. Десяток шагов, и он спрячется, передохнет. Лишь бы только дверь не была заперта...
И тут на лестнице раздались шаги — кто-то поднимался. Робин уже хотел попытать счастья с дверью, но с другой стороны тоже послышался топот. Робин в отчаянии заозирался в поисках укрытия и заметил небольшое углубление в стене. Недолго думая, он юркнул туда. И вовремя — на площадку поднялся Гизборн и остановился как раз в проеме ниши, поджидая солдат. Робин задержал дыхание, стараясь ни малейшим движением, ни каким-либо звуком не выдать себя. Профиль Гизборна на фоне тусклого света — вот все, что он видел.
— Ну?
— Никого!
— Отсюда можно попасть в северное крыло. Ты и ты — туда! Вы двое — вниз! Найти их! Живо! Шкуру живьем сдеру, если упустите!
Стражники разбежались в разные стороны. Когда все стихло, Робин осторожно высунулся из ниши. Нужно добраться до двери. О Хэрн, пусть она будет открыта! Подволакивая ногу, он проковылял по коридору и толкнул ладонью потемневшую от времени створку. К счастью, тяжелая дверь приоткрылась. Робин быстро проскользнул внутрь и на несколько ударов сердца прислонился к стене, переводя дыхание. Теперь можно переждать, пока все уляжется, главное, запереться изнутри. Но его ждал неприятный сюрприз: замок оказался бесполезнее дырявого ведра — он был сломан. Возможно, дверь запирали на большой засов, но ничего похожего Робин не увидел, а использовать в качестве засова меч было глупо.
Он оттолкнулся от стены, сделал несколько шагов, осмотрел маленькую комнату с камином и окном. Слева у стены стояла грубо сколоченная кровать с наваленными на нее шкурами. На полу рядом — большой подсвечник на три свечи, с огарками в держателях. Старый рассохшийся сундук в углу, лавка перед камином, простой, без росписи, глиняный кувшин на ней... Жилище, похожее на монастырскую келью. В кувшине обнаружилась вода, и Робин, у которого в горле пересохло, как в пустом колодце, сделал несколько жадных глотков. Потом дохромал до окна, распахнул ставни и осторожно выглянул наружу. И тут его ждал второй неприятный сюрприз: каменная стена была голой, никакого плюща, хотя в других местах его хватало.
Робин провел ладонью по лицу. Он выберется, должен выбраться. Ему всего лишь нужна веревка... Возможно, в сундуке есть одежда, ее можно связать, чтобы спуститься. Вдруг за дверью раздались шаги. Робин стиснул зубы. Сейчас он или прорвется и сбежит, или умрет, но не сдастся. Тело казалось тяжелым и чужим, в раненую ногу раскаленными клыками вгрызалась боль, каждый вдох давался с трудом. Робин заставил себя поднять меч. Но тут комната внезапно куда-то поплыла, в глазах потемнело, и он рухнул на пол, так и не выпустив из руки клинок.
Гай застыл на пороге с приоткрытым ртом и смотрел на лежащего у окна Робина Локсли. Он не мог сдвинуться с места и просто хватал воздух, надеясь, что это все морок, который сейчас рассеется, и тело на полу растворится, как туман. Увы, не рассеялось и не растворилось. Первой мыслью было: «Притворяется!» Но из раны на бедре стекала кровь, образуя на сером камне темную лужу, и рубаха на груди тоже пропиталась кровью. Локсли и в самом деле был ранен.
Вторая мысль — «Этого не может быть!» — успокоения не принесла. Это очень даже было. Вот прямо посреди комнаты под окном и было, правда, ничего не могло. А следом пришла третья мысль, страшная, от которой невозможно отмахнуться:
«— Рыцарю подобает быть верным клятве своей! В первую очередь — клятве, данной своему сюзерену. Приказы сюзерена выполняются беспрекословно. Невыполнение приказа сюзерена равносильно предательству. Клянешься ли ты?
— Клянусь!..»
Но наглый саксонский смерд валялся сейчас не где-нибудь на лестнице или в кладовой. И даже не в сокровищнице шерифа. Эта паскудная тварь в поисках спасения и убежища пролезла в его, Гая Гизборна, личные покои! Конечно, называть убогую комнатушку покоями, как ни крути, но королевский комплимент... Впрочем, неважно. Важно, что эти самые «покои» были именно личными. Шериф пообещал их Гаю, когда тот переходил к нему на службу от аббата. Да если бы не эти четыре стены с окном и камином, он бы еще подумал, прежде чем соглашаться. Но ему пообещали кров, стол и жалованье вдвое больше, чем в монастыре. До того у него гарантированно имелась лишь койка в общей монастырской спальне и место на дальнем конце стола в трапезной. Про жалованье аббат предпочитал забывать. Как позже выяснилось, плохая память на долги другим — семейная черта де Рено. Но тогда Гай этого не знал, и его очаровала целая комната и только для него. Правда, вытребовать ее пришлось с руганью, но зато удалось сделать запретной.
Ну почему у него не дошли руки починить замок? А все потому, что ни один слуга в замке, ни одна служанка, ни один паж, которых тут развелось последнее время, как мух, и ни один стражник не посмеет сунуться сюда. Исключительно получив приказ от самого Гая. Он не сделал исключения и для шерифа с аббатом, за что оба его тихо ненавидели, однако благоразумно не нарушали границ.
И вот в это свободное от всех и заповедное место пробрался Локсли, не больше и не меньше! Грязная саксонская крыса! Изворотливая и наглая! И валяется тут, как крыса. И что теперь делать?
Память предательски припечатала:
«— Обещаешь ли ты иметь попечение о вдовах, сиротах, убогих, немощных и скорбящих? Обещаешь ли ты оказывать помощь и защиту тем, кто попросит тебя о ней?
— Обещаю!..»
Лежащий на полу разбойник вдовой не был ну никак, сиротой тоже, особенно если вспомнить его папашу. Насчет убогости и скорбности можно было еще как-то поспорить, зато на немощного Локсли как раз и тянул, причем с лихвой. Да уж, этот стервец нашел такой лаз, о котором и не подозревал! У Гая теперь было два пути. Первый: забыть про свою клятву, вернее, придерживаться неукоснительно лишь одной ее части и позвать солдат. А лучше — справиться самому. Это было единственным, что держало его, никому не нужного безродного ублюдка, на границе мира людей с честью и достоинством. Второй путь: последовать другой части клятвы, которая делала из Гая хоть немного, но все-таки рыцаря, а не продажную девку со шпорами и мечом. Последовать — и взять под защиту того, кто невольно об этой защите попросил, притащившись полумертвым к его порогу в поисках спасения. Был еще, правда, третий путь, путь трусливой шавки — сделать вид, что ничего не видел, и уйти, дав возможность Локсли умереть или очухаться и сбежать.
Гай так и стоял неподвижно, не представляя, что ему делать. Локсли тихо застонал, и он вздрогнул. Затем обернулся, окинул взглядом коридор. Пусто. Он подошел к раненому. Единственное, в чем Гай был уверен, поднимая бесчувственное тело — третий путь может катиться в ад.
Почему люди поступают так или иначе? Почему, сделав выбор, сожалеют о нем? Почему ищут оправдания и объяснения собственным поступкам или бездействию вплоть до промысла Божьего? Гай этого не знал. Локсли, наверное, тоже.
Гай заложил засов на двери, растопил камин и еще какое-то время стоял в нерешительности. Наконец снял с распростертого перед ним тела пояс с ножнами и кинжалом, затолкал его вместе с легендарным мечом под кровать, подпихнув ногой. А потом вытащил свой кинжал, чтобы срезать с раненого одежду. Окровавленные грязные тряпки полетели в огонь. Вскоре на старой простыне лежал голый Робин Локсли, которого Гай для верности привязал к кровати за руки и за ноги. Теперь можно было вспомнить старые походные навыки и заняться им обстоятельно и во спокойствии. Времени на это уйдет порядочно.
Вымыв руки в чаше, куда он налил воды с вином, Гай приступил к осмотру. Рана на груди была не столь опасна, как казалась на первый взгляд. Кровоточила, конечно, но клинок просто скользнул по ребрам. А вот бедро... дело уже серьезное. Развороченные мышцы, разорванные сосуды. Крови Локсли потерял изрядно, но кость, к счастью, осталась цела. Зато в теле мог застрять наконечник.
Болты делал замковый оружейник Майлз. Очень хороший оружейник, по правде говоря. Вот только средств на древки, к которым наконечник крепится намертво, не хватало, и он изгалялся, как мог. И как не мог тоже. Сколько раз эти наконечники отваливались еще в колчане! Но что его винить? Майлз изо всех сил старался из навоза сделать медовую коврижку... А все потому, что де Рено скупердяй! Вот и стреляют арбалеты всякой... херней на палочке. С другой стороны, нет худа без добра, хоть и обернулось это все против самого Гая. Один раз год назад, а второй — сейчас. Можно поставить на кон что угодно — наконечник остался в ране, и вытащить его будет весьма непросто.
Гай осторожно ощупал края раны. Надо резать и вытаскивать, а ложки нет. Значит, прокаливать нож и действовать им. Придется повозиться... А чем потом обрабатывать? Прижигать? Или маслом залить? Как будто кому-то от этого был прок. Но лекари под Аржантаном и Шовиньи сплошь и рядом пользовали раненых именно так, в святой уверенности, что помогает. Нет, наверняка есть такие люди, у которых от таких выкрутасов раны заживают лучше. Правда, Гаю они почему-то не попадались. Они, наверное, какие-то особенные должны быть. Вдруг Локсли такое лечение как раз и поможет? Он же не простой смертный, а сын местного, так сказать, бога. Уж ему точно должно помочь! Но Локсли почему-то стало жалко.
Прокаливая нож на свече, Гай подумал, что этот сын бога, которого обожают смерды, на вид самый обыкновенный грязный вонючий сакс. Он придвинул лавку к кровати, устроился на ней и склонился над раной. Осторожно расширил ее ножом, надрезал с обоих концов. И невольно поморщился, причем не от вида раны. Вот когда этот... последний раз мылся? Гай и сам, конечно, бывал изрядной свиньей, но все-таки хоть раз в месяц да устраивал себе омовения. Лишь бы не в компании с де Рено. Но этот же!.. Впечатление такое, что лесной стервец не мылся со дня их первой встречи. Хотя и до, наверное, тоже. У них же есть озеро! Не римские бани, но летом-то ополоснуться неплохо. Или после того, как проклятые разбойники чуть не утопили там Гая, озеро осквернено и для омовений Сына Хэрна не подходит? Ладно, это мелочи, но где же чертов наконечник? Не до утра же его искать? И так уже ковыряется невесть сколько...
Локсли дернулся и застонал, но не очнулся. Пусть только попробует оскорбиться на грязного смерда...
Наконечник нашелся под сгустками крови, которые Гай убрал ножом. Попытка подковырнуть его не увенчалась успехом, ухватить пальцами и тянуть — тоже. Тот не поддавался и выскальзывал из хватки. Застрял намертво. Ножом, конечно, можно попытаться, но слишком близко был толстый пульсирующий сосуд, который выглядел ну прямо как обожравшаяся пиявка. Но Гай знал: одно неосторожное движение — и эта пиявка зальет все вокруг кровью. А Локсли сдохнет прямо сразу. Он и так-то не особенно живой, и много крови потерял, Майлз делал большей частью срезни, а они оставляли жуткие разрывы. И, несмотря на это, у Локсли пока шансы есть. Потом их не будет, а Гаю придется объяснять, почему у него в спальне и на его кровати валяется разбойник, причем голый. Можно, конечно, одеть и за окно выкинуть, только во что одеть-то? Кроме собственного тряпья у Гая ничего не было. А это вызовет подозрения. В общем, мерзавец был выгоден живым, а не мертвым. Кровь Христова, ну и ситуация!
Плюнув и вытерев руки, Гай решился на последний способ и полез в сундук, на дне которого валялись небольшие клещи и еще какие-то похожие штуковины. Для чего оно предназначалась изначально, Гаю было наплевать, но с помощью всего этого он в юности чинил кольчугу, пока та окончательно не развалилась. А под Аржантаном приходилось и товарищей чинить. И вот сейчас настала очередь Локсли, чтоб его! Выбрав чего поменьше и поудобнее, Гай налил в чашку еще вина, прополоскал там эти хитромудрые щипцы и ухватил ими наконечник. Потянул на себя... Вытащить удалось только часть.
— Срань господня! За что мне все это? Я же не лекарь!
Едва Гай примерился подцепить треклятую железку еще раз, как Локсли дернулся и протяжно закричал во все горло. Этого еще не хватало! Гай выпрямился и с размаху ударил так не вовремя очнувшегося разбойника в челюсть, отправив его обратно в забытье.
Вытащив наконец остатки, Гай облегченно вздохнул. Теперь промыть и перевязать, пока этот лесной дьявол не пришел в себя снова и своими воплями не поставил на уши весь замок. Под Аржантаном они однажды раздобыли немного бренди, и кому-то пришла в голову идея смазать им рану. Боль была адская, зато последствия поразили всех. По сравнению с тем, что использовали лекари, рана, можно сказать, и не гнила вовсе!
С перевязкой Гай управился быстро. Потом оттер пятна крови на полу, зашвырнул грязные тряпки в огонь, взял флягу с вином и уселся на лавку. Надо было подумать, что делать дальше. Счастье, что шерифа нет, и появится он в худшем случае через дюжину дней. То есть, Гая не будут дергать по пустякам. Правда, черти могут принести аббата... А могут и не принести. В любом случае, сейчас нужно сделать отвар и напоить им Локсли. Лихорадка у него и так начнется, но зато с отваром не разгуляется вовсю.
Пока Гай возился у камина с котелком и травами, в голову ему лезли всякие мысли, хозяйственные и не очень. Он пытался сосредоточиться на том, что надо сходить в погреб, нацедить вина в бурдюк. Принести побольше воды. И угля. Уголь прогорает медленнее, а тепла дает не меньше, чем дрова. Срочно починить замок, а до того поставить распорку с кольчугой так, чтобы загораживала кровать — если кто-то случайно заглянет, то не сразу увидит, что там кто-то лежит. Конечно, вряд ли кто сунется, но теперь лучше быть вдвойне осторожным. И нужно как-то этого мерзавца отмыть, что ли. Хотя «отмыть» — громко сказано, скорее, обтереть. В общем, раз уж придется подержать Локсли некоторое время здесь, надо, чтобы он хоть своим грязным видом не раздражал... ну и запахом тоже.
Приподняв разбойника, Гай влил ему в рот немного отвара. Тот закашлялся, но проглотил. Теперь можно было действовать дальше. Мысль сходить на кухню и приказать приготовить мыльный корень он отмел сразу. Это вызовет ненужные вопросы, зачем мыльный корень сэру Гаю в понедельник, ведь всем известно, что моются господа обычно по средам и субботам. А особенно — для чего ему мыльный корень в личных покоях и без воды...
И тут Гай вспомнил про кусок мыла, коим разжился еще на заре служения у де Рено в качестве помощника. История была забавная. Появился как-то в Ноттингеме заезжий торговец всякой всячиной. Утверждал, что он ирландец, и предлагал, ко всему прочему, снадобья для увеличения мужской силы. И все бы ничего, но один из покупателей хлебнул того снадобья — и отдал богу душу. Когда этого пройдоху схватили, оказался он никакой не ирландец, и даже не валлиец, а самый натуральный сакс! Впрочем, Гай этому совсем не удивился. Однако среди барахла торговца обнаружилось немного провансальского ароматного мыла, которое, конечно же, захапал шериф. Гаю удалось прихватить один кусок, правда, на себя его тратить как-то не довелось. Думал презентовать какой-нибудь красотке, чтобы снискать ее благосклонность, да не срослось. В итоге он плюнул, подумал, что не судьба, кинул мыло в сундук и забыл про него. Вот теперь вспомнил. Да и просто водой, хоть с вином, хоть с уксусом, Локсли все равно не ототрешь.
Начать Гай решил с самого чистого... Ну, относительно чистого — с наглой лиходейской морды. Правда, сейчас морда была совсем не наглая, а какая-то наивная и даже привлекательная. Он разорвал старую камизу, смочил кусок ткани в воде и намылил. На поверку смуглое лесное чучело оказалось не таким уж и смуглым. Вот что мыло с человеком делает, даже с саксом!
Закончив, Гай отвязал Локсли и завернул в чистую простыню. Теперь можно немного отдохнуть, и он снова устроился на лавке, где ему явно предстояло провести немало времени. Кроме того, надо было подумать. Все казалось нереальным, происходящим не с ним. И еще — глубоко неправильным. И дело не в том, что случилось прямо сейчас. Гай давно чувствовал, что позиция, которую он занимал последнее время, больше не приносит ему ничего. Да и приносила ли?
Он старался следовать клятве рыцаря по отношению к сюзерену, а до чего довело его это беспрекословное подчинение? Чего он добился своей преданной службой? Де Рено его в грош не ставит, аббат тоже, денег как не было, так и нет. Будь у него хотя бы земли... Но старый Гизборн так и не выкупил их из залога. Теперь Гай безземельный рыцарь. Ладно, безземельных пруд пруди, но ведь он еще и безродный ублюдок, мать прижила его непонятно от кого. Кто его отец? Конюх? Заезжий менестрель? Кто? Хорошо, если кто-то из благородных. А если он наполовину сакс и, не дай Господь, сын серва? И думать не хочется, а приходится. А если кто догадается?
И вот Гай, пусть будет Гизборн, на службе у шерифа Ноттингемского Робера де Рено. Тот, как принято говорить, его покровитель. Видал он таких покровителей в гробу вместе со всем их покровительством. Но без него Гай, увы, никто. Хотя с ним он, в сущности, тоже никто, просто боится это признать. И должность эта висит на нем камнем, который, как выяснилось, невозможно сбросить, опять же из-за Локсли. И вот теперь сам Локсли... Но от этого всего не будет лучше и нужно как-то действовать и выкручиваться, а не сожалеть. От сожалений еще ничего и никогда не улучшилось и не изменилось. Да, у него случился приступ милосердия! Теперь это надо принять. Да, он ввязался в это, потому что мог, в аду под Аржантаном кем только ни приходилось быть. Да, этот приступ может слишком дорого обойтись. Кто бы к нему милосердие хоть раз проявил! Уж точно не Локсли, там не благородством и милосердием пахло, а презрением и гордыней невесть что о себе возомнившего саксонского придурка. Не проявит никто это милосердие, нужно справляться самому. Как только Локсли станет получше, можно от него избавиться, подкинуть куда-нибудь, где его легко найдут смерды. Сейчас невозможно, у него жар и надо ждать, менять повязки, обмывать рану, поить отваром, а он временами во сне орет... третий день уже. Спина разламывалась, спать приходилось сидя. Хоть замок удалось починить, и теперь можно закрыть дверь. Это очень важно... Осторожно убирая бинты с раны, Гай не заметил, как веки его невольного пациента дрогнули.
Робин смутно помнил только голос, очень знакомый, произнесший с отчаянием:
— Срань господня! За что мне все это? Я же не лекарь!
А потом пришла адская боль, он не удержался, закричал и не помнил уже ничего... до сего момента. Тело ныло, словно он долго лежал на камнях. Больше всего болела нога, но эту боль можно было терпеть. С трудом разлепив глаза, Робин уставился в потолок. Где он? Он хотел повернуть голову, но сил не было даже на такое простое движение. В комнате он точно был не один, сбоку кто-то звякал чем-то, булькал, шуршал...
Робин снова попытался пошевелиться, все же сумел чуть перекатить голову по подушке и уперся взглядом в светлую макушку... Человек был так занят, что не заметил, как Робин очнулся. А тот не спешил его об этом оповещать. Что происходит? Это замок? Кто этот человек? Точно не монах, тонзуры нет. И тут незнакомец, откинув ткань, закрывающую рану, что-то к этой ране приложил. Робину показалось, что его обожгло огнем, и он невольно дернулся, вскрикнул. Человек вздрогнул, поднял голову, и Робин онемел от изумления. На него смотрел Гизборн.
Оба молчали. Наконец рыцарь кашлянул, прикусил губу и... продолжил свое занятие. По-прежнему молча.
— Пытать меня собрался, норманн? — сипло выдавил Робин.
— Пожалуй, надо, чтобы ты почувствовал разницу, — равнодушно отозвался Гизборн, вскинув глаза, холодные, как всегда. Впрочем, нет, не равнодушно. Устало. Да и выглядел он... Робин хотел было приподняться или хоть как-то пошевелиться, но получилось плохо.
— Лежи и не дергайся, рана откроется.
— А тебе что за?..
— Трудов жаль. Пить хочешь?
Пить хотелось неимоверно, но еще хотелось другого. Осмотревшись немного, Робин понял, что лежит он в той самой убогой комнате, но на кровати и голый.
— Моя одежда...
— В камине, — все тот же равнодушный тон. — Зачем она тебе? Ты куда-то собрался?
— Домой...
Робин попробовал сесть, но Гизборн пресек эту попытку, легонько надавив ему на грудь ладонью.
— До, так сказать, дома, ты не дойдешь, до отхожего места тоже, — произнес он спокойно. Просто констатировал факт, который Робин и сам понимал, только признавать не хотел. — Я сейчас закончу, и делай все здесь.
— Нет уж, я дойду.
— Не дойдешь. Я могу тебя отнести на руках, но возникнут вопросы, — Гай серьезно посмотрел на него и добавил: — Мне этого не нужно, и я не думаю, что твоя выгода будет больше. Или ты надеешься сбежать? В таком состоянии?
Робин понимал, что норманн прав, но признать это было нелегко. От проклятой слабости кружилась голова, перед глазами все расплывалось, но так просто он не сдастся!
Гизборн тем временем закончил менять ему повязки и отвернулся, чтобы убрать плошку и тряпки. Робин собрал в кулак всю свою волю и скудные силы и встал с кровати. Комната дернулась сначала в одну сторону, потом в другую, желудок скрутило, перед глазами заплясали цветные пятна. Робин почувствовал, что не знает, где пол, а где потолок, и не может сделать и шага...
— Спокойно! — услышал он и оказался в объятиях Гизборна. Тот закинул его левую руку себе на шею, развернул, поставил над ведром: — Вот, давай! Или тебе не отлить?
— Нет... я... Отойди!
— Надо же, какой стеснительный.
— Я не могу... так... — Робину было уже больно, но ничего поделать он не мог.
— Понятно, — мрачно буркнул Гай.
— Чего тебе понятно? Сам не такой, что ли?
— Знаешь, в лагере на сотни человек быстро учишься делать все на глазах у всех! — грубо отрезал Гай и добавил уже мягче: — Да не смотрю я, просто держу тебя, чтобы не упал. Чего я там еще не видел, а?
Помнится, его удивила реакция Локсли, когда, покончив с отмыванием всех прочих частей тела, он взялся за самое грязное — начал обтирать низ живота и детородный орган. От прикосновений тот набух, затвердел и расположился на животе в ожидании. Пришлось накрыть его тряпкой, смоченной в холодной воде, чтобы сморщился обратно. Гай аж позавидовал немного такой воле к жизни. «Да уж, саксы не переведутся никогда. Ведь при последнем издыхании, стервец, а все туда же!»
Наконец, Робину удалось справиться с собой. Когда он закончил, то хотел вернуться на кровать сам, но Гизборн поднял его на руки и положил туда, укрыв шкурами.
— Почему ты не убил меня или не позвал солдат? Отдал бы меня шерифу.
— Вот приведу тебя в божеский вид, перевяжу ленточкой и подарю ему на день ангела, — последовала в ответ усталая усмешка, и под носом Робина оказалась чашка. Гизборн приподнял ему голову. Робин проглотил отвар и спросил:
— Думаешь, он оценит?
— Спи, думать будем завтра.
Глаза закрылись сами собой, и как Робин ни пытался отогнать от себя сон, сморило его мгновенно.
Гай тем временем отнес пустую чашку на стол, выплеснул в окно содержимое ведра и уселся на сундук, прислонившись к стене. Ясно, как божий день, что с расспросами Локсли не отстанет. Неясно, что ему отвечать. Правду? Гай сам себе не мог толком объяснить, почему разбойник лежит сейчас в его постели. Там должна лежать какая-нибудь красотка из горожанок, на худой конец, хорошенькая служанка. А вместо этого Локсли валяется! Впрочем... при определенном освещении, и если не вдаваться в подробности, да к тому же развернуть спиной... Вполне можно принять его за девицу. Может, немного слишком жилистую, но в целом очень даже. Особенно если напялить на него женское платье. Де Невель, например, частенько так развлекался, пока не сдох. Шериф, кажется, тоже, на пару с братцем, но тут Гай старался быть глухим, слепым и немым. Тьфу ты, одернул он себя. Что ему только в голову лезет? Нужно тихо, незаметно для всех и, главное, быстро подлечить Локсли, чтобы мог стоять и переставлять ноги, не рискуя свалиться носом в пол. И выставить его куда подальше, причем до приезда шерифа. Вот что надо делать и о чем надо думать. А не о девицах и разбойниках, прости господи, вид сзади.
«Отвар, мед, бренди для промывания ран. Уголь, вода. Проснется, надеть камизу, будет теплее и приличнее. Без штанов пока обойдется, так удобнее раной заниматься. Мясо и вино, для восстановления сил. Приказать завтра на кухне зажарить кусок свинины помягче, подать сюда. А сейчас спать! Все».
Робин проснулся от истошного писка и чириканья. Открыл глаза, осмотрелся и обнаружил весьма любопытную картину. На окне прыгала пара воробьев и скандалила из-за крошек хлеба, там насыпанных. А рядом на сундуке, прислонившись к стене и откинув голову, сидел Гизборн. И не обращал на воробьев никакого внимания. Ветер шевелил его волосы, камиза с распущенной шнуровкой сползла на одну сторону, обнажив выпирающие ключицы. Кроме рубахи на нем были только старые полотняные бриджи. Выглядел грозный рыцарь сейчас донельзя растрепанным и... пожалуй, невинным. Веки его чуть подрагивали — он спал. Робин некоторое время смотрел на него, отметив, что тот очень устало выглядит: лицо осунулось, под глазами залегли тени. Робин невольно подумал, что это же очень неудобно, спать в такой позе.
И тут в дверь постучали. Гизборн даже не вздрогнул, просто спросил, не открывая глаз:
— Какого черта?
— Сэр Гай, там вчерашний торговец пришел.
— Пусть катится к дьяволу, вместе со сбруей.
— Там еще мастер Покар пришел.
— Сэм, найди кастеляна, это их дело, а не мое, разберутся сами. И пусть катятся к дьяволу.
— А когда вы спуститесь?
— Когда буду готов.
— Но они...
— Сэм, еще слово и ты пойдешь к дьяволу с ними за компанию. А перед этим вычистишь языком нужник.
За дверью охнули, раздались быстрые шаги, топот по лестнице, и все стихло. Гизборн встал, открыл сундук, вытащил камизу и подошел к Робину.
— Давай помогу.
— Я сам могу.
— В следующий раз. Мне сейчас надо уйти, твоей раной займусь позже. Можешь не делать глупостей?
— Каких?
— Обыкновенных. Тебя можно оставить без опасения, что ты начнешь вытворять что-нибудь... особо героическое?
— Может, закуешь меня в цепи? Я ведь твой пленник.
— Нет, считай себя моим гостем. Ты можешь уйти, как только будешь в состоянии это сделать, тебя здесь никто не держит. Твой меч под кроватью, кинжал тоже. Просто в ближайшее время веди себя тихо, я не хочу обнаружить тебя под стенами башни или в коридоре, — последовал холодный ответ.
— А... трудов жаль?
— Да, если это объяснение тебя устроит. Так с тобой можно договориться?
— Да.
Кивнув, Гизборн начал одеваться и вскоре ушел.
Робин встал бы и тоже ушел прямо сейчас, но, во-первых, на нем только камиза, хотя можно взять что-то еще из сундука Гизборна. Оружие, скорее всего, и в самом деле лежало под кроватью, но главное не это! Робин отлично понимал, что в таком состоянии не пройдет и до конца коридора, а там и стражникам попасться недолго. И даже если он выйдет из замка, то достанет ли у него сил добраться до леса? Проклятая слабость! Он только сейчас смог без поддержки Гизборна дотащиться до ведра. Значит, придется пока «пользоваться гостеприимством» норманна. Хэрн, это что-то немыслимое! Гизборн и вот это все!
«А если бы не он и все это, ты бы уже давно...»
— Ох, опять ты!
«А ты кого ожидал? Пресвятую Деву?»
— Изыди!
«Не дождешься».
Только этого и не хватало! Робин так и не определился, что — кто — вечно лезет к нему с советами и замечаниями. Точно не Хэрн, потому что эта... «язва» изводила Робина задолго до знакомства с лесным божеством. Вернее, изводил. Радовало, что не постоянно, иначе это же повеситься можно! Но появлялся «дух-советчик» в самый неподходящий момент. И уж если появлялся, то не исчезал так просто, а заткнуть его порой не было никакой возможности.
В тот день Гизборн часто приходил и уходил, не забывал приносить еду и питье, менять повязки. Робин пытался настоять, чтобы делать это самому, однако тот убрал его руку и сказал спокойно, но твердо:
— Я взялся и доведу дело до конца.
Упрямства норманну было не занимать. И, к сожалению, без его помощи Робин сейчас не мог обойтись. Слабость была жуткая, даже сидеть в постели толком не получалось. Но голова-то думала! Вопросы упорно роились назойливыми мухами, изводя отсутствием на них ответов. Хорошо, хоть ехидный голос пока помалкивал. И вечером Робин все же решился еще раз задать главный, самый мучительный вопрос.
Гизборн как раз вернулся окончательно, принес ужин и бурдюк с вином. Наполнил два кубка, поставил один из них на поднос с едой, пристроил все рядом с Робином на постели, а сам подкинул угля в камин. Такое расточительство летом? Хотя именно благодаря этому Робин не мерз, тепло прогоняло озноб. Спасибо Гизборну за заботу, но необходимости прояснить ситуацию это не отменяло.
— Гизборн, зачем ты... Для чего тебе это понадобилось? Ты... делаешь все это... Почему?
— Что делаю?
— Ну... лечишь меня... и... — Робин сам не знал, что и как сказать.
— Ешь, тебе нужны силы, — Гизборн даже не взглянул в его сторону, занятый тем, что размешивал мед в чашке с отваром.
Но Робин уже почти покончил с ужином, изумляясь своему аппетиту, и просто сидел в постели.
— И все-таки, почему?
Гизборн протянул ему отвар, дождался, пока выпьет, и с мрачным видом расположился на лавке у огня. Налил себе еще вина — который по счету кубок, Робин затруднялся сказать, но рыцарь был уже довольно пьян, когда пришел.
— Что тебя не устраивает? — вдруг сказал Гизборн, язык у него слегка заплетался. — Считаешь, я должен был прикончить тебя, обнаружив в своих покоях? Или ты хотел геройски умереть в бою людьми шерифа, защищая своих друзей? А вместо этого валяешься тут, и тебе никто не угрожает, даже я.
— Вот это особенно... — пробормотал Робин. Ведь ему ничего другого не оставалось, пока нога мало-мальски не заживет. Не думать бы еще при этом, но как?
— Спрашиваю еще раз, что тебя не устраивает? Не нравится, что кто-то распорядился твоей судьбой?
— Ты-то привык распоряжаться чужими судьбами!
— Кем-то я, кто-то мной, — Гизборн пожал плечами. — У всех так. Или ты думаешь, что какой-то исключительный, потому что Сын Хэрна и Робин Гуд? И что на тебя этот сучий закон не распространяется? Или ты сам себе закон?
Робин не понравилось, куда тот клонит, и он решил вернуться к вопросу, который тревожил больше всего.
— Хочешь сказать, что я теперь тебе обязан?
— А сам-то ты как думаешь? — Гизборн пересел на край кровати.
— Я тебя понял, — Робин чувствовал, что разговор надо заканчивать.
— Понял? — холодные глаза смотрели в упор. — Ты вообще на это способен?
Прозвучавшее в этих словах презрение покоробило, но Робин все же ответил спокойно и даже немного насмешливо:
— Да, способен!
— Откуда такая уверенность? — ухмылка Гизборна превратилась в почти звериный оскал.
— Ты же знаешь, кто я.
— Я-то знаю... — медленно произнес рыцарь, отпил из кубка и внезапно спросил: — А вот знаешь ли ты, кто я?
Робин откинулся на подушку и попытался придать себе уверенный вид. Этот странный разговор нужно было срочно заканчивать.
«Кто тебя за язык тянул? Опять я или, может быть, он?»
— Убирайся!
Робину было не до упреков изнутри.
— Ты — Гай Гизборн, помощник шерифа, — начал он, но его прервал пьяный хохот. Робин, однако, продолжал: — Норманн, рыцарь...
— Я спрашивал не про должность, не про звание и даже не про имя!
Перекошенное лицо Гизборна было совсем близко, в светлых как вода глазах плясали отблески огня из камина. Робин понимал, что тот пьян почти в дрова, и все, сказанное им, наверняка бред. Но в тоже время его не отпускало ощущение, что с этим вопросом что-то не так. Вот только что?
— Ты не смог ответить. Ты не знаешь. Тогда как ты можешь меня понять?
Робин внимательно посмотрел ему в глаза и сказал наконец то, что хотел с самого начала
— Я понимаю, что должен тебе свою жизнь. Свои обязательства перед тобой я выполню. Клянусь.
Гизборн посмотрел на него неожиданно грустно и ответил совсем не то, что Робин предполагал услышать:
— А я возвращаю тебе твою клятву. Можешь засунуть эти так называемые обязательства себе в задницу. Ты мне ничего не должен!
Выпалив это, он встал, покачнулся и вернулся на сундук в углу.
Робин оторопело проводил его взглядом и невольно задумался: а что в самом деле он знает про своего врага?
«Знай ты Гизборна так хорошо, как считал, что знаешь, преподнес бы он тебе сейчас такой сюрприз? Вряд ли».
— Да уймись ты! И без тебя тошно.
Возразить на это «язве» ему было нечего.
***
Наутро Гай молча сменил Робину повязку, в таком же гробовом молчании принес ему поесть и как всегда ушел на несколько часов, исполнять свои обязанности. Робин же все это время посвятил размышлениям, — а что оставалось делать? — и пришел к неутешительному выводу. Несмотря на их давнее знакомство, которое развивалось больше в одну сторону, про самого Гизборна он знал очень мало.
Если собрать все воедино, что получится? Гай Гизборн, помощник шерифа... Так, это уже было! Лесничий Гай Гизборн. И что из этого следует, кроме того, что он ловит браконьеров? Просто должность. Он служил у аббата Хьюго де Рено, и говорят, что служит ему до сих пор, несмотря на то, что помощник шерифа. Что это дает? Ладно, об этом можно подумать потом. Дальше... Что такое Гизборн, сам по себе, без шелухи должностей? Тупая, похотливая, злобная норманнская скотина? А вот теперь по порядку. Он туп, и это знают все.
«Да? Туп или излишне прямолинеен? Как может оказаться — это две большие разницы. И уж кому-кому, но только не тебе сейчас придерживаться общепринятого мнения».
— Да понял я!
Этот вопрос тоже надо прояснить. Что дальше? Похоть? Да, Гизборн известный в округе бабник, и женщинам он нравится. Не всем поголовно, но и его привлекает не любая, а только молодые и красивые. Робин мог понять и ту, и другую сторону. Гизборн, как и сам Робин, молод, и следует признать, что внешность у него приятная. Черт подери, очень приятная, пусть и не писаный красавец. Неплохо сложен. Нет, прямо скажем — отлично сложен. А что он любит женщин... Если уж на то пошло, Робин их любит тоже. Нет, он никогда не опустится до измены Марион. Лилит не в счет, его околдовали, и у него помутнение случилось! Но все равно при виде красивой женщины или девицы мысли в голову приходили... разные и много.
«И не про женщин тоже. Но ты таких мыслей боишься и стараешься от них поскорее избавиться, особенно если в голове вдруг появляется весьма конкретный образ, с кем бы это проделать!»
— Сволочь!
«Можно подумать, от этого ты перестанешь представлять всякое!»
Может, если бы Марион давала ему почаще, все эти мысли приходили бы пореже. Вот только они с Марион занимались любовью редко, не чаще раза в месяц, или и того... меньше. А хочется-то каждый день, не по разу и особенно с утра! Сегодняшнее утро не стало исключением, хотя должно было, все-таки Робин здорово ослаб. Но этой части тела почему-то ничего не сделалось. У Гизборна то же самое было, он отлично видел. Нет, все-таки чертов норманн ничего и никого не стесняется, бесстыжая рожа. Но, в отличие от Робина, он свободен в выборе и пользуется случаем. Может быть, прямо сейчас и пользуется. И, может быть, немного более... неуемно, чем другие. Но Робин бы тоже пользовался на его месте.
В общем, упрекать Гизборна за такие вещи... Так, лучше оставить эту тему от греха подальше и подумать, что есть еще. Злобный?
«Злобный или озлобленный?»
— Неважно!
«А если подумать?»
— Ну... э-э-э...
«Ладно, оставим в покое душевные качества и обратимся, так сказать, к материальной части».
— Это в смысле богатства? Он же норманн, а значит, должен быть состоятельным!
«Что-то не похоже».
Те пожитки, которые они тогда перетрясли, свидетельствовали скорее об обратном. Если уж совсем откровенно, свидетельствовали они о бедности. Два кинжала, очень простых, кстати. Парадное блиородовых цветов. Золотая рыцарская цепь. Ну, сапоги не сильно новее тех, что на нем были. Вот и все. Даже шпор не было золотых, а должны. Куча каких-то свитков в отдельной шкатулке была, а золота и драгоценностей — ни следа... Уилл в запале эту шкатулку аж об пень разнес в поисках тайника. Не нашел. В общем, все, кроме цепи, пришлось запихнуть в мешок и вернуть Гизборну. С шерифа навар был куда больше. Там и тряпки были роскошные, и цепь потолще. Коня тоже пришлось вернуть, продать это черное дьявольское отродье и самый ушлый торгаш не смог бы. Они пробовали, больше не хотелось, не нужен им был этот адский конь ни даром, ни с деньгами.
«Забудь про богатство. Что с Гизборном дальше? Друзья у него кроме тех брабансонов есть? Что-то не слыхать».
— Не сказал бы, что Гизборн с этими наемниками дружил. Скорее, он с ними когда-то служил.
«Вот именно что служил!»
Так вот к чему было сказано, что Гай жил в лагере на несколько сотен человек. Он воевал! Где? В Святой земле или в Нормандии? Как бы узнать? Что еще? Семья. Живы у него отец, мать, братья, сестры? Или, например, откуда он? Он ведь не здешний, поговаривали, что откуда-то из Глостершира или вообще севернее. Хотя могли и соврать. А еще он вроде как безземельный. Если это правда, почему так получилось? Младший сын в семье? По слухам, там темная какая-то история.
«Ты принимал на веру все, что говорят о Гизборне, и до сих пор не утруждал себя даже малым подозрением. Не говоря уже о том, чтобы досконально проверить все эти факты. Что вообще-то неосмотрительно, потому что можно упустить очень важные детали. Врага стоит знать лучше, чем самых близких друзей, чтобы избежать сюрпризов».
— Да, знаю я, угомонись!
Робин понимал, что и правда вел себя слишком легкомысленно в отношении Гизборна. А теперь пришла пора наблюдать за своим врагом как можно пристальнее и выяснить, насколько возможно, кто он такой на самом деле. И начать лучше с повседневных мелочей.
***
Гай вернулся через через четверть свечи, но, как и утром, не проронил ни слова, просто поставил на лавку миску с яйцами и занялся камином. Робина это заинтересовало. Если яйца предназначались на обед, может быть, Гизборн тоже любит их? Робин вот любил, даже сырые, и съесть мог неимоверное количество, что всегда злило отчима и его жену. При мысли о яйцах желудок подвело от голода. Но мысли не оставляли все равно, и загадочные мотивы Гизборна Робина очень беспокоили. Причем мысли эти перетекли немного в другое русло. Вспоминая обстоятельства и детали их встреч, Робин стремился понять, с чем же он сталкивался.
«Почему, несмотря на все твои старания, так и не удалось его сломать, а? Ведь ты не раз пытался».
— Я не пытался, просто...
«Что — просто? Бил из любопытства? Да ты, оказывается, живодер! И чем ты лучше него тогда?»
— Я просто хотел...
«И чего же ты хотел? Унизить?»
Особенно в первый раз. После такого унижения, другой бы на месте Гизборна... И та история с Джанет. Или когда король приезжал. И принц Джон. Все эти удары наносили рыцарю урон, но какой именно? И насколько серьезный? Кажется, Робин лишь единожды попал почти в «яблочко» — когда они спасали евреев. Конечно, неимоверная глупость со стороны Гизборна, но неужели в те мгновения он и был уязвимее всего?.. А вскоре тот был опять непрошибаем. И уже через месяц Робин снова не понимал, что ему делать, как он вокруг Гизборна ни крутился. Пришлось связать, чтобы потом... Про «потом» вспоминать совсем не хотелось. Но надо же как-то разговаривать.
— Гизборн?
Молчание.
— Гай?
Молчание.
— Я могу поклясться, что никто ничего не узнает.
— Любишь ты клясться, как я погляжу...
Ну наконец-то, а то Робин решил, что его, так сказать, хозяин вдруг онемел.
— Я просто пытаюсь тебя... — говорить «понять» не особенно хотелось, но сказать что-то было надо, и он выпалил: — Хочу узнать тебя получше, раз уж так получилось. Ситуация располагает.
— Для чего?
— Чтобы понять тебя.
— Меня? Ты хочешь понять, почему я не сдал тебя шерифу, но не можешь.
Сучьи потроха! И после этого кто-то еще говорит, что Гизборн тупица?
«Врать надо убедительнее, вот что!»
— Без тебя знаю, заткнись!
— Ну, начать можно и с этого...
— Значит, мотив с подарком на день ангела тебя не устраивает?
— Прости, но я в это не верю.
— Локсли, я, может, не верю в твою бескорыстность и помощь крестьянам и считаю, что ты просто разбойник, по которому петля плачет. А Сын Хэрна и все прочее — это так... фазаний хвост.
— Можешь верить или нет, но от этого...
— Да-да-да! Вот именно. Не продолжай, я тебя понял. Мне неясно только, зачем это вашему Хэрну? Чего он хочет добиться? Это ведь его идея, ты бы до такого точно не додумался, хоть с дуба рухни головой об корень! Он играет тобой, как куклой, а ты...
Робин, уже открывший было рот, осекся. С такой позиции он свои отношения с отцом не рассматривал. Но смысл в этом был, и от этого стало больно.
«А ведь он прав».
— Нет, не прав. Хэрн не может так поступить!
«Может».
— Да как только ты перестанешь быть ему нужен, он избавится от тебя...
«И тут он прав».
— Заткнись!
— Гизборн!
— Да не рычи ты. Думаешь, шериф чем-то от него в этом отличается?
«А тут он тем более прав».
— Точно!
Робин замер, ухватившись за внезапную мысль. Сделать хоть что-нибудь, что идет вразрез с желанием и приказом шерифа. Назло! Как же, видимо, де Рено достал Гизборна. Вот и мотив... Или нет?
Напряжение между ними ослабло, но Робин не мог избавиться от чувства, что Гизборн все время ждет нападения. Старается вести себя спокойно, разговор вот поддерживает. С ним, оказывается, можно разговаривать, хоть тема ему не нравится, раздражает его. Разговаривает — и все равно ждет какого-нибудь подвоха. В иное время Робин, пожалуй, так и сделал бы... наверное. Однако сейчас у него не было ни сил, а значит, и возможности победить, ни, что самое страшное, желания это делать.
— Знаешь, Гизборн, не хочешь, не говори, почему ты меня спас, и зачем тебе это понадобилось. Просто сочтемся при случае. Так ты сказал, что я здесь гость? А в этом доме гостей кормят?
И тут Робин получил редкое удовольствие — наблюдать ошарашенное выражение на лице Гизборна. Правда, к его большому сожалению, тот быстро пришел в себя и снова надел свою непроницаемую холодную рожу. Напряжение полностью не исчезло, но хотя бы немного рассеялось, а то его можно было уже ножом резать.
Глава IV
Гай с раннего утра пребывал в мрачном и подавленном настроении из-за похмелья и сожалений. Надо же было сболтнуть Локсли всякое, чего тому знать не положено. Пить не стоило вовсе, но... Приперся аббат Хьюго с сообщением, что шериф вернется позже, чем оговаривалось при отъезде, и теперь он желает проследить, все ли хорошо. Издевается он, что ли? И так практически безвылазно живет в замке. Но это мелочи. Главное событие случилось чуть позже: лесники опять поймали браконьеров, среди которых — и кто бы удивился? — было несколько прислужников аббата. Тот мигом примчался, как на метле, с воплями освободить его людей. Гай посмотрел на все это, плюнул, всучил церковнику двух его смердов и указал на дверь. Хьюго оскорбился до глубины души, в очередной раз пригрозил отлучением, но все же уехал. А Гай отправился наверх, к своему... ладно, пусть будет гостю. Отправился, правда, через кухню, где совершенно бездумно приложился к бочонку с элем, а прихваченное в подвале вино довершило начатое.
И следует признать: когда Гай заявлял, что знает Локсли, он слегка погорячился. А может, и не слегка. О Локсли он знал мало, и все эти знания крутились вокруг трех больших фактов.
Локсли — разбойник, со всеми вытекающими. Локсли — сакс, тоже со всеми вытекающими. Локсли — Сын Хэрна, икона для смердов, предмет их обожания и почитания. Первые два факта ясны и понятны даже козе, третий оставался для Гая загадкой. Но раз он есть, его нужно учитывать. Далее шла россыпь разных деталей, которые в сумме своей давали немного.
Вот, собственно, Робин из Локсли... Деревни уже давно нет, но она была, и Локсли настаивал, что это его родина. Как бы вызнать, не привлекая внимания де Рено, что там произошло? Кто может знать хоть что-нибудь? Старик Лифорд? Его расспрашивать не хотелось. А кого еще? Гай краем уха слышал, что там убили какого-то Эльфрика из Локсли, но кто он такой? Владелец того манора? Если это было убийство, вдруг в архиве остались записи? Правда, их могли, как говорит аббат, подкорректировать. Учитывая, что оба де Рено тут с незапамятных времен сидят и такое вытворяют, то не исключено. Ладно, архив никуда не убежит, а вот разбойник может.
Так, а что про родину и семью? Леди Марион Лифорд и ее отец сэр Ричард — тесть Робина Гуда, прости Господи. Марион, что называется, икона для самого Локсли, а сэр Ричард... Вряд ли они тесно общаются, но в помощи друг другу не отказывают наверняка. Это интересная мысль. Итак, Марион Лифорд — единственное уязвимое место Локсли, ради нее он пойдет на все. На все? А точно на все? Икона-то иконой, но когда хотел выпендриться перед королем, в расход пошла и женушка. Сам Гай в жизни бы не стал стрелять в мишень, которую держит любимая женщина, хоть каким мастерством обладай! А Локсли к тому же был пьян! Так что еще вопрос, насколько этот лесной придурок любит и ценит жену. Ценил бы и любил, не говорили бы, что он как-то связался с ведьмой. Околдовали его? Как же! Просто Сын Хэрна ищет отговорки, как и простые смертные. А все почему? Потому что жена за походы по девкам ему яйца оторвет и не посмотрит, что он Сын Хэрна. И правильно сделает. Женился на благородной леди — не валяй селянок по сеновалам. Она ему, с одной стороны, такую честь оказала... И с другой стороны — тоже честь. Так что пусть Локсли соответствует, а не выделывается.
Что у него еще ценного, кроме жены? Его шайка не в счет, хотя он своих не бросает. По сути, единственная достойная черта. Правда, может, и не единственная... В общем-то, и все, не густо. Дальше мелочи, вроде заносчивости, гордости, претензий на благородство и исключительность. Но ведет себя при этом как самый обыкновенный паскудный сакс, начисто лишенный всего перечисленного. Зато покрасоваться любит, обожает хвост распускать. Стремление помочь несправедливо обиженным, если копнуть, выглядит простым сованием носа не в свое дело. Заодно и поживиться можно. И чем он в этом от братцев де Рено отличается? Ничем. Просто придумал себе красивое оправдание и периодически подкидывает смердам монет, как собакам костей. Вот они перед Локсли и стелются. И никого из них не интересует, что этот прохвост в жизни честно не работал, исключительно браконьерствовал! Мельница не в счет — там жулики почище пекарей. Вот где он всего этого понабрался-то!
Автор: alisahansen
Бета: Shiae Hagall Serpent
Размер: макси, 24 750 слов
Персонажи: Робин Локсли, Гай Гизборн, шериф Робер де Рено, аббат Хьюго де Рено, Маленький Джон, брат Тук, ОМП, ОЖП, упоминаются Марион Лифорд, Хэрн
Категория: джен, преслэш
Жанр: ангст, юст, юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Возвращаясь в свои покои, Гай Гизборн не представлял, что ему придется сделать выбор между ненавистью и милосердием, между враждой и честью. Выбор, способный привести к непредсказуемым последствиям. Не знал, что, открыв дверь, окажется на распутье собственной души, где можно обрести себя или потерять навсегда. И что несколько безумных дней станут бесценным даром, который судьба предлагает лишь единожды.
Пролог
Замок Глостер
За три года до описываемых событий
Старый граф Фиц-Роберт сидел в своем кабинете и, опираясь локтем на подлокотник кресла, тер висок. Его с рассвета мучила головная боль, и он был очень рад, что утренние аудиенции, наконец, окончены. Осталось несколько незначительных дел и распоряжений управляющему.
— Что там еще, Мартин?
— Каноник епископа приходил, милорд. Снова.
— Да что ж неймется-то ему?
— Тут, скорее, другому неймется, милорд, — заметил управляющий и тут же прикусил язык.
Граф, однако, лишь усмехнулся.
— Возможно... Не понимаю я, почему они у себя не могут найти, и какого дьявола... А, ладно! Епископ-то что?
Мартин замялся, не зная, что ответить.
— Ну, говори!
Мартин опустил глаза и пробормотал, что просто повторяет слова, совершенно случайно услышанные от каноника, и ничего от себя не добавляет.
— Да знаю я вас, сплетники почище баб. Ну?
— Говорит, что у вас этого добра завались, милорд, а вы жадничаете, и сие есть страшный грех.
— На себя бы посмотрел, святоша! — проворчал граф, потом махнул рукой и добавил: — Хорошо, передай, что я подумаю. Но с капитулом пусть разбирается сам, он от меня пребенду получил, так что пусть на этом и успокоится. Кстати, ты посылал за Робертом де Туром?
— Да, милорд, он ожидает аудиенции.
— Зови. И где... ну, грамота эта? Ты подготовил?
— Да, милорд, вот она.
— Ох, Иисусе сладчайший, заканчивать надо этот балаган.
— Разве акколада в следующем месяце?
— Они с Вильгельмом отлично обошлись без нее тогда, так что и дальше обойдется. Зови.
В залу вошел высокий рыцарь в черной котте с белым крестом. Старый граф встал ему навстречу и обнял его.
— Мои соболезнования, Роберт. Твой младший брат был славным воином и храбро сражался.
— Благодарю, сэр Уильям, это тяжелая утрата для семьи.
— Я слышал, он тоже хотел присоединиться к ордену?
— Да, сразу после... похода хотел принести клятву, но все сложилось иначе.
— На все воля Господа, Роберт.
— Несомненно. Но он перед смертью принял в рыцари одного из оруженосцев, Гая Гизборна.
— Да, мне сообщили. Почти на поле боя... В каком-то смысле за храбрость?
— Да. Двое других оруженосцев и слуга подтверждают, как и брат Марк, что записал последнюю волю моего брата.
— Странный выбор, меня он, признаться, удивил. Как и та клятва, которую Вильгельм взял с него, если верить брату Марку.
— Знаете, не нахожу этот выбор столь уж странным. Как, впрочем, и клятву. Мой брат благоволил Гизборну, а тот был по-собачьи предан ему. Возможно, перед смертью Вильгельм хотел дать ему что-то, что вело бы этого юношу по жизни. Кстати, я хотел бы просить вас за него.
— Нет, Роберт, при мне остаются Эшби и Довиль. Не потому, что не хочу, просто он не подходит для той службы, которую я определил им. И я думаю, ты не берешь его с собой по той же причине.
— Он не готов и для такой жизни. К тому же, он хочет жениться, а братья должны соблюдать целомудрие.
— Вот и тем более. Но, думаю, я найду ему применение
— Буду признателен, сэр Уильям. Юноша не безнадежен, хоть у него и сложный характер. Ему просто нужен достойный пример для подражания и...
— Да, в чем-то ты прав, Роберт. Однако посмотрим... Я рад, что ты нашел время навестить меня перед отбытием в Константинополь
— И я рад повидать вас, сэр Уильям. Сложно сказать, когда я в следующий раз буду в нашем командорстве здесь.
— Да-да... Ах, чуть не забыл! Вот рыцарская грамота, передай ее Гизборну.
— Передам, сэр Уильям, непременно.
— Ну, в таком случае, до встречи, Роберт! Я буду очень ей рад.
— Я тоже, но, как вы сами сказали, на все воля Господа.
После ухода старшего де Тура в залу просочился управляющий. И замер у дверей.
— А, Мартин... Подойди ближе! Значит, так... Найдешь Гая Гизборна, скажешь ему про аббата Хьюго де Рено и должность этого...
— Лесничего, милорд.
— Ну, ты знаешь, как сказать. Да, и подготовь письмо аббату.
— Конечно, милорд, я вас понял.
— Так ступай! И епископ, наконец, уймется хоть ненадолго.
Управляющий вышел, а старый граф задумчиво произнес в никуда:
— Не знаю... Может, из этого мальчишки и выйдет толк. Ведь Вильгельм, умирая, выбрал из всех именно его, значит, что-то в нем видел...
Глава I
Последние три дня слились для Гая в бесконечный круговорот. Нужно было греть воду, приносить уголь, чтобы огонь в камине горел постоянно, готовить чистые бинты из старой камизы — и дьявол с ней, все равно уже чинена-перечинена. А еще найти миндальное масло, настой для очищения ран, бренди, сделать отвар от лихорадки... Это все на самом деле такие мелочи. Но вот мысли... Мысли о том, что от его окна до земли двадцать ярдов, не меньше. А может и больше — не мерил. И что дел-то, быстрее, чем «Отче наш» прочитать. И все, проблема решена раз и навсегда, окончательно и бесповоротно.
Ведь как же легко и просто с Хантингтоном, мать его, Ральфом получилось. А тут что? Вместо того чтобы лежать себе тихонечко внизу на камнях с разбитой башкой, мерзавец лежит здесь. Сам же Гай, как полный болван... Хотя почему — как? Болван и есть. Осёл, олух царя небесного... В общем, пытается сделать так, чтобы тот не помер! И, кажется, получается. Делает — и попутно вопрошает своего небесного покровителя, зачем это Богу понадобилось? Но святой Гийом молчит и не отвечает, за что Господь послал его подопечному сие испытание. Мол, догадается сам. Но ведь подопечный-то не семи пядей во лбу, проще говоря, совсем дурак, какие уж тут догадки?! А святой все равно молчит, как пень, и ничего не объясняет.
Ну почему Господь не послал Гаю нормальную семью, жену и детей? Лучше бы, конечно, вместе с богатством, но можно и богатство само по себе, без жены. Ладно, отсутствие всего этого можно пережить и заняться чем-нибудь полезным и богоугодным. Например, сражаться с сарацинами. Но вместо того, чтобы отвоевывать у нехристей гроб Господень... И ведь планировал, даже почти уехал!.. Так вот, вместо столь богоугодного дела ему приходится жить в вонючем каменном клоповнике с двумя расфуфыренными мартышками и полоумным гусем... Хорошо-хорошо, только с одной, вторая тут наездами, как и гусь. Не наездятся никак оба. Ладно, со всем этим тоже можно как-то смириться и приспособиться. Но святой Гийом, сколько Гай его ни спрашивал, не смог объяснить, где и когда он умудрился так страшно нагрешить, что ему подсунули вот это. Во-первых, еще тогда, а во-вторых, сейчас, да еще в таком состоянии?
И тут это начало приходить в себя...
Три дня назад
Мысль пробраться в замок была неудачной. Хотя неудачным стало на сей раз буквально все. С самого начала пошло наперекосяк. Шериф должен был находиться у себя, а Гизборн — сопровождать чьего-то посланника. Но вышло с точностью наоборот: посланник не приехал, зато к шерифу заявился аббат, и они, окруженные охраной, куда-то спешно подались. С одной стороны, это было замечательно. А вот с другой — вовсе нет, потому что в Ноттингеме остался Гизборн. Только Маленького Джона все равно надо было вытаскивать из темницы, для чего, как ни верти, в замок пришлось пролезть. Откуда взялось столько солдат, которых там быть не должно, Робин так и не понял. Чтобы отвлечь стражу от своих людей, дать им возможность уйти, он рванул по лестнице наверх и наткнулся на другой отряд. Двоих уложил быстро, но третий, умирая, успел достать его мечом. Он кинулся по галерее, и тут правое бедро пронзило болью. Робин на бегу выдернул арбалетный болт, чудом не заорав, помчался дальше, но вскоре боевая горячка схлынула, и ногу начало нестерпимо жечь и дергать. Каждый шаг давался с трудом, а в довершение он понял, что заблудился.
Удирая от солдат, Робин метался по лестницам, галереям, коридорам и переходам, и уже не знал, где находится. Он привалился к стене в какой-то нише, тяжело, загнанно дыша. Куда идти? В прошлый раз, когда они с друзьями сбежали отсюда, все прошло удачно — он укрылся в спальне Марион. Но тогда дело было в донжоне, а та часть замка, где он оказался сейчас... Длинный коридор-переход и ни одной двери. Куда же его занесло?
Внизу раздавался топот, звяканье оружия и рык Гизборна... Робину на глаза попалась винтовая лестница, которая почему-то вела только наверх. Ну что ж, придется подниматься... Две дюжины ступенек выжали из него почти все силы, и он попал в очередной коридор, но зато здесь была дверь. Десяток шагов, и он спрячется, передохнет. Лишь бы только дверь не была заперта...
И тут на лестнице раздались шаги — кто-то поднимался. Робин уже хотел попытать счастья с дверью, но с другой стороны тоже послышался топот. Робин в отчаянии заозирался в поисках укрытия и заметил небольшое углубление в стене. Недолго думая, он юркнул туда. И вовремя — на площадку поднялся Гизборн и остановился как раз в проеме ниши, поджидая солдат. Робин задержал дыхание, стараясь ни малейшим движением, ни каким-либо звуком не выдать себя. Профиль Гизборна на фоне тусклого света — вот все, что он видел.
— Ну?
— Никого!
— Отсюда можно попасть в северное крыло. Ты и ты — туда! Вы двое — вниз! Найти их! Живо! Шкуру живьем сдеру, если упустите!
Стражники разбежались в разные стороны. Когда все стихло, Робин осторожно высунулся из ниши. Нужно добраться до двери. О Хэрн, пусть она будет открыта! Подволакивая ногу, он проковылял по коридору и толкнул ладонью потемневшую от времени створку. К счастью, тяжелая дверь приоткрылась. Робин быстро проскользнул внутрь и на несколько ударов сердца прислонился к стене, переводя дыхание. Теперь можно переждать, пока все уляжется, главное, запереться изнутри. Но его ждал неприятный сюрприз: замок оказался бесполезнее дырявого ведра — он был сломан. Возможно, дверь запирали на большой засов, но ничего похожего Робин не увидел, а использовать в качестве засова меч было глупо.
Он оттолкнулся от стены, сделал несколько шагов, осмотрел маленькую комнату с камином и окном. Слева у стены стояла грубо сколоченная кровать с наваленными на нее шкурами. На полу рядом — большой подсвечник на три свечи, с огарками в держателях. Старый рассохшийся сундук в углу, лавка перед камином, простой, без росписи, глиняный кувшин на ней... Жилище, похожее на монастырскую келью. В кувшине обнаружилась вода, и Робин, у которого в горле пересохло, как в пустом колодце, сделал несколько жадных глотков. Потом дохромал до окна, распахнул ставни и осторожно выглянул наружу. И тут его ждал второй неприятный сюрприз: каменная стена была голой, никакого плюща, хотя в других местах его хватало.
Робин провел ладонью по лицу. Он выберется, должен выбраться. Ему всего лишь нужна веревка... Возможно, в сундуке есть одежда, ее можно связать, чтобы спуститься. Вдруг за дверью раздались шаги. Робин стиснул зубы. Сейчас он или прорвется и сбежит, или умрет, но не сдастся. Тело казалось тяжелым и чужим, в раненую ногу раскаленными клыками вгрызалась боль, каждый вдох давался с трудом. Робин заставил себя поднять меч. Но тут комната внезапно куда-то поплыла, в глазах потемнело, и он рухнул на пол, так и не выпустив из руки клинок.
***
Гай застыл на пороге с приоткрытым ртом и смотрел на лежащего у окна Робина Локсли. Он не мог сдвинуться с места и просто хватал воздух, надеясь, что это все морок, который сейчас рассеется, и тело на полу растворится, как туман. Увы, не рассеялось и не растворилось. Первой мыслью было: «Притворяется!» Но из раны на бедре стекала кровь, образуя на сером камне темную лужу, и рубаха на груди тоже пропиталась кровью. Локсли и в самом деле был ранен.
Вторая мысль — «Этого не может быть!» — успокоения не принесла. Это очень даже было. Вот прямо посреди комнаты под окном и было, правда, ничего не могло. А следом пришла третья мысль, страшная, от которой невозможно отмахнуться:
«— Рыцарю подобает быть верным клятве своей! В первую очередь — клятве, данной своему сюзерену. Приказы сюзерена выполняются беспрекословно. Невыполнение приказа сюзерена равносильно предательству. Клянешься ли ты?
— Клянусь!..»
Но наглый саксонский смерд валялся сейчас не где-нибудь на лестнице или в кладовой. И даже не в сокровищнице шерифа. Эта паскудная тварь в поисках спасения и убежища пролезла в его, Гая Гизборна, личные покои! Конечно, называть убогую комнатушку покоями, как ни крути, но королевский комплимент... Впрочем, неважно. Важно, что эти самые «покои» были именно личными. Шериф пообещал их Гаю, когда тот переходил к нему на службу от аббата. Да если бы не эти четыре стены с окном и камином, он бы еще подумал, прежде чем соглашаться. Но ему пообещали кров, стол и жалованье вдвое больше, чем в монастыре. До того у него гарантированно имелась лишь койка в общей монастырской спальне и место на дальнем конце стола в трапезной. Про жалованье аббат предпочитал забывать. Как позже выяснилось, плохая память на долги другим — семейная черта де Рено. Но тогда Гай этого не знал, и его очаровала целая комната и только для него. Правда, вытребовать ее пришлось с руганью, но зато удалось сделать запретной.
Ну почему у него не дошли руки починить замок? А все потому, что ни один слуга в замке, ни одна служанка, ни один паж, которых тут развелось последнее время, как мух, и ни один стражник не посмеет сунуться сюда. Исключительно получив приказ от самого Гая. Он не сделал исключения и для шерифа с аббатом, за что оба его тихо ненавидели, однако благоразумно не нарушали границ.
И вот в это свободное от всех и заповедное место пробрался Локсли, не больше и не меньше! Грязная саксонская крыса! Изворотливая и наглая! И валяется тут, как крыса. И что теперь делать?
Память предательски припечатала:
«— Обещаешь ли ты иметь попечение о вдовах, сиротах, убогих, немощных и скорбящих? Обещаешь ли ты оказывать помощь и защиту тем, кто попросит тебя о ней?
— Обещаю!..»
Лежащий на полу разбойник вдовой не был ну никак, сиротой тоже, особенно если вспомнить его папашу. Насчет убогости и скорбности можно было еще как-то поспорить, зато на немощного Локсли как раз и тянул, причем с лихвой. Да уж, этот стервец нашел такой лаз, о котором и не подозревал! У Гая теперь было два пути. Первый: забыть про свою клятву, вернее, придерживаться неукоснительно лишь одной ее части и позвать солдат. А лучше — справиться самому. Это было единственным, что держало его, никому не нужного безродного ублюдка, на границе мира людей с честью и достоинством. Второй путь: последовать другой части клятвы, которая делала из Гая хоть немного, но все-таки рыцаря, а не продажную девку со шпорами и мечом. Последовать — и взять под защиту того, кто невольно об этой защите попросил, притащившись полумертвым к его порогу в поисках спасения. Был еще, правда, третий путь, путь трусливой шавки — сделать вид, что ничего не видел, и уйти, дав возможность Локсли умереть или очухаться и сбежать.
Гай так и стоял неподвижно, не представляя, что ему делать. Локсли тихо застонал, и он вздрогнул. Затем обернулся, окинул взглядом коридор. Пусто. Он подошел к раненому. Единственное, в чем Гай был уверен, поднимая бесчувственное тело — третий путь может катиться в ад.
Почему люди поступают так или иначе? Почему, сделав выбор, сожалеют о нем? Почему ищут оправдания и объяснения собственным поступкам или бездействию вплоть до промысла Божьего? Гай этого не знал. Локсли, наверное, тоже.
Глава II
Гай заложил засов на двери, растопил камин и еще какое-то время стоял в нерешительности. Наконец снял с распростертого перед ним тела пояс с ножнами и кинжалом, затолкал его вместе с легендарным мечом под кровать, подпихнув ногой. А потом вытащил свой кинжал, чтобы срезать с раненого одежду. Окровавленные грязные тряпки полетели в огонь. Вскоре на старой простыне лежал голый Робин Локсли, которого Гай для верности привязал к кровати за руки и за ноги. Теперь можно было вспомнить старые походные навыки и заняться им обстоятельно и во спокойствии. Времени на это уйдет порядочно.
Вымыв руки в чаше, куда он налил воды с вином, Гай приступил к осмотру. Рана на груди была не столь опасна, как казалась на первый взгляд. Кровоточила, конечно, но клинок просто скользнул по ребрам. А вот бедро... дело уже серьезное. Развороченные мышцы, разорванные сосуды. Крови Локсли потерял изрядно, но кость, к счастью, осталась цела. Зато в теле мог застрять наконечник.
Болты делал замковый оружейник Майлз. Очень хороший оружейник, по правде говоря. Вот только средств на древки, к которым наконечник крепится намертво, не хватало, и он изгалялся, как мог. И как не мог тоже. Сколько раз эти наконечники отваливались еще в колчане! Но что его винить? Майлз изо всех сил старался из навоза сделать медовую коврижку... А все потому, что де Рено скупердяй! Вот и стреляют арбалеты всякой... херней на палочке. С другой стороны, нет худа без добра, хоть и обернулось это все против самого Гая. Один раз год назад, а второй — сейчас. Можно поставить на кон что угодно — наконечник остался в ране, и вытащить его будет весьма непросто.
Гай осторожно ощупал края раны. Надо резать и вытаскивать, а ложки нет. Значит, прокаливать нож и действовать им. Придется повозиться... А чем потом обрабатывать? Прижигать? Или маслом залить? Как будто кому-то от этого был прок. Но лекари под Аржантаном и Шовиньи сплошь и рядом пользовали раненых именно так, в святой уверенности, что помогает. Нет, наверняка есть такие люди, у которых от таких выкрутасов раны заживают лучше. Правда, Гаю они почему-то не попадались. Они, наверное, какие-то особенные должны быть. Вдруг Локсли такое лечение как раз и поможет? Он же не простой смертный, а сын местного, так сказать, бога. Уж ему точно должно помочь! Но Локсли почему-то стало жалко.
Прокаливая нож на свече, Гай подумал, что этот сын бога, которого обожают смерды, на вид самый обыкновенный грязный вонючий сакс. Он придвинул лавку к кровати, устроился на ней и склонился над раной. Осторожно расширил ее ножом, надрезал с обоих концов. И невольно поморщился, причем не от вида раны. Вот когда этот... последний раз мылся? Гай и сам, конечно, бывал изрядной свиньей, но все-таки хоть раз в месяц да устраивал себе омовения. Лишь бы не в компании с де Рено. Но этот же!.. Впечатление такое, что лесной стервец не мылся со дня их первой встречи. Хотя и до, наверное, тоже. У них же есть озеро! Не римские бани, но летом-то ополоснуться неплохо. Или после того, как проклятые разбойники чуть не утопили там Гая, озеро осквернено и для омовений Сына Хэрна не подходит? Ладно, это мелочи, но где же чертов наконечник? Не до утра же его искать? И так уже ковыряется невесть сколько...
Локсли дернулся и застонал, но не очнулся. Пусть только попробует оскорбиться на грязного смерда...
Наконечник нашелся под сгустками крови, которые Гай убрал ножом. Попытка подковырнуть его не увенчалась успехом, ухватить пальцами и тянуть — тоже. Тот не поддавался и выскальзывал из хватки. Застрял намертво. Ножом, конечно, можно попытаться, но слишком близко был толстый пульсирующий сосуд, который выглядел ну прямо как обожравшаяся пиявка. Но Гай знал: одно неосторожное движение — и эта пиявка зальет все вокруг кровью. А Локсли сдохнет прямо сразу. Он и так-то не особенно живой, и много крови потерял, Майлз делал большей частью срезни, а они оставляли жуткие разрывы. И, несмотря на это, у Локсли пока шансы есть. Потом их не будет, а Гаю придется объяснять, почему у него в спальне и на его кровати валяется разбойник, причем голый. Можно, конечно, одеть и за окно выкинуть, только во что одеть-то? Кроме собственного тряпья у Гая ничего не было. А это вызовет подозрения. В общем, мерзавец был выгоден живым, а не мертвым. Кровь Христова, ну и ситуация!
Плюнув и вытерев руки, Гай решился на последний способ и полез в сундук, на дне которого валялись небольшие клещи и еще какие-то похожие штуковины. Для чего оно предназначалась изначально, Гаю было наплевать, но с помощью всего этого он в юности чинил кольчугу, пока та окончательно не развалилась. А под Аржантаном приходилось и товарищей чинить. И вот сейчас настала очередь Локсли, чтоб его! Выбрав чего поменьше и поудобнее, Гай налил в чашку еще вина, прополоскал там эти хитромудрые щипцы и ухватил ими наконечник. Потянул на себя... Вытащить удалось только часть.
— Срань господня! За что мне все это? Я же не лекарь!
Едва Гай примерился подцепить треклятую железку еще раз, как Локсли дернулся и протяжно закричал во все горло. Этого еще не хватало! Гай выпрямился и с размаху ударил так не вовремя очнувшегося разбойника в челюсть, отправив его обратно в забытье.
Вытащив наконец остатки, Гай облегченно вздохнул. Теперь промыть и перевязать, пока этот лесной дьявол не пришел в себя снова и своими воплями не поставил на уши весь замок. Под Аржантаном они однажды раздобыли немного бренди, и кому-то пришла в голову идея смазать им рану. Боль была адская, зато последствия поразили всех. По сравнению с тем, что использовали лекари, рана, можно сказать, и не гнила вовсе!
С перевязкой Гай управился быстро. Потом оттер пятна крови на полу, зашвырнул грязные тряпки в огонь, взял флягу с вином и уселся на лавку. Надо было подумать, что делать дальше. Счастье, что шерифа нет, и появится он в худшем случае через дюжину дней. То есть, Гая не будут дергать по пустякам. Правда, черти могут принести аббата... А могут и не принести. В любом случае, сейчас нужно сделать отвар и напоить им Локсли. Лихорадка у него и так начнется, но зато с отваром не разгуляется вовсю.
Пока Гай возился у камина с котелком и травами, в голову ему лезли всякие мысли, хозяйственные и не очень. Он пытался сосредоточиться на том, что надо сходить в погреб, нацедить вина в бурдюк. Принести побольше воды. И угля. Уголь прогорает медленнее, а тепла дает не меньше, чем дрова. Срочно починить замок, а до того поставить распорку с кольчугой так, чтобы загораживала кровать — если кто-то случайно заглянет, то не сразу увидит, что там кто-то лежит. Конечно, вряд ли кто сунется, но теперь лучше быть вдвойне осторожным. И нужно как-то этого мерзавца отмыть, что ли. Хотя «отмыть» — громко сказано, скорее, обтереть. В общем, раз уж придется подержать Локсли некоторое время здесь, надо, чтобы он хоть своим грязным видом не раздражал... ну и запахом тоже.
Приподняв разбойника, Гай влил ему в рот немного отвара. Тот закашлялся, но проглотил. Теперь можно было действовать дальше. Мысль сходить на кухню и приказать приготовить мыльный корень он отмел сразу. Это вызовет ненужные вопросы, зачем мыльный корень сэру Гаю в понедельник, ведь всем известно, что моются господа обычно по средам и субботам. А особенно — для чего ему мыльный корень в личных покоях и без воды...
И тут Гай вспомнил про кусок мыла, коим разжился еще на заре служения у де Рено в качестве помощника. История была забавная. Появился как-то в Ноттингеме заезжий торговец всякой всячиной. Утверждал, что он ирландец, и предлагал, ко всему прочему, снадобья для увеличения мужской силы. И все бы ничего, но один из покупателей хлебнул того снадобья — и отдал богу душу. Когда этого пройдоху схватили, оказался он никакой не ирландец, и даже не валлиец, а самый натуральный сакс! Впрочем, Гай этому совсем не удивился. Однако среди барахла торговца обнаружилось немного провансальского ароматного мыла, которое, конечно же, захапал шериф. Гаю удалось прихватить один кусок, правда, на себя его тратить как-то не довелось. Думал презентовать какой-нибудь красотке, чтобы снискать ее благосклонность, да не срослось. В итоге он плюнул, подумал, что не судьба, кинул мыло в сундук и забыл про него. Вот теперь вспомнил. Да и просто водой, хоть с вином, хоть с уксусом, Локсли все равно не ототрешь.
Начать Гай решил с самого чистого... Ну, относительно чистого — с наглой лиходейской морды. Правда, сейчас морда была совсем не наглая, а какая-то наивная и даже привлекательная. Он разорвал старую камизу, смочил кусок ткани в воде и намылил. На поверку смуглое лесное чучело оказалось не таким уж и смуглым. Вот что мыло с человеком делает, даже с саксом!
Закончив, Гай отвязал Локсли и завернул в чистую простыню. Теперь можно немного отдохнуть, и он снова устроился на лавке, где ему явно предстояло провести немало времени. Кроме того, надо было подумать. Все казалось нереальным, происходящим не с ним. И еще — глубоко неправильным. И дело не в том, что случилось прямо сейчас. Гай давно чувствовал, что позиция, которую он занимал последнее время, больше не приносит ему ничего. Да и приносила ли?
Он старался следовать клятве рыцаря по отношению к сюзерену, а до чего довело его это беспрекословное подчинение? Чего он добился своей преданной службой? Де Рено его в грош не ставит, аббат тоже, денег как не было, так и нет. Будь у него хотя бы земли... Но старый Гизборн так и не выкупил их из залога. Теперь Гай безземельный рыцарь. Ладно, безземельных пруд пруди, но ведь он еще и безродный ублюдок, мать прижила его непонятно от кого. Кто его отец? Конюх? Заезжий менестрель? Кто? Хорошо, если кто-то из благородных. А если он наполовину сакс и, не дай Господь, сын серва? И думать не хочется, а приходится. А если кто догадается?
И вот Гай, пусть будет Гизборн, на службе у шерифа Ноттингемского Робера де Рено. Тот, как принято говорить, его покровитель. Видал он таких покровителей в гробу вместе со всем их покровительством. Но без него Гай, увы, никто. Хотя с ним он, в сущности, тоже никто, просто боится это признать. И должность эта висит на нем камнем, который, как выяснилось, невозможно сбросить, опять же из-за Локсли. И вот теперь сам Локсли... Но от этого всего не будет лучше и нужно как-то действовать и выкручиваться, а не сожалеть. От сожалений еще ничего и никогда не улучшилось и не изменилось. Да, у него случился приступ милосердия! Теперь это надо принять. Да, он ввязался в это, потому что мог, в аду под Аржантаном кем только ни приходилось быть. Да, этот приступ может слишком дорого обойтись. Кто бы к нему милосердие хоть раз проявил! Уж точно не Локсли, там не благородством и милосердием пахло, а презрением и гордыней невесть что о себе возомнившего саксонского придурка. Не проявит никто это милосердие, нужно справляться самому. Как только Локсли станет получше, можно от него избавиться, подкинуть куда-нибудь, где его легко найдут смерды. Сейчас невозможно, у него жар и надо ждать, менять повязки, обмывать рану, поить отваром, а он временами во сне орет... третий день уже. Спина разламывалась, спать приходилось сидя. Хоть замок удалось починить, и теперь можно закрыть дверь. Это очень важно... Осторожно убирая бинты с раны, Гай не заметил, как веки его невольного пациента дрогнули.
Глава III
Робин смутно помнил только голос, очень знакомый, произнесший с отчаянием:
— Срань господня! За что мне все это? Я же не лекарь!
А потом пришла адская боль, он не удержался, закричал и не помнил уже ничего... до сего момента. Тело ныло, словно он долго лежал на камнях. Больше всего болела нога, но эту боль можно было терпеть. С трудом разлепив глаза, Робин уставился в потолок. Где он? Он хотел повернуть голову, но сил не было даже на такое простое движение. В комнате он точно был не один, сбоку кто-то звякал чем-то, булькал, шуршал...
Робин снова попытался пошевелиться, все же сумел чуть перекатить голову по подушке и уперся взглядом в светлую макушку... Человек был так занят, что не заметил, как Робин очнулся. А тот не спешил его об этом оповещать. Что происходит? Это замок? Кто этот человек? Точно не монах, тонзуры нет. И тут незнакомец, откинув ткань, закрывающую рану, что-то к этой ране приложил. Робину показалось, что его обожгло огнем, и он невольно дернулся, вскрикнул. Человек вздрогнул, поднял голову, и Робин онемел от изумления. На него смотрел Гизборн.
Оба молчали. Наконец рыцарь кашлянул, прикусил губу и... продолжил свое занятие. По-прежнему молча.
— Пытать меня собрался, норманн? — сипло выдавил Робин.
— Пожалуй, надо, чтобы ты почувствовал разницу, — равнодушно отозвался Гизборн, вскинув глаза, холодные, как всегда. Впрочем, нет, не равнодушно. Устало. Да и выглядел он... Робин хотел было приподняться или хоть как-то пошевелиться, но получилось плохо.
— Лежи и не дергайся, рана откроется.
— А тебе что за?..
— Трудов жаль. Пить хочешь?
Пить хотелось неимоверно, но еще хотелось другого. Осмотревшись немного, Робин понял, что лежит он в той самой убогой комнате, но на кровати и голый.
— Моя одежда...
— В камине, — все тот же равнодушный тон. — Зачем она тебе? Ты куда-то собрался?
— Домой...
Робин попробовал сесть, но Гизборн пресек эту попытку, легонько надавив ему на грудь ладонью.
— До, так сказать, дома, ты не дойдешь, до отхожего места тоже, — произнес он спокойно. Просто констатировал факт, который Робин и сам понимал, только признавать не хотел. — Я сейчас закончу, и делай все здесь.
— Нет уж, я дойду.
— Не дойдешь. Я могу тебя отнести на руках, но возникнут вопросы, — Гай серьезно посмотрел на него и добавил: — Мне этого не нужно, и я не думаю, что твоя выгода будет больше. Или ты надеешься сбежать? В таком состоянии?
Робин понимал, что норманн прав, но признать это было нелегко. От проклятой слабости кружилась голова, перед глазами все расплывалось, но так просто он не сдастся!
Гизборн тем временем закончил менять ему повязки и отвернулся, чтобы убрать плошку и тряпки. Робин собрал в кулак всю свою волю и скудные силы и встал с кровати. Комната дернулась сначала в одну сторону, потом в другую, желудок скрутило, перед глазами заплясали цветные пятна. Робин почувствовал, что не знает, где пол, а где потолок, и не может сделать и шага...
— Спокойно! — услышал он и оказался в объятиях Гизборна. Тот закинул его левую руку себе на шею, развернул, поставил над ведром: — Вот, давай! Или тебе не отлить?
— Нет... я... Отойди!
— Надо же, какой стеснительный.
— Я не могу... так... — Робину было уже больно, но ничего поделать он не мог.
— Понятно, — мрачно буркнул Гай.
— Чего тебе понятно? Сам не такой, что ли?
— Знаешь, в лагере на сотни человек быстро учишься делать все на глазах у всех! — грубо отрезал Гай и добавил уже мягче: — Да не смотрю я, просто держу тебя, чтобы не упал. Чего я там еще не видел, а?
Помнится, его удивила реакция Локсли, когда, покончив с отмыванием всех прочих частей тела, он взялся за самое грязное — начал обтирать низ живота и детородный орган. От прикосновений тот набух, затвердел и расположился на животе в ожидании. Пришлось накрыть его тряпкой, смоченной в холодной воде, чтобы сморщился обратно. Гай аж позавидовал немного такой воле к жизни. «Да уж, саксы не переведутся никогда. Ведь при последнем издыхании, стервец, а все туда же!»
Наконец, Робину удалось справиться с собой. Когда он закончил, то хотел вернуться на кровать сам, но Гизборн поднял его на руки и положил туда, укрыв шкурами.
— Почему ты не убил меня или не позвал солдат? Отдал бы меня шерифу.
— Вот приведу тебя в божеский вид, перевяжу ленточкой и подарю ему на день ангела, — последовала в ответ усталая усмешка, и под носом Робина оказалась чашка. Гизборн приподнял ему голову. Робин проглотил отвар и спросил:
— Думаешь, он оценит?
— Спи, думать будем завтра.
Глаза закрылись сами собой, и как Робин ни пытался отогнать от себя сон, сморило его мгновенно.
Гай тем временем отнес пустую чашку на стол, выплеснул в окно содержимое ведра и уселся на сундук, прислонившись к стене. Ясно, как божий день, что с расспросами Локсли не отстанет. Неясно, что ему отвечать. Правду? Гай сам себе не мог толком объяснить, почему разбойник лежит сейчас в его постели. Там должна лежать какая-нибудь красотка из горожанок, на худой конец, хорошенькая служанка. А вместо этого Локсли валяется! Впрочем... при определенном освещении, и если не вдаваться в подробности, да к тому же развернуть спиной... Вполне можно принять его за девицу. Может, немного слишком жилистую, но в целом очень даже. Особенно если напялить на него женское платье. Де Невель, например, частенько так развлекался, пока не сдох. Шериф, кажется, тоже, на пару с братцем, но тут Гай старался быть глухим, слепым и немым. Тьфу ты, одернул он себя. Что ему только в голову лезет? Нужно тихо, незаметно для всех и, главное, быстро подлечить Локсли, чтобы мог стоять и переставлять ноги, не рискуя свалиться носом в пол. И выставить его куда подальше, причем до приезда шерифа. Вот что надо делать и о чем надо думать. А не о девицах и разбойниках, прости господи, вид сзади.
«Отвар, мед, бренди для промывания ран. Уголь, вода. Проснется, надеть камизу, будет теплее и приличнее. Без штанов пока обойдется, так удобнее раной заниматься. Мясо и вино, для восстановления сил. Приказать завтра на кухне зажарить кусок свинины помягче, подать сюда. А сейчас спать! Все».
***
Робин проснулся от истошного писка и чириканья. Открыл глаза, осмотрелся и обнаружил весьма любопытную картину. На окне прыгала пара воробьев и скандалила из-за крошек хлеба, там насыпанных. А рядом на сундуке, прислонившись к стене и откинув голову, сидел Гизборн. И не обращал на воробьев никакого внимания. Ветер шевелил его волосы, камиза с распущенной шнуровкой сползла на одну сторону, обнажив выпирающие ключицы. Кроме рубахи на нем были только старые полотняные бриджи. Выглядел грозный рыцарь сейчас донельзя растрепанным и... пожалуй, невинным. Веки его чуть подрагивали — он спал. Робин некоторое время смотрел на него, отметив, что тот очень устало выглядит: лицо осунулось, под глазами залегли тени. Робин невольно подумал, что это же очень неудобно, спать в такой позе.
И тут в дверь постучали. Гизборн даже не вздрогнул, просто спросил, не открывая глаз:
— Какого черта?
— Сэр Гай, там вчерашний торговец пришел.
— Пусть катится к дьяволу, вместе со сбруей.
— Там еще мастер Покар пришел.
— Сэм, найди кастеляна, это их дело, а не мое, разберутся сами. И пусть катятся к дьяволу.
— А когда вы спуститесь?
— Когда буду готов.
— Но они...
— Сэм, еще слово и ты пойдешь к дьяволу с ними за компанию. А перед этим вычистишь языком нужник.
За дверью охнули, раздались быстрые шаги, топот по лестнице, и все стихло. Гизборн встал, открыл сундук, вытащил камизу и подошел к Робину.
— Давай помогу.
— Я сам могу.
— В следующий раз. Мне сейчас надо уйти, твоей раной займусь позже. Можешь не делать глупостей?
— Каких?
— Обыкновенных. Тебя можно оставить без опасения, что ты начнешь вытворять что-нибудь... особо героическое?
— Может, закуешь меня в цепи? Я ведь твой пленник.
— Нет, считай себя моим гостем. Ты можешь уйти, как только будешь в состоянии это сделать, тебя здесь никто не держит. Твой меч под кроватью, кинжал тоже. Просто в ближайшее время веди себя тихо, я не хочу обнаружить тебя под стенами башни или в коридоре, — последовал холодный ответ.
— А... трудов жаль?
— Да, если это объяснение тебя устроит. Так с тобой можно договориться?
— Да.
Кивнув, Гизборн начал одеваться и вскоре ушел.
Робин встал бы и тоже ушел прямо сейчас, но, во-первых, на нем только камиза, хотя можно взять что-то еще из сундука Гизборна. Оружие, скорее всего, и в самом деле лежало под кроватью, но главное не это! Робин отлично понимал, что в таком состоянии не пройдет и до конца коридора, а там и стражникам попасться недолго. И даже если он выйдет из замка, то достанет ли у него сил добраться до леса? Проклятая слабость! Он только сейчас смог без поддержки Гизборна дотащиться до ведра. Значит, придется пока «пользоваться гостеприимством» норманна. Хэрн, это что-то немыслимое! Гизборн и вот это все!
«А если бы не он и все это, ты бы уже давно...»
— Ох, опять ты!
«А ты кого ожидал? Пресвятую Деву?»
— Изыди!
«Не дождешься».
Только этого и не хватало! Робин так и не определился, что — кто — вечно лезет к нему с советами и замечаниями. Точно не Хэрн, потому что эта... «язва» изводила Робина задолго до знакомства с лесным божеством. Вернее, изводил. Радовало, что не постоянно, иначе это же повеситься можно! Но появлялся «дух-советчик» в самый неподходящий момент. И уж если появлялся, то не исчезал так просто, а заткнуть его порой не было никакой возможности.
***
В тот день Гизборн часто приходил и уходил, не забывал приносить еду и питье, менять повязки. Робин пытался настоять, чтобы делать это самому, однако тот убрал его руку и сказал спокойно, но твердо:
— Я взялся и доведу дело до конца.
Упрямства норманну было не занимать. И, к сожалению, без его помощи Робин сейчас не мог обойтись. Слабость была жуткая, даже сидеть в постели толком не получалось. Но голова-то думала! Вопросы упорно роились назойливыми мухами, изводя отсутствием на них ответов. Хорошо, хоть ехидный голос пока помалкивал. И вечером Робин все же решился еще раз задать главный, самый мучительный вопрос.
Гизборн как раз вернулся окончательно, принес ужин и бурдюк с вином. Наполнил два кубка, поставил один из них на поднос с едой, пристроил все рядом с Робином на постели, а сам подкинул угля в камин. Такое расточительство летом? Хотя именно благодаря этому Робин не мерз, тепло прогоняло озноб. Спасибо Гизборну за заботу, но необходимости прояснить ситуацию это не отменяло.
— Гизборн, зачем ты... Для чего тебе это понадобилось? Ты... делаешь все это... Почему?
— Что делаю?
— Ну... лечишь меня... и... — Робин сам не знал, что и как сказать.
— Ешь, тебе нужны силы, — Гизборн даже не взглянул в его сторону, занятый тем, что размешивал мед в чашке с отваром.
Но Робин уже почти покончил с ужином, изумляясь своему аппетиту, и просто сидел в постели.
— И все-таки, почему?
Гизборн протянул ему отвар, дождался, пока выпьет, и с мрачным видом расположился на лавке у огня. Налил себе еще вина — который по счету кубок, Робин затруднялся сказать, но рыцарь был уже довольно пьян, когда пришел.
— Что тебя не устраивает? — вдруг сказал Гизборн, язык у него слегка заплетался. — Считаешь, я должен был прикончить тебя, обнаружив в своих покоях? Или ты хотел геройски умереть в бою людьми шерифа, защищая своих друзей? А вместо этого валяешься тут, и тебе никто не угрожает, даже я.
— Вот это особенно... — пробормотал Робин. Ведь ему ничего другого не оставалось, пока нога мало-мальски не заживет. Не думать бы еще при этом, но как?
— Спрашиваю еще раз, что тебя не устраивает? Не нравится, что кто-то распорядился твоей судьбой?
— Ты-то привык распоряжаться чужими судьбами!
— Кем-то я, кто-то мной, — Гизборн пожал плечами. — У всех так. Или ты думаешь, что какой-то исключительный, потому что Сын Хэрна и Робин Гуд? И что на тебя этот сучий закон не распространяется? Или ты сам себе закон?
Робин не понравилось, куда тот клонит, и он решил вернуться к вопросу, который тревожил больше всего.
— Хочешь сказать, что я теперь тебе обязан?
— А сам-то ты как думаешь? — Гизборн пересел на край кровати.
— Я тебя понял, — Робин чувствовал, что разговор надо заканчивать.
— Понял? — холодные глаза смотрели в упор. — Ты вообще на это способен?
Прозвучавшее в этих словах презрение покоробило, но Робин все же ответил спокойно и даже немного насмешливо:
— Да, способен!
— Откуда такая уверенность? — ухмылка Гизборна превратилась в почти звериный оскал.
— Ты же знаешь, кто я.
— Я-то знаю... — медленно произнес рыцарь, отпил из кубка и внезапно спросил: — А вот знаешь ли ты, кто я?
Робин откинулся на подушку и попытался придать себе уверенный вид. Этот странный разговор нужно было срочно заканчивать.
«Кто тебя за язык тянул? Опять я или, может быть, он?»
— Убирайся!
Робину было не до упреков изнутри.
— Ты — Гай Гизборн, помощник шерифа, — начал он, но его прервал пьяный хохот. Робин, однако, продолжал: — Норманн, рыцарь...
— Я спрашивал не про должность, не про звание и даже не про имя!
Перекошенное лицо Гизборна было совсем близко, в светлых как вода глазах плясали отблески огня из камина. Робин понимал, что тот пьян почти в дрова, и все, сказанное им, наверняка бред. Но в тоже время его не отпускало ощущение, что с этим вопросом что-то не так. Вот только что?
— Ты не смог ответить. Ты не знаешь. Тогда как ты можешь меня понять?
Робин внимательно посмотрел ему в глаза и сказал наконец то, что хотел с самого начала
— Я понимаю, что должен тебе свою жизнь. Свои обязательства перед тобой я выполню. Клянусь.
Гизборн посмотрел на него неожиданно грустно и ответил совсем не то, что Робин предполагал услышать:
— А я возвращаю тебе твою клятву. Можешь засунуть эти так называемые обязательства себе в задницу. Ты мне ничего не должен!
Выпалив это, он встал, покачнулся и вернулся на сундук в углу.
Робин оторопело проводил его взглядом и невольно задумался: а что в самом деле он знает про своего врага?
«Знай ты Гизборна так хорошо, как считал, что знаешь, преподнес бы он тебе сейчас такой сюрприз? Вряд ли».
— Да уймись ты! И без тебя тошно.
Возразить на это «язве» ему было нечего.
***
Наутро Гай молча сменил Робину повязку, в таком же гробовом молчании принес ему поесть и как всегда ушел на несколько часов, исполнять свои обязанности. Робин же все это время посвятил размышлениям, — а что оставалось делать? — и пришел к неутешительному выводу. Несмотря на их давнее знакомство, которое развивалось больше в одну сторону, про самого Гизборна он знал очень мало.
Если собрать все воедино, что получится? Гай Гизборн, помощник шерифа... Так, это уже было! Лесничий Гай Гизборн. И что из этого следует, кроме того, что он ловит браконьеров? Просто должность. Он служил у аббата Хьюго де Рено, и говорят, что служит ему до сих пор, несмотря на то, что помощник шерифа. Что это дает? Ладно, об этом можно подумать потом. Дальше... Что такое Гизборн, сам по себе, без шелухи должностей? Тупая, похотливая, злобная норманнская скотина? А вот теперь по порядку. Он туп, и это знают все.
«Да? Туп или излишне прямолинеен? Как может оказаться — это две большие разницы. И уж кому-кому, но только не тебе сейчас придерживаться общепринятого мнения».
— Да понял я!
Этот вопрос тоже надо прояснить. Что дальше? Похоть? Да, Гизборн известный в округе бабник, и женщинам он нравится. Не всем поголовно, но и его привлекает не любая, а только молодые и красивые. Робин мог понять и ту, и другую сторону. Гизборн, как и сам Робин, молод, и следует признать, что внешность у него приятная. Черт подери, очень приятная, пусть и не писаный красавец. Неплохо сложен. Нет, прямо скажем — отлично сложен. А что он любит женщин... Если уж на то пошло, Робин их любит тоже. Нет, он никогда не опустится до измены Марион. Лилит не в счет, его околдовали, и у него помутнение случилось! Но все равно при виде красивой женщины или девицы мысли в голову приходили... разные и много.
«И не про женщин тоже. Но ты таких мыслей боишься и стараешься от них поскорее избавиться, особенно если в голове вдруг появляется весьма конкретный образ, с кем бы это проделать!»
— Сволочь!
«Можно подумать, от этого ты перестанешь представлять всякое!»
Может, если бы Марион давала ему почаще, все эти мысли приходили бы пореже. Вот только они с Марион занимались любовью редко, не чаще раза в месяц, или и того... меньше. А хочется-то каждый день, не по разу и особенно с утра! Сегодняшнее утро не стало исключением, хотя должно было, все-таки Робин здорово ослаб. Но этой части тела почему-то ничего не сделалось. У Гизборна то же самое было, он отлично видел. Нет, все-таки чертов норманн ничего и никого не стесняется, бесстыжая рожа. Но, в отличие от Робина, он свободен в выборе и пользуется случаем. Может быть, прямо сейчас и пользуется. И, может быть, немного более... неуемно, чем другие. Но Робин бы тоже пользовался на его месте.
В общем, упрекать Гизборна за такие вещи... Так, лучше оставить эту тему от греха подальше и подумать, что есть еще. Злобный?
«Злобный или озлобленный?»
— Неважно!
«А если подумать?»
— Ну... э-э-э...
«Ладно, оставим в покое душевные качества и обратимся, так сказать, к материальной части».
— Это в смысле богатства? Он же норманн, а значит, должен быть состоятельным!
«Что-то не похоже».
Те пожитки, которые они тогда перетрясли, свидетельствовали скорее об обратном. Если уж совсем откровенно, свидетельствовали они о бедности. Два кинжала, очень простых, кстати. Парадное блиородовых цветов. Золотая рыцарская цепь. Ну, сапоги не сильно новее тех, что на нем были. Вот и все. Даже шпор не было золотых, а должны. Куча каких-то свитков в отдельной шкатулке была, а золота и драгоценностей — ни следа... Уилл в запале эту шкатулку аж об пень разнес в поисках тайника. Не нашел. В общем, все, кроме цепи, пришлось запихнуть в мешок и вернуть Гизборну. С шерифа навар был куда больше. Там и тряпки были роскошные, и цепь потолще. Коня тоже пришлось вернуть, продать это черное дьявольское отродье и самый ушлый торгаш не смог бы. Они пробовали, больше не хотелось, не нужен им был этот адский конь ни даром, ни с деньгами.
«Забудь про богатство. Что с Гизборном дальше? Друзья у него кроме тех брабансонов есть? Что-то не слыхать».
— Не сказал бы, что Гизборн с этими наемниками дружил. Скорее, он с ними когда-то служил.
«Вот именно что служил!»
Так вот к чему было сказано, что Гай жил в лагере на несколько сотен человек. Он воевал! Где? В Святой земле или в Нормандии? Как бы узнать? Что еще? Семья. Живы у него отец, мать, братья, сестры? Или, например, откуда он? Он ведь не здешний, поговаривали, что откуда-то из Глостершира или вообще севернее. Хотя могли и соврать. А еще он вроде как безземельный. Если это правда, почему так получилось? Младший сын в семье? По слухам, там темная какая-то история.
«Ты принимал на веру все, что говорят о Гизборне, и до сих пор не утруждал себя даже малым подозрением. Не говоря уже о том, чтобы досконально проверить все эти факты. Что вообще-то неосмотрительно, потому что можно упустить очень важные детали. Врага стоит знать лучше, чем самых близких друзей, чтобы избежать сюрпризов».
— Да, знаю я, угомонись!
Робин понимал, что и правда вел себя слишком легкомысленно в отношении Гизборна. А теперь пришла пора наблюдать за своим врагом как можно пристальнее и выяснить, насколько возможно, кто он такой на самом деле. И начать лучше с повседневных мелочей.
***
Гай вернулся через через четверть свечи, но, как и утром, не проронил ни слова, просто поставил на лавку миску с яйцами и занялся камином. Робина это заинтересовало. Если яйца предназначались на обед, может быть, Гизборн тоже любит их? Робин вот любил, даже сырые, и съесть мог неимоверное количество, что всегда злило отчима и его жену. При мысли о яйцах желудок подвело от голода. Но мысли не оставляли все равно, и загадочные мотивы Гизборна Робина очень беспокоили. Причем мысли эти перетекли немного в другое русло. Вспоминая обстоятельства и детали их встреч, Робин стремился понять, с чем же он сталкивался.
«Почему, несмотря на все твои старания, так и не удалось его сломать, а? Ведь ты не раз пытался».
— Я не пытался, просто...
«Что — просто? Бил из любопытства? Да ты, оказывается, живодер! И чем ты лучше него тогда?»
— Я просто хотел...
«И чего же ты хотел? Унизить?»
Особенно в первый раз. После такого унижения, другой бы на месте Гизборна... И та история с Джанет. Или когда король приезжал. И принц Джон. Все эти удары наносили рыцарю урон, но какой именно? И насколько серьезный? Кажется, Робин лишь единожды попал почти в «яблочко» — когда они спасали евреев. Конечно, неимоверная глупость со стороны Гизборна, но неужели в те мгновения он и был уязвимее всего?.. А вскоре тот был опять непрошибаем. И уже через месяц Робин снова не понимал, что ему делать, как он вокруг Гизборна ни крутился. Пришлось связать, чтобы потом... Про «потом» вспоминать совсем не хотелось. Но надо же как-то разговаривать.
— Гизборн?
Молчание.
— Гай?
Молчание.
— Я могу поклясться, что никто ничего не узнает.
— Любишь ты клясться, как я погляжу...
Ну наконец-то, а то Робин решил, что его, так сказать, хозяин вдруг онемел.
— Я просто пытаюсь тебя... — говорить «понять» не особенно хотелось, но сказать что-то было надо, и он выпалил: — Хочу узнать тебя получше, раз уж так получилось. Ситуация располагает.
— Для чего?
— Чтобы понять тебя.
— Меня? Ты хочешь понять, почему я не сдал тебя шерифу, но не можешь.
Сучьи потроха! И после этого кто-то еще говорит, что Гизборн тупица?
«Врать надо убедительнее, вот что!»
— Без тебя знаю, заткнись!
— Ну, начать можно и с этого...
— Значит, мотив с подарком на день ангела тебя не устраивает?
— Прости, но я в это не верю.
— Локсли, я, может, не верю в твою бескорыстность и помощь крестьянам и считаю, что ты просто разбойник, по которому петля плачет. А Сын Хэрна и все прочее — это так... фазаний хвост.
— Можешь верить или нет, но от этого...
— Да-да-да! Вот именно. Не продолжай, я тебя понял. Мне неясно только, зачем это вашему Хэрну? Чего он хочет добиться? Это ведь его идея, ты бы до такого точно не додумался, хоть с дуба рухни головой об корень! Он играет тобой, как куклой, а ты...
Робин, уже открывший было рот, осекся. С такой позиции он свои отношения с отцом не рассматривал. Но смысл в этом был, и от этого стало больно.
«А ведь он прав».
— Нет, не прав. Хэрн не может так поступить!
«Может».
— Да как только ты перестанешь быть ему нужен, он избавится от тебя...
«И тут он прав».
— Заткнись!
— Гизборн!
— Да не рычи ты. Думаешь, шериф чем-то от него в этом отличается?
«А тут он тем более прав».
— Точно!
Робин замер, ухватившись за внезапную мысль. Сделать хоть что-нибудь, что идет вразрез с желанием и приказом шерифа. Назло! Как же, видимо, де Рено достал Гизборна. Вот и мотив... Или нет?
Напряжение между ними ослабло, но Робин не мог избавиться от чувства, что Гизборн все время ждет нападения. Старается вести себя спокойно, разговор вот поддерживает. С ним, оказывается, можно разговаривать, хоть тема ему не нравится, раздражает его. Разговаривает — и все равно ждет какого-нибудь подвоха. В иное время Робин, пожалуй, так и сделал бы... наверное. Однако сейчас у него не было ни сил, а значит, и возможности победить, ни, что самое страшное, желания это делать.
— Знаешь, Гизборн, не хочешь, не говори, почему ты меня спас, и зачем тебе это понадобилось. Просто сочтемся при случае. Так ты сказал, что я здесь гость? А в этом доме гостей кормят?
И тут Робин получил редкое удовольствие — наблюдать ошарашенное выражение на лице Гизборна. Правда, к его большому сожалению, тот быстро пришел в себя и снова надел свою непроницаемую холодную рожу. Напряжение полностью не исчезло, но хотя бы немного рассеялось, а то его можно было уже ножом резать.
Глава IV
Гай с раннего утра пребывал в мрачном и подавленном настроении из-за похмелья и сожалений. Надо же было сболтнуть Локсли всякое, чего тому знать не положено. Пить не стоило вовсе, но... Приперся аббат Хьюго с сообщением, что шериф вернется позже, чем оговаривалось при отъезде, и теперь он желает проследить, все ли хорошо. Издевается он, что ли? И так практически безвылазно живет в замке. Но это мелочи. Главное событие случилось чуть позже: лесники опять поймали браконьеров, среди которых — и кто бы удивился? — было несколько прислужников аббата. Тот мигом примчался, как на метле, с воплями освободить его людей. Гай посмотрел на все это, плюнул, всучил церковнику двух его смердов и указал на дверь. Хьюго оскорбился до глубины души, в очередной раз пригрозил отлучением, но все же уехал. А Гай отправился наверх, к своему... ладно, пусть будет гостю. Отправился, правда, через кухню, где совершенно бездумно приложился к бочонку с элем, а прихваченное в подвале вино довершило начатое.
И следует признать: когда Гай заявлял, что знает Локсли, он слегка погорячился. А может, и не слегка. О Локсли он знал мало, и все эти знания крутились вокруг трех больших фактов.
Локсли — разбойник, со всеми вытекающими. Локсли — сакс, тоже со всеми вытекающими. Локсли — Сын Хэрна, икона для смердов, предмет их обожания и почитания. Первые два факта ясны и понятны даже козе, третий оставался для Гая загадкой. Но раз он есть, его нужно учитывать. Далее шла россыпь разных деталей, которые в сумме своей давали немного.
Вот, собственно, Робин из Локсли... Деревни уже давно нет, но она была, и Локсли настаивал, что это его родина. Как бы вызнать, не привлекая внимания де Рено, что там произошло? Кто может знать хоть что-нибудь? Старик Лифорд? Его расспрашивать не хотелось. А кого еще? Гай краем уха слышал, что там убили какого-то Эльфрика из Локсли, но кто он такой? Владелец того манора? Если это было убийство, вдруг в архиве остались записи? Правда, их могли, как говорит аббат, подкорректировать. Учитывая, что оба де Рено тут с незапамятных времен сидят и такое вытворяют, то не исключено. Ладно, архив никуда не убежит, а вот разбойник может.
Так, а что про родину и семью? Леди Марион Лифорд и ее отец сэр Ричард — тесть Робина Гуда, прости Господи. Марион, что называется, икона для самого Локсли, а сэр Ричард... Вряд ли они тесно общаются, но в помощи друг другу не отказывают наверняка. Это интересная мысль. Итак, Марион Лифорд — единственное уязвимое место Локсли, ради нее он пойдет на все. На все? А точно на все? Икона-то иконой, но когда хотел выпендриться перед королем, в расход пошла и женушка. Сам Гай в жизни бы не стал стрелять в мишень, которую держит любимая женщина, хоть каким мастерством обладай! А Локсли к тому же был пьян! Так что еще вопрос, насколько этот лесной придурок любит и ценит жену. Ценил бы и любил, не говорили бы, что он как-то связался с ведьмой. Околдовали его? Как же! Просто Сын Хэрна ищет отговорки, как и простые смертные. А все почему? Потому что жена за походы по девкам ему яйца оторвет и не посмотрит, что он Сын Хэрна. И правильно сделает. Женился на благородной леди — не валяй селянок по сеновалам. Она ему, с одной стороны, такую честь оказала... И с другой стороны — тоже честь. Так что пусть Локсли соответствует, а не выделывается.
Что у него еще ценного, кроме жены? Его шайка не в счет, хотя он своих не бросает. По сути, единственная достойная черта. Правда, может, и не единственная... В общем-то, и все, не густо. Дальше мелочи, вроде заносчивости, гордости, претензий на благородство и исключительность. Но ведет себя при этом как самый обыкновенный паскудный сакс, начисто лишенный всего перечисленного. Зато покрасоваться любит, обожает хвост распускать. Стремление помочь несправедливо обиженным, если копнуть, выглядит простым сованием носа не в свое дело. Заодно и поживиться можно. И чем он в этом от братцев де Рено отличается? Ничем. Просто придумал себе красивое оправдание и периодически подкидывает смердам монет, как собакам костей. Вот они перед Локсли и стелются. И никого из них не интересует, что этот прохвост в жизни честно не работал, исключительно браконьерствовал! Мельница не в счет — там жулики почище пекарей. Вот где он всего этого понабрался-то!
-
-
21.04.2019 в 11:09-
-
21.04.2019 в 18:20-
-
21.04.2019 в 23:52-
-
22.04.2019 в 00:23-
-
28.04.2019 в 19:33-
-
28.04.2019 в 20:48а у кого-то совершенно шикарный фанфик лежит "Далекая весна" называется
-
-
29.04.2019 в 14:57alisahansen,
только он еще не закончен)) Вот доберусь до окончания, тогда ...))
-
-
29.04.2019 в 15:07-
-
30.04.2019 в 00:58ГДЕ?!
-
-
30.04.2019 в 02:05Но это только начало.
-
-
30.04.2019 в 07:15-
-
01.05.2019 в 17:22-
-
02.05.2019 в 14:20Shiae Hagall Serpent, спасиб, очень мотивирует
-
-
06.05.2019 в 13:49