День влюблённых, ура!

Стыд и срам — не заглядывать в свой днев по полгода. Всё как-то недосуг. Но ради такого прекрасного праздника минута нашлась. А еще нашлась красивая картинка.

И какой-то квиз:

---

Радости ФБ-2019

Здорово, когда есть команда имени тебя!

@темы: ФБ, команда

---

О славном роде Гизборнов

Мои потомки (будем надеятся, прямые) переселились в Америку. И не посрамили мое имя. Вот вам Гизборн, удостоенный высшей воинской награды США.

Сначала хочу рассказать о самой награде:
Медаль Почёта (США) (англ. Medal of Honor) — высшая военная награда США.
Награждение медалью производится за «выдающиеся храбрость и отвагу, проявленные с риском для жизни и превышающие долг службы, при участии в действиях против врагов Соединённых Штатов; в военных операциях, включающих столкновение с противостоящими иностранными силами; или во время службы с дружественными иностранными силами, участвующими в военном конфликте с противостоящими вооружёнными силами, в котором США не являются воюющей стороной»
Медаль Почёта — единственная награда, которая в дополнение к обычной процедуре представления военнослужащих к награде командованием (в этом случае представление должно быть утверждено на всех ступенях командной иерархии, вплоть до президента США) предусматривает представление к медали одним из членов Конгресса (как правило, по инициативе его избирательного округа). Такое представление утверждается специальным актом Конгресса. Вручается президентом США.
Существует традиция, согласно которой прочие военнослужащие, включая главнокомандующего — президента США, при встрече первыми салютуют награждённым медалью, вне зависимости от старшинства воинских званий.

А вот фото героя:



Edward Allen “Eddie” Gisburne
BIRTH 14 Jun 1892
Providence, Providence County, Rhode Island, USA
DEATH 29 Aug 1955 (aged 63)
Chelsea, Suffolk County, Massachusetts, USA
BURIAL
Milton Cemetery
Milton, Norfolk County, Massachusetts, USA

Эдди Гизборн служил в военно-морском флоте США и получил награду с формулировкой "за выдающийся героизм в бою", когда ему еще не исполнилось 22.
Он происходил из рода профессиональных военных моряков, шесть поколений которого служили в ВМФ США.

---

Далекая весна (продолжение)

Следующие дни стали серьезным испытанием для слуг баронессы. Раньше Агнесса не особенно входила в хозяйственные мелочи, предоставляя следить за всем Гедде, но теперь ее словно подменили, и ближе к вечеру в доме начиналась такая суета, точно ожидался визит монаршей особы. Служанкам без устали приходилось натирать мебель восковой мастикой, проветривать и перестилать постели, до блеска начищать подсвечники и посуду и менять скатерти; каждый день слуги отправлялись к болотистым берегам реки и возвращались с охапками ирисов и лютиков, которые потом разбрасывали по полу в зале и в спальне госпожи.
Бедняге Ипатию целыми днями приходилось корпеть над изготовлением всяческих средств для придания белизны коже и блеска волосам. « И что за бес в нее вселился, - удивленно размышлял он, размешивая мед с воском и добавляя в смесь сок луковиц белой лилии, - то одно подай, то другое! Вчера пол-лавки снадобий у этого старого мошенника Елеазара скупила, Гедда едва чувств не лишилась, узнав, сколько она потратила, а госпоже хоть бы что!» Хозяйка сорила деньгами, не считая - с барышом оказались и продавец пряностей, и торговец тканями, и мясник, и ювелир, и поставщик вина.
Но, несмотря на всю эту суматоху, никто из челяди не мог сердиться на свою госпожу - такой радостной была она все эти дни. Глядя на ее сияющее лицо, люди улыбались в ответ и спешили выполнить приказы. Лишь Гедда, в десятый раз перебирая по приказу Агнессы ее гардероб, могла позволить себе тихонько поворчать:
- Как будто кое-кому есть дело, какое там на Вас платье надето. Я так полагаю, это кое-кому без разницы - он и так счастливый, что щегол весной! Ему бы лучше, если вообще без платья!
Агнесса в ответ беспечно расхохоталась и бросилась обнимать старую няньку. Счастливый… Раньше Гай и не задумывался – а был ли он когда-нибудь счастлив? Уж не в доме же отчима - родным домом его назвать язык не повернется, или в бытность свою пажом, а потом оруженосцем - впрочем, тогда ему жилось неплохо, а получаемые тычки и затрещины казались просто лаской по сравнению с тем, что доставались ему от старика Гисборна, но назвать это счастливым временем? Или потом, когда он начал служить братьям де Рено? Но он навсегда то запомнил утро, когда впервые почувствовал себя по-настоящему счастливым – вернувшись от Агнессы и стоя у окна своей спальни, он с наслаждением вдыхал прохладный воздух, напоенный ароматами пробуждающихся полей и леса, и с удивлением думал, что раньше никогда не замечал, как красивы зеленые луга, над которыми стелется утренний туман и какое синее, безоблачно синее над Ноттингемом небо.
Для ноттингемского гарнизона наступили добрые времена: милорд Гисборн бросил привычку орать по делу и не по делу и чуть что хвататься за кулаки. Солдаты догадывались о причине его ночных отлучек, но предпочитали помалкивать.
Гисборну же все происходящее иногда казалось волшебным сном, и он с ужасом думал: вдруг сейчас он откроет глаза, и все будет по-прежнему; но в тот же миг ему вспоминались минувшие ночи, неистовые ласки, горячий шепот: «Я так люблю тебя!», и его наполняло чувство обжигающей нежности. Да что он видел до встречи с Агнесс? Чумазых крестьянок, служанок из замка, от которых вечно воняло кухонным чадом? Трактирных потаскух, изображающих страсть, лишь бы содрать побольше за свои услуги? Сара? При воспоминании о ней он испытывал теперь лишь смешанное со смущением удивление – и что он тогда нашел в этой девчонке? Не дай Боже, Агнесс когда-нибудь узнает о той глупой истории. Агнесса сводила его с ума, для нее он был готов на все, и однажды ночью, после бурной любовной схватки, вдруг попросил:
- Прикажи мне что-нибудь!
- Что?- не поняла она.
- Прикажи мне что-нибудь сделать для тебя!
Агнесс взглянула в его бесшабашные мальчишеские глаза и поняла – он и правда выполнит все, что она скажет. И прикажи она достать луну с неба - луна этим вечером не взойдет над Ноттингемом, прикажи она расправиться с шерифом, аббатом… да даже с самим королем – и их жизни не будут стоить ломаного гроша. Какой же он глупый и смешной! Неужели ей нужно что-нибудь еще, кроме его любви? Она порывисто обняла его и вновь почувствовала под своей рукой шрам на спине – след старой раны. Вздрогнув, она умоляюще прошептала:
- Ты должен быть осторожнее! Ради меня, ради нас!
Одна только мысль о том, что с ним может что-нибудь случиться, доводила ее до умопомрачения. Он рискует жизнью каждый день, если бы только она могла его защитить… И тут она вспомнила! Вскочив с постели под удивленным взглядом Гисборна, она подбежала к стоящему у стены сундуку и достала из него небольшой ларец. Быстро юркнув обратно под расшитое парчовое, подбитое мехом одеяло, она вынула из него тонкую серебряную цепочку, на которой висел овальный диск. На диске была какая-то надпись, кажется на латыни, и изображение женской фигуры.
- Это образ святой Агнессы,- прошептала она и надела цепочку на шею Гаю,- она защитит тебя. Он освящен в Риме, там, где святая похоронена. Не снимай его никогда!
Гисборн в ответ страстно обнял ее. Что за удивительная женщина!

***

Шериф вернулся неожиданно. Он въехал в ворота замка вместе с аббатом Хьюго, придирчиво глядя по сторонам. Увидев изумленного помощника, де Рено ехидно проронил: «А-а, Гисборн! Я почти что начал скучать без вас»!
«А вот я без тебя - нисколько, вонючий хорек!»- подумал Гай, кланяясь милорду. Впрочем, настроение у шерифа было вполне благодушное. Вечером за ужином он небрежно выслушал отчет Гая о текущих делах, которые, казалось, не очень-то его интересовали. Хьюго заявил, что завтра намерен навестить баронессу де Вильнев, и Роберт тут же решил составить ему компанию.
- Говорят, она просто образец добродетели: исцеляет больных, питает сирых и убогих,- сказал шериф со своей мерзкой ухмылочкой, - это такая редкость в наше время!
- Не стоит шутить над этим, братец!- неожиданно вступился аббат,- леди Агнесса - пример истинного благочестия!
- Да будет тебе, Хьюго, - лениво ответил Роберт, отпивая из кубка,- что-то мне с трудом верится в это ее «истинное благочестие»… Надеюсь, завтра она угостит нас приличным вином, не то, что эта кислятина! Гисборн, вы что, вылакали все доброе вино в моем подвале? Ну, не дуйтесь, шучу, шучу…Вы уходите?
- Мне нужно проверить посты, милорд, - ответил Гай, уже давно придумавший подходящий предлог, чтобы сбежать.
- Вот тебе, братец, еще один пример истинного служебного рвения,- насмешливо процедил шериф, - что это случилось с Ноттингемом в мое отсутствие? Похоже, здесь все, кроме меня, стали добрыми христианами.
- Ты богохульствуешь, Роберт!- взвился аббат,- ты всегда был безбожным богохульником!
- Заткнись, святоша!
Не слушая дальнейшую перепалку братьев, Гай торопливо вышел из зала.

***

Узнав от Гая о возвращении де Рено, Агнесса встревожено взглянула на него:
- Теперь нам придется быть осторожнее?
- Осторожнее? Да плевал я на него! - ответил Гисборн и с досадой саданул кулаком по столу, - плевал, слышишь? Больше я ему не слуга, пусть поищет другого, с меня хватит!
- Ты хочешь уйти от шерифа?
- А что тут такого? Завтра же скажу этой лупоглазой жабе, что ухожу. Найду другое место, или вернусь в Гисборн-мэнор…
Гай осекся, перевел дух и выпалил:
- Если я уйду от него, ты выйдешь за меня? То есть замуж?
Господи, как неуклюже получилось, но он все-таки сказал ей это!
- Ты выйдешь за меня? – он настороженно замер, не сводя с нее глаз.
Агнесса подняла на него взгляд: неужели он сомневается в ее ответе?
- Да! – шепнула она и громче добавила – да, да! - и Гисборн прижал ее к себе. Он обнимал ее все крепче и шептал: «Обвенчаемся поскорее… завтра же…», но тут тревожное чувство кольнуло её сердце, и Агнесса вернулась с небес на землю - пока ее дело не доведено до конца, об этом придется забыть.
Она мягко отстранилась от своего новоявленного жениха и покачала головой:
- Нет!
- Нет? - переспросил Гай, и при этом у него был такой растерянный и обескураженный вид, что Агнесса тут же обругала себя бессердечной дурой. И почему, собственно, нет? Разве она себе не вольна?
- Обвенчаемся, конечно, обвенчаемся,- торопливо уверила она его, - но пожалуйста, не уходи сейчас от шерифа, подожди всего несколько дней!
«Сегодня же напишу Луччиано обо всем, что узнала, - подумала Агнесса, - Сликер говорил, что у него скоро будут важные новости. Мессере Никколо сообщит обо всем милорду де Бургу, и больше все эти дела меня не касаются…» Все-таки хорошо, что она не прогнала тогда Сэма – этого парня не зря прозвали пройдохой и без него она вряд ли смогла бы узнать подробности о темных делах ноттитгемского шерифа. «Нужно лишь подождать несколько дней, может быть, неделю. Только бы за это время Робер ни о чем не догадался, а потом мы уедем и … Как сказал Гай? Плевать на де Рено!»
- Ты что-то скрываешь от меня?- настороженно спросил Гисборн.
- Я все тебе расскажу, только потом, - она откинула с его нахмуренного лба непокорную светлую прядь, - Сейчас я не могу, от этого зависят другие люди…
«В чем таком она замешана?» - с тревогой подумал Гай, но посмотрев в ее лицо понял, что спрашивать об этом сейчас бесполезно.

***

На следующий день к воротам дома баронессы де Вильнев подъехала блестящая кавалькада: милорд шериф и милорд аббат, в сопровождении сэра Гая Гисборна и нескольких солдат. Оба знатных лорда, казалось, превзошли самих себя в щегольстве - аббат Хьюго унизал перстнями все пальцы, и, если было бы можно, охотно напялил на каждый палец и по два кольца; поверх бархатной сутаны сияло изукрашенное камнями золотое распятие и, на взгляд Гисборна, смиренный служитель Божий более всего походил на разряженный майский шест.
Шериф не уступал брату - его роскошный парчовый наряд украшало золотое шитье, свежевыбритое лицо так и светилось важностью и самодовольством, и даже конь милорда щеголял посеребренной упряжью и шелковой уздечкой с вплетенными золотыми нитями.
Но, увидев идущую навстречу хозяйку дома, братья де Рено, как по команде, разинули рты - были ли виной тому средства Иппатия или что иное, только баронесса была сегодня ослепительно хороша. «Уставились, точно два сыча», - с усмешкой подумал Гай, глядя на них.
Агнесса безупречно исполняла роль любезной хозяйки, пригласила гостей за богато накрытый стол, и ее голос не умолкал, уговаривая отведать блюда, которые несли к столу слуги - и рыбу в имбирной подливке, и кур в миндальном молоке, и копченые свиные окорока – да уж, сегодня повара постарались. Вина подавались отменные, и шериф не замедлил отдать им должное. Разгоряченные вином и приятной беседой, оба гостя наперебой стремились завладеть вниманием очаровательной хозяйки, а Гай для отвода глаз хмуро пялился на служанок. Проследив за его взглядом, шериф презрительно бросил сквозь зубы: «Вы неисправимы, Гисборн!», отхлебнул ярко-рубинового арбуазского вина и отвернулся к Агнессе.
Хьюго вдруг обратился к баронессе:
- Могу я попросить Вас спеть что-нибудь для нас? Я так давно не слышал вашего голоса!
«Где это ты его слышал раньше?» - удивленно подумал Гисборн, а Агнесса, мило улыбнувшись, сделала знак Тибо, и менестрель с поклоном протянул ей гитерн. Она заиграла, и Гай узнал эту старую песню – «Белая лань», грустная история о молодом охотнике Рено, убившем в лесу лань, не подозревая, что это его заколдованная сестра.

По лесу мать и дочь в вечерний час гуляют.
Мать весело поет, а дочь идет, вздыхает.
Скажи мне, дочь моя, о чем ты все тоскуешь?
Есть горе у меня, о нем никто не знает,- зазвучал нежный голос Агнессы.

Гисборн смотрел на аббата, не веря своим глазам – он знал милорда Хьюго не первый год, но ни разу не видел, что бы тот улыбался. Презрительно ухмылялся – это было, ехидно скалился – да сколько угодно, но сейчас на лице Хьюго была грустная, тихая улыбка - так улыбаются самым дорогим воспоминаниям.

Едва наступит ночь, я ланью белой стану,
И до утра за мной охотятся бароны!
А впереди их всех Рено, мой брат любимый,
Останови его, останови скорее!

Скажи, Рено, сын мой, где все твои борзые?
Борзые все в лесу, бегут за белой ланью!
Зови собак назад, останови охоту,
Помедли до зари, до раннего рассвета!

Гай перевел взгляд на шерифа. Вот кому было не до улыбок – у Роберта был вид человека, которого пытают на медленном огне. Казалось, что каждый куплет незатейливой песни жжет его, точно раскаленным железом. Какого дьявола, что тут могло так его поразить?

Вот медная труба два раза протрубила,
Пропела третий раз, лань белую поймали
Ей ловчий в грудь кинжал вонзил по рукоятку,
Зарезал он ее для праздничного пира.

Скорее, все сюда! На чудо полюбуйтесь!
Лань с золотой косой и синими глазами!
Вот музыка гремит, волнуются знамена,
Спешат на славный пир веселые бароны.

Но где сестра моя, певунья Маргарита?
Давно я на пиру, Рено, о мой любимый,
- начала последний куплет Агнесса.
На блюде голова, ручьями кровь струится,
А сердце мое псы голодные терзают!
Баронесса взяла последний аккорд, аббат рассыпался в похвалах, шериф же еле выдавил: «Восхитительно…», но было ясно, что ему никак не до восхищения.
«Вот уж не знал, что мы такие чувствительные, – удивленно подумал Гай, - Что-то тут не так!»

***

Что-то было не так, он чувствовал это, а своему чутью Роберт де Рено привык доверять. Казалось, все было в полном порядке: никаких особых происшествий, кроме мелких краж да пьяной поножовщины, и даже зловредные шервудские разбойники как-то притихли, но с самого дня возвращения в Ноттингем его не оставляло сосущее чувство тревоги. Может быть, виноват был его чертов помощничек, который в последнее время невероятно раздражал шерифа. Если раньше одного его окрика хватало, чтобы этот молодой дуралей вскакивал, как ужаленный, то теперь, услышав обычное «Ги-и-сбо-о-рн!», он даже не повернулся. И только после того, как де Рено едва не в лицо ему заорал: «Гисборн, ты что, оглох?», удивленно вскинул белесые брови: «Вы что-то сказали, милорд?» На всякий случай, шериф не отпускал его от себя ни на шаг, и с удовольствием наблюдал, как с каждым днем мрачнеет его смазливая физиономия.
Через несколько дней де Рено окончательно управился с делами и решил отдохнуть в свое удовольствие, выехав на соколиную охоту. «Не возражайте, Гисборн, завтра Вы едите со мной,» - заявил он, удовлетворенно глядя на злого, как черт, Гая. Но погода начала портиться, утром поднялся ветер, пошел дождь, и охоту пришлось отменить. С досады шериф перебрал за обедом с вином и отправился спать задолго до вечера. Проспал он, впрочем, недолго и проснулся в отвратительном настроении. Но если Господь и создал для чего-то таких идиотов, как Гисборн, то именно для того, чтобы было на ком сорвать злость! Спустившись в зал замка, Роберт велел подать вина и немедленно позвать сэра Гая. Слуги засуетились, но толку не было – Гисборна нигде не могли найти. Слушая испуганное бормотание челяди, что, мол, милорд вот только-только был здесь, а где он сейчас они не знают, де Рено начал терять терпение.
- Позовите капитана стражи! – рявкнул шериф, и когда тот явился, налетел на него:
- Ты знаешь, где сейчас твой начальник?
Капитан отрицательно помотал головой:
- Не знаю, милорд. Но могу предположить…
- Предположить? – ехидно переспросил шериф, - Это не трудно – хлещет эль и лапает девок в ближайшей харчевне, так?
- Нет, милорд!
Что-то в его тоне насторожило шерифа:
- Так где же он?
- Я думаю, там же, где всегда в последнее время … у миледи де Вильнев.
- Что-о-о?!
Де Рено завопил так, что даже привычный ко всему капитан в испуге отшатнулся и пробормотал:
- Об этом весь Ноттингем знает...
Вот как? Весь город знает, и только он, шериф, точно слепой щенок, не имеет представления, где прохлаждается этот… этот..
- Поднимай своих людей! – в бешенстве заорал Роберт на капитана, - быстро!
Ну, Агнесса, если это правда – ты мне еще ответишь!

15 лет назад. Ружмонтье, Нормандия

Дневная жара уже начала спадать, и длинные тени от изгороди и растущих за ней деревьев фруктового сада протянулись поперек пыльного проселка. Вечернюю тишину вдруг нарушил сухой треск, за ним последовали проклятья, произнесенные ломким мальчишеским голосом и веселый смех – нескладный долговязый подросток, свернувший к саду с дороги, задел сложенные у изгороди деревянные жерди и они с шумом рассыпались вокруг, вызвав смех его спутницы, на вид его ровесницы.
- Какой ты растяпа, Гуго, - сквозь смех сказала она.
- Чертовы палки, - рассержено пробормотал Гуго.
Они вошли в сад через маленькую калитку и расположились у старого сарая, к стене которого была прислонена лестница. Девушка опустилась на землю, разложив на коленях охапку принесенных с собой полевых цветов, а ее спутник присел на нижнюю ступеньку.
- Если отец Бенедикт пожалуется сегодня господину барону, что ты удрал, тебя точно высекут, - уже серьезно сказала она.
- Пускай, - безразлично ответил он, - все лучше, чем потерять целый день, зубря латынь с этим старым занудой.
Девушка сплетала между собой цветочные стебли в венок и то и дело прикладывала его к своим русым волосам.
- Но тебе все равно придется ее учить – ты же будешь священником.
Гуго недовольно поморщился.
- У меня еще полно времени, Агнесс. Отец не отправит меня в Руан раньше следующей осени. Смотри-ка, Робер возвращается.
Девушка тут же поднялась с земли и, потеснив Гуго, быстро поднялась на несколько ступенек вверх, не сводя глаз с дороги, по которой ехали несколько всадников. Впереди всех был невысокий, ладный темноволосый юноша лет шестнадцати-семнадцати. Надменный взгляд его карих глаз равнодушно скользнул по стоящим за изгородью подросткам, и он отвернулся. Оживление на лице Агнесс погасло. Проводив всадников взглядом, она спустилась вниз и вновь взялась за цветы.
- Почему ты никогда не ездишь с братом на охоту, Гуго?
- Вот еще! – возмущенно фыркнул тот в ответ – терпеть не могу это дурацкое занятие.
- А я знаю, почему. Ты просто трусишь, боишься, что опять вылетишь из седла.
- Ничего я трушу!
- Трусишь, трусишь! А если нет, попроси Робера в следующий раз взять нас с собой.
Гуго насмешливо взглянул на нее:
- Думаешь, ты самая хитрая, да? Меня-то он возьмет, а тебя – и не подумает, он терпеть не может девчонок!
- А как же Мари, дочь мессира де Солиньи? На той неделе она охотилась с господином бароном и Робером.
- А знаешь, что Робер потом сказал про нее?
- Что?
- Что она плаксивая дура, вот что!
По лицу Агнесс скользнула довольная улыбка.
- Хочешь, я тебе расскажу про Робера один секрет? - Гуго наклонился к ней, всем своим видом выражая высшую степень таинственности, - только обещай никому не говорить.
Агнесса с готовностью кивнула.
- Он хочет уехать в Англию. Говорит, что здесь ему ничего не светит, а там он может запросто стать большим вельможей и загрести кучу денег!- торжественно объявил Гуго.
- Робер хочет уехать? – растерянно переспросила Агнесс.
Гуго презрительно скривился:
- Хочет, только никуда он не уедет. Отец ни за что не согласится.
Агнесс отложила так и не сплетенный венок в сторону и поднялась с земли:
- Пойдем. Тебе лучше не сердить сейчас господина барона, опоздав к ужину.
И когда Гуго отвернулся, она украдкой вздохнула.

Ноттингем

За мутными зеленоватыми стеклами раздавался унылый шум - дождь, не прекращаясь, лил с самого утра. Небо было укутано тучами, точно темным войлоком, мелкие капли безостановочно секли серые воды Трента и превращали улицы Ноттингема в непролазную жидкую грязь. Агнесса со вздохом отошла от окна. Силы небесные, какая мука ждать! Время едва-едва тянется, точно неуклюжая повозка по разбитой дороге.
Прошло уже два дня, как уехал Сэм. Все-таки не зря его кличут пройдохой! Луччиано говорил, что бедняга Браззи доверял в Ноттингеме только одному человеку – какому-то брату Роджеру и именно ему он передал на хранение свои документы. Все ее попытки разыскать этого Роджера были безуспешны, а этому мошеннику Сэму, похоже, все-таки удалось его найти. Но пока он не вернулся, и ей остается одно – ждать.
Она присела к пяльцам, но из-за пасмурной погоды за окном рано стемнело, глаза быстро устали, нитки путались, и, больно уколов палец, баронесса с досадой воткнула иглу в ткань. За дверью послышался какой-то шум, и Агнесса крикнула:
-Эй, кто там есть, Бесс, Мэг! Принесите-ка еще свечей!
Она прислушалась, но вместо легких шагов молоденькой прислужницы Бесс или кряхтения старой Гедды (в дождливую погоду она часто жаловалась на ломоту в ногах), на лестнице раздался чей-то топот, дверь распахнулась, и перед хозяйкой предстал промокший до нитки Сликер. Увидев его довольную физиономию, Агнесса с облегчением перевела дух, но тут же напустила на себя приличествующий строгий вид.
- Где тебя носило столько времени? - рассержено спросила она входящего в комнату слугу.
- Так ведь дорога до Торнтонского аббатства неблизкая будет, - ничуть не смутившись, ответил Сэм, - все печенки себе отбил, пока добрался, а тут еще дождь, будь он неладен…
- Да какое мне дело до твоих печенок! – уже всерьез возмутилась Агнесса, - скажи, ты привез?
Сликер усмехнулся, достал из-за пазухи небольшой кожаный мешок, в каких писцы обычно держат свои принадлежности, и протянул его госпоже. Нетерпеливо распутав тесемки, она достала из мешка свернутый в трубку пергамент, на шнурке которого болталась печать, развернула и торопливо пробежала его глазами; затем последовал второй свиток и сложенный пополам бумажный лист, которые хозяйка изучила уже внимательнее, и на ее лице появилось едва сдерживаемое выражение торжества.
Сколько бы ты не осторожничал, Робер, но, наконец, попался! Вот твое разрешение некоему Якову из Дувра проводить размен монеты в Ноттингеме, а также указание не чинить ему препятствий в торговле. Неужели ты надеялся, Робер, что никто не узнает, что этот Яков и мессере Джакомо Браззи – одно и то же лицо? Интересно, во сколько обошлось ему такое разрешение? А как же королевский указ, запрещающий иностранным купцам торговать и вести обмен монеты везде, кроме как в портовых городах?
А вот твоя расписка в получении от того же Якова денег под залог земли, да и сама закладная с твоей печатью, все как полагается. Только земли, под залог которых ты получил денежки, принадлежат королю! Если бы мессере Браззи не задохнулся во время пожара в своем доме, то мог бы как раз сейчас потребовать свой долг. Кстати, очень уж вовремя произошел тот пожар, что-то с трудом верится в подобные совпадения…И милорд шериф, наверное, надеется, что все документы пропали в огне?
- Как ты отыскал этого брата Роджера? – спросила она слугу.
Сликер лишь ухмыльнулся:
- Да так, нашелся у нас с ним один общий приятель…
Агнесса вспомнила, что видела в шайке Робин Гуда толстяка-монаха; как же его звали, такое смешное прозвище…Тук, точно, брат Тук. Не этого ли приятеля имел в виду пройдоха?
А Сэм продолжал:
- Тут еще такое дельце, ваша милость. Вот, - он отвязал от своего пояса кошель и положил его на стол под недоуменным взглядом хозяйки, - это кое-кто в Шервуде обронил.
Не вдаваясь в подробности, при каких обстоятельствах этот «кое-кто» «обронил» в Шервудском лесу свой кошелек, Агнесса развязала его и высыпала содержимое на стол. Ничего особенного, несколько серебряных монет и две какие-то непонятные железки.
- Что это?
Сэм взял одну монету, подкинул на ладони и ловко поймал:
- Славный серебряный пенни. Жаль только, что фальшивый, как и остальные. А вот этими самыми штуками, - он кивнул на железки, - похоже их и чеканили. Кошелечек-то по дороге в город брат Госпин обронил, слыхали про такого?
- Брат Госпин? Писец шерифа?
- Он самый. Там в лесу заварушка одна получилась… - Сликер смущенно поскреб пятерней затылок, - Госпин-то этот сбежал, но вот кошелек его остался. Не иначе, как кто-то решил подразбавить королевское серебро, а?
У Агнессы перехватило дыхание. Неужели Робер ввязался в такое опасное дело? Впрочем, это надо еще доказать. Не похоже на осторожного шерифа, но зачем тогда его приближенному везти в Ноттингем фальшивые чеканы для монет?
«Это будет поважнее всех твоих прежних делишек, Робер, - подумала она, - ай да пройдоха!»
- Ай да пройдоха, - повторила Агнесса вслух. Она подошла к одному из сундучков, стоящих у стены, отперла его висящим на поясе ключом, достала несколько монет и протянула Сэму:
- Держи. Они не фальшивые.
Довольный слуга, кланяясь, стал пятиться к выходу. Едва дверь за ним затворилась, Агнесса достала с полки письменный прибор, свернутый в трубку бумажный лист и, присев у стола, начала что-то писать, сосредоточенно нахмурив лоб. Перечитав написанное, она удовлетворенно вздохнула, запечатала письмо и убрала его в кожаный мешок вместе с документами и кошельком, принесенными Сэмом. Потуже затянув его тесемки, хозяйка крикнула:
- Гедда! Позови мессира Бюсси!
«Больше мне незачем оставаться в Ноттингеме, - подумала Агнесса, чувствуя, как восторженная радость начинает кружить ей голову, - завтра же увижусь с Гаем и скажу ему, что мы можем уехать!»
- Чего это вам мессир Ангерран прям сейчас понадобился? – проворчала входящая Гедда, - опять что задумали? Ох, нет мне с вами покоя…
- И не будет! – весело заявила Агнесса, - начинай собираться, мы уезжаем!
Глядя, как вытянулось от удивления лицо старой служанки, она развеселилась еще больше:
- Чем ты опять недовольна? Сама же ныла «вернемся домой, вернемся домой»!
Но, увидев в дверях Бюсси, Агнесса вновь посерьезнела:
- Мессир Ангерран, это поручение я могу доверить только вам. Как можно скорее отправляйтесь в Лондон к мессиру Никколо Луччиано. Возьмите с собой столько людей, сколько понадобится, а вот это, - она протянула ему мешок, - передадите лично в руки ему и никому более.
Бюсси поклонился:
- Я отправлюсь с рассветом, миледи. Мне должно будет подождать ответа или же прикажете возвращаться незамедлительно?
- Дожидайтесь меня в Лондоне, - Агнесса больше не могла сдерживать ликующей улыбки, - я покидаю Ноттингем!
Если мессир Ангерран и был удивлен, то, как обычно, не показал виду, еще раз учтиво поклонился и вышел. Озабоченная Гедда торопливо последовала за ним, и Агнесса услышала:
- Эй, Мэгги, хватит прохлаждаться! Бесс, бездельница, поди-ка сюда!
Прислушиваясь к поднявшейся в доме суматохе, она взяла стоящий на столе серебряный кувшин, сделанный в виде заморской птицы, и хотела было налить себе вина, но замерла, услышав, как в громкие распоряжения Гедды вопросительно вмешался другой голос. Голос, который она не спутает ни с чьим другим. Агнесса бросилась к двери и столкнулась с входящим Гисборном.
- Гай! – только и смогла выдохнуть она.
- Я не мог придти вчера, и до этого не мог,- сумбурно начал оправдываться он, прижав ее к себе,- а сегодня из-за этого чертова дождя шериф завалился спать пораньше.
Агнесс, улыбаясь, вытирала дождевые капли с его лица, и готова была благословлять сырую погоду - пусть этот дождь идет хоть до Страшного суда.
- Ты просила подождать, - в его голосе слышалась почти угроза, - сколько же еще мне ждать? Сколько?
Не сводя с него глаз, она покачала головой:
- Не надо больше ждать! Мы можем уехать хоть сейчас, теперь меня ничего не держит в Ноттингеме. И тебя тоже?
- Держит? – переспросил Гисборн, - ненавижу Ноттингем!
« И особенно его окрестности», - добавил он про себя.
Агнесса весело расхохоталась.
- Сначала мы отправимся в Лондон, - она отошла вглубь комнаты, налила вина в два кубка и протянула один Гаю, - а потом…потом мы можем остаться в Херевальде, моем поместье близ Сент-Олбани, а можем и вовсе покинуть Англию и уехать в Гиень…В Вильнев-сюр-Ло… Господи, как часто я его вспоминаю, и как мы будем счастливы, когда…
Агнесса осеклась, и на ее лице появилось тревожное выражение. Если сейчас на лестнице слышались тяжелые шаги и голос Бюсси, значит, что-то случилось. В дверь постучали, и Бюсси, почему-то в доспехах, быстро вошел в опочивальню госпожи. За порогом застыла немым изваянием Гедда.
- Миледи..Милорд…- Бюсси подчеркнуто учтиво поклонился Гисборну, - Миледи, за воротами стоит милорд де Рено и требует впустить его для разговора с Вами, - замолчав на мгновенье, чтобы она оценила всю серьезность следующих слов, он продолжил, - люди шерифа окружили дом.
Однажды Гай уже видел, как застывает от гнева ее лицо, превращаясь в мраморную маску. Так произошло и сейчас, только на этот раз возмущение, сверкнувшее в ее глазах, было приправлено изрядной долей ненависти.
«Я недооценила тебя, Робер, - подумала Агнесса, - Я недооценила тебя … Не знаю, как, но ты узнал о том, что привез мне пройдоха. Что ж, мы еще посмотрим, кто кого!»
И услышала голос Гая:
- Впусти его, Агнесс. Давно пора покончить с этим раз и навсегда!
Гисборн не спеша, почти с наслаждением, потянул из ножен меч. Ты сам напросился, де Рено. Какое же удовольствие будет выпустить тебе кишки прямо у нее на глазах!
Но леди быстрым движением остановила его руку.
- Пусть шериф войдет, и приведите его сюда,- приказала она Бюсси,- а с его людей глаз не спускать!
Хмуро кивнув, тот отправился выполнять приказание госпожи.
А она быстро повернулась к Гаю:
- Прячься, скорее!
- Что!?- не поверил своим ушам Гисборн и возмущенно уставился на нее,- и не подумаю! Ты что, думаешь, я его боюсь? Или не смогу с ним справиться? Да я его прирежу, как теленка!
- Пожалуйста, Гай, нет времени спорить!
Между бровями Гисборна залегла упрямая складка, но Агнесса умоляюще добавила: «Прошу, доверься мне!» и потянула его к потайной лестнице. Откинув висящий ковер, она шепнула: «Что бы ты ни услышал - умоляю, ни звука!» Гисборн шагнул в темноту, Агнесс опустила ковер и выпрямилась, скрестив руки на груди. И как раз вовремя - в дверь уже входил лорд Роберт де Рено, шериф Ноттингема.

13 лет назад. Ружмонтье, Нормандия

Тихонько приоткрыв дверь, Агнесса выглянула во двор. Уже почти совсем стемнело, и на западе едва теплилась алая полоска. Никого. Не дай Бог Гедда ее увидит, тогда все пропало, и соврать не удастся – если она и сможет придумать, почему в поздний час вышла из дома, то объяснить, зачем вырядилась в новое шелковое платье, точно не получится. Проскользнув по двору, Агнесс торопливо направилась к саду – они с Робером встречались подальше от чужих глаз. И пусть Гедда без конца твердит, чтобы она не думала даже смотреть на молодого мессира де Рено, пусть отец хмурится все строже - какое ей дело, ведь они с Робером любят друг друга! Только почему сегодня так тревожно бьется сердце, ведь раньше она ничего не боялась?
Робер уже ждал ее, и Агнесс вновь заметила, что когда он смотрел на нее, в его глазах таяла обычная надменная презрительность.
- Ты вся дрожишь, - удивленно сказал он, прижимая ее руки к своей груди, - вечер теплый, а ты замерзла?
- Нет, - смущенно улыбнулась Агнесса, - просто я … Мне почему-то страшно…
Робер снисходительно усмехнулся и прижал ее к себе:
- Не бойся, глупышка. Отец уехал к де Фувилю, старика де Бертри он взял с собой, а пока хозяина и кастеляна нет, у челяди найдутся дела поинтереснее, чем следить за нами.
- А Гуго?
- Мой милый братец? Он так бесстрашен, что после наступления темноты ни за что не высунет носа из дома.
Робер хмыкнул и презрительно скривился:
- Ему ведь подобает смирение, вот пусть смиренно и не лезет в наши дела. Я думал, два года, что он провел в Руане, хоть немного изменят его, но он так и остался трусливым занудой.
Он насмешливо посмотрел на Агнесс:
- Тебе еще повезло, что Гуго станет попом, а то отец, глядишь, женил его на тебе, и ты бы померла с ним от скуки! Всем же известно…
- Перестань, Робер, - перебила его Агнесса, но он не унимался:
- Всем же известно, что он вздыхает по тебе…
- Перестань!
Агнесса обиженно нахмурилась и отстранилась от него. И почему Робер вечно ее поддразнивает?
- Маленькая злюка! – он вновь обнял ее.
- Когда господин барон вернется? – спросила она.
- От де Фувиля он скоро не возвращается. Филипп, как обычно, начнет хвастать своими бургундскими гончаками, отец в ответ начнет нахваливать свою псарню, и они напьются так, что дай им Бог протрезветь к обеду. Так что не раньше завтрашнего вечера.
Агнесса прерывисто вздохнула и теснее прижалась к Роберу:
- Филипп де Фувиль такой же мерзкий, как его проклятые собаки! Это правда, что его люди грабят путников на руанской дороге?
Робер опять насмешливо прищурился:
- Тебе не нравится де Фувиль? А ведь он пялится на тебя, когда приезжает в Ружмонтье.
- Ты опять? – она возмущенно дернулась, и Робер тут же пошел на попятную:
- Ну-ну, моя птичка, не сердись.
Агнесс лишь улыбнулась - разве может она сердится всерьез? Ведь ее сердце давным-давно принадлежит ему, и сколько слез она пролила тихомолком из-за того, что он не обращал на нее никакого внимания? Не обращал внимания до того самого дня, когда из Руана вернулся Гуго. В честь возвращения среднего сына де Рено закатил пир, гости съехались со всей округи, и господин барон велел мессиру де Бертри попросить дочь спеть для прибывших господ. И когда она пела, то чувствовала, что Робер не сводил с нее глаз, а потом он назначил ей свидание, и теперь они встречаются тайком от всех. Пожалуй, только Гедда начинает о чем-то догадываться, у няни нюх почище, чем у гончих с баронской псарни. Недаром она уже язык смозолила, напоминая ей, что прошли те времена, когда она ребенком играла с детьми сеньора; Агнесс, хоть и благородной крови, не ровня молодым господам де Рено; молодой девице следует строго блюсти свою честь и негоже, чтобы ее видели с мессиром Робером, наследником господина барона, и тем паче с мессиром Гуго, который вот-вот примет постриг. Святая Агнесса, как будто ей есть дело до Гуго! Он так и остался для нее товарищем детских игр, забавным Гуго-растяпой. Другое дело Робер… Агнесс подняла на него влюбленные глаза. Разве она может сердиться!
За ее спиной вдруг послышался шорох, мелькнула чья-то тень, раздался отчаянный крик: «Отойди от нее!» - и точно какой-то выпущенный из преисподней злой дух оттолкнул от нее Робера и сбил того с ног. Ошеломленная, ничего не понимающая Агнесса услышала звуки борьбы, хрип, сдавленные проклятия и едва разглядела в наступившей темноте, что лежащий на земле Робер пытается справиться с навалившимся на него человеком, а тот, размахивая руками, точно мельница крыльями, остервенело лупит его куда попало.
Закричав, она кинулась к ним, схватила за плечи этого невесть откуда взявшегося демона, пытаясь оттащить его от Робера; демон оглянулся, и Агнесса увидела искаженное злобой лицо Гуго.
- Уйди, Агнесс, - прорычал он, не отпуская брата, но она лишь крепче вцепилась в него, продолжая кричать, что было сил. Между деревьями замелькал свет, раздался топот ног бегущих людей. Впереди спешивших на шум слуг мчался Верзила Жак, садовый сторож, с факелом в одной руке и дубинкой в другой; кто-то завопил «Воры! Держи их!», но вместо неизвестных воров в неверном свете факелов перед удивленной челядью предстали оба молодых господина в перепачканной, порванной одежде и испуганная дочка мессира кастеляна. Жак, отличавшийся силой, но уж никак не сообразительностью, озадаченно переводил взгляд с мессира Робера, вытирающего полуоторванным рукавом разбитый нос, на мессира Гуго, у которого предательски начал заплывать левый глаз.
- Э-э, прощения просим..., - наконец смущенно выдавил Верзила Жак, - мы думали, в сад кто забрался …
Робер, злобно взглянув на столпившуюся дворню, собрался было что-то сказать, но его опередил другой голос, заставивший всех вздрогнуть и повернуться в сторону дороги:
- Какого еще дьявола тут творится?!
За изгородью стояли несколько всадников. Барон де Рено возвращался домой.
- Я спрашиваю, какого дьявола тут творится? – повторил Гийом де Рено, спешиваясь и нетвердой походкой направляясь в сторону слуг. За ним следовал встревоженный де Бертри. Гийом вырвал из рук Жака факел, и не успевший увернуться челядин получил от хозяина благодарность в виде увесистой затрещины.
- Робер? И Гуго, ты тоже здесь? – барон удивленно разглядывал сыновей,- вы что, повздорили? Какого черта вы опять не поделили?
Он недоуменно обвел всех взглядом своих рачьих, навыкате глаз и тут заметил в тени деревьев еще одну фигуру.
- Та-а-к, - де Рено поднял факел выше и свет упал на перепуганную Агнессу, - значит, вот в чем тут дело…
Бесцеремонно оттолкнув в сторону Гуго, барон медленно направился к девушке, но де Бертри тут же встал между ними, заслонив собою дочь.
- Господин барон, я уверен, что Агнесса здесь не причем, и если…
- Не причем? – взревел барон – не вздумай защищать эту…
Неизвестно, что добавил бы Гийом, но обычно спокойное лицо Жиля де Бертри вспыхнуло гневом так, что он осекся. Дабы не потерять место, де Бертри мог вытерпеть и не такие оскорбления, если они относились к нему. Лично. Но если дело вдруг касалось его драгоценной девочки, то... Барон прекрасно об этом знал, и старался не преступать черту – не стоило терять хорошего управляющего только ради удовольствия ввернуть крепкое словцо. Вот и сейчас свирепое выражение его лица сменилось на насмешливое, и он снисходительно усмехнулся:
- Ладно… Погорячился. Ты меня знаешь, де Бертри, я человек вспыльчивый, да быстро отхожу… Приглядывай-ка за дочкой построже.
- Уверяю вас, если она виновата, то будет наказана, - голос мессира Жиля звучал ровно, но лицо еще горело гневом. Он повернулся к дочери:
- Пойдем, Агнесса.
Проводив их глазами, барон повернулся к притихшим слугам:
- А вы что застыли, дурачье? Пошли все вон, пока не приказал отодрать вас как следует!
Повторять не понадобилось - челядь тут же кинулась врассыпную.
- Вас тоже касается! – рявкнул де Рено, оборачиваясь к Роберу и Гуго, которые продолжали бросать друг на друга злобные взгляды, - Чтоб мне в аду сгореть, и это мои сыновья! Мутузят друг друга на потеху черни, точно два дурачка на ярмарке! Убирайтесь с моих глаз, завтра я с вами по-другому поговорю!
- Ну, погоди, Робер, - прошипел Гуго, с ненавистью глядя на старшего брата.
- Идиот, - отозвался Робер, испепеляя взглядом младшего.
Гийом не сводил с них тяжелого взгляда, и когда сыновья проходили мимо отца, резко остановил Робера и, дохнув винным перегаром, просипел ему в лицо:
- Я не потерплю, чтобы вы искалечили друг друга из-за какой-то вассалки. Покончи с этим, Робер. Разберись сам … Иначе это придется сделать мне!

Ноттингем

В дверь уже входил лорд Роберт де Рено, шериф Ноттингема. Бюсси и Гедда остановились на пороге.
- Убирайтесь,- бросил им шериф.
Ответа не последовало.
- Я сказал, пошли все вон!- заорал де Рено, но две фигуры у входа даже не шелохнулись.
- Уходите,- спокойно сказала Агнесса, и когда слуги удалились, шериф быстро подошел к двери и закрыл задвижку. Потом внимательно обвел комнату взглядом выпуклых, налитых кровью глаз. Горящий ненавистью взгляд остановился на лице Агнессы. Она спокойно выдержала его, и лишь презрительная усмешка искривила ее губы. В комнате стояла тишина, слышался только свистящий хрип де Рено и легкое дыхание баронессы. Шериф не выдержал и отвел глаза первым.
-Чему обязана столь неожиданному визиту милорда… – начала было Агнесса, но ее прервал вопль де Рено:
- Перестань, Агнесс!! Я знаю, он здесь. Где он?! Где Гисборн?
По лицу Агнессы проскользнуло изумление, тотчас сменившееся подозрительностью, а затем презрительным высокомерием. Но Роберт ничего не замечал - не в силах устоять на месте, шериф заметался по комнате, и его плащ развивался за спиной, точно крылья огромного уродливого нетопыря.
– Зубы дьявола, я должен был сразу догадаться! «А этот достойный рыцарь?» - передразнил он Агнессу.- Но разве мог я подумать, что ты готова связаться даже с таким, как он, лишь бы досадить мне! Связаться с этим тупицей, неспособным выполнить ничего, что ему поручено, с этим недоумком, с этим…
- А ну сядь, Робер! - прервал его властный голос баронессы, - сядь и заткнись, я говорю!
«Чтоб мне пропасть, - удивленно подумал Гисборн, замерев в своем укрытии, - похоже, они знакомы ближе, чем я думал …»
Де Рено, тяжело дыша, опустился на деревянное кресло, покрытое камчатой подушкой. Агнесс плеснула в кубок гипокраса и протянула шерифу, но тот поморщился и отвернулся. Пожав плечиком, баронесса пригубила вино сама.
- Досадить тебе? - она усмехнулась - И ты надеешься, что я хочу всего лишь тебе досадить? Ну уж нет, так дешево ты не отделаешься. Если бы я хотела только этого, то чего уж было проще, - она насмешливо фыркнула, - я бы просто женила тебя на себе!
Шериф метнул на Агнессу злобный взгляд, а она продолжала:
- Ты ведь едва не женился на дочери этого борова де Брасси всего за какие-то десять тысяч - а если бы денег было больше, да еще земли в Англии и Гиени? Да-да, мессир Арман хорошо позаботился обо мне перед смертью. Ты наверняка не отказался бы прибрать это к своим рукам. И не беда, что в придачу к деньгам и угодьям достанусь еще и я, - Агнесс поставила кубок с вином на стол, - а я, став леди де Рено, увенчала бы твой благородный лоб такими развесистыми рогами, что им позавидовал любой олень в Шервудском лесу!
Глаза Роберта сверкнули бессильной яростью, а баронесса с издевкой добавила:
- Вот для этого Гисборн мог бы мне пригодиться...
- Где он? - прошипел де Рено.
- Ты что, ослеп? Не видишь, здесь никого нет, - презрительно ответила она.
- Нет? - шериф поднял голову, оскалив зубы и став похожим на готового укусить разъяренного пса, - значит, нет?
Взгляд Роберта скользнул к недопитому второму кубку, оставленному Гаем на столе. - Но он был здесь? Был? Говори!
- Может и был, - равнодушно откликнулась Агнесса – а тебе-то что? Ты мне, слава Богу, не муж, не брат и не деверь, так что какое тебе дело до того, кто бывает у меня по ночам? И вообще, уже поздно, де Рено, выкладывай, что тебе на самом деле нужно и проваливай. Ни за что не поверю, что ты явился сюда, грозный, точно гнев Господень, только для того, чтобы застать Гисборна в моей постели!
Это оказалось уж слишком. Де Рено в бешенстве вскочил, раздался звон опрокинутой посуды, а Агнесса с искренним изумлением уставилась на мессира Робера и вдруг весело расхохоталась.
- Глазам своим не верю, - произнесла она сквозь смех - Робер, ты что, ревнуешь?
Её смех хлестнул шерифа, точно удар бича. Но надо отдать должное – он умел вовремя взять себя в руки. Роберт вновь присел, и на его лице появилось так хорошо знакомое Гаю ядовитое выражение.
- Ревную? Смотри, как бы ревновать не пришлось тебе, Агнесс, - проговорил он вкрадчивым, почти задушевным тоном, - ведь твой прекрасный рыцарь не способен пропустить ни одной юбки, что из шелка, что из дерюги - он никем не брезгает...
К счастью, шериф не заметил, как после этих слов висящий за его спиной ковер весьма заметно заколыхался.
- Скажи, только честно, - продолжал де Рено - на кой черт этот щенок вообще тебе сдался? Ты ведь для него уже старовата, а?
Ехидный взгляд Роберта натолкнулся на насмешливый взгляд Агнессы:
- Неуже-е-ли-и, - не проговорила, а скорее пропела она, наклонила голову и, глядя шерифу прямо в глаза, нежно добавила:
- А он так не считает…
- У-у, ведьма, - зарычал де Рено.
- Не забывайся, Робер, - тут же осадила его Агнесса - говори, зачем пришел, я и так слишком долго терплю тебя!
- Мне нужен этот изменник Гисборн!
- Изменник? И кому же он изменил, тебе? - удивленно спросила она.
- Не только… - голос де Рено, казалось, сочился ядом - подумай-ка, почему шервудские разбойники всегда выходят сухими из воды? Не потому ли, что в замке у них есть свой человек? И этот человек прекрасно осведомлен обо всех наших планах. Таких людей только двое: я и мой помощник Гисборн. И почему этот висельник Робин Гуд, у которого руки по локоть в крови, всегда отпускает его, вместо того, чтобы разделаться раз и навсегда?
Агнесса посмотрела на него, как на сумасшедшего:
- Ты что, обвиняешь его в сговоре с Робин Гудом? Да ты сам в это не веришь, Робер!
- Главное, чтобы поверили другие.
- У тебя нет доказательств!
- А кому нужны доказательства? Королю будет достаточно подозрения, - злорадно ответил шериф, наслаждаясь замешательством Агнессы, - впрочем, и доказательства появятся. Гисборн у нас всеобщий любимчик, и я легко найду свидетелей, которые подтвердят все, что угодно, лишь бы увидеть его на плахе!
- Значит, вот что ты задумал…- тихо произнесла Агнесса.
А довольный де Рено продолжал:
- Конечно, ты можешь отправиться ко двору и вымолить для него прощение. Король, возможно, снизойдет к твоей просьбе. Правда, способ, каким ты этого добьешься, вряд ли понравится Гисборну… - и шериф расхохотался.
«Сначала ты отправишься гореть в аду!» - пронеслось в голове Гая.
- К королю? Обязательно отправлюсь, - остановил его спокойный голос Агнессы, - но на твоем месте я день и ночь молила бы небеса, чтобы этого не случилось.
Де Рено вопросительно уставился на нее, а она продолжала:
- Подумай, как удивится Его величество, когда узнает о том, что его верный, его неподкупный шериф торгует землями короны как птицей на Гусиной ярмарке? Или ты решил, что если в доме кагорца весьма кстати произошел пожар, то и концы в воду? Бедный мессере Браззи был настолько неосторожен, что связался с тобой, но не настолько глуп, чтобы тебе доверять. Все закладные целы, находятся в надежном месте, и я легко могу их предъявить!
Шериф впился глазами в ее лицо.
- И, кстати, как дорого ему обошлось разрешение на торговлю в Ноттингеме? Уверена, что ты не продешевил - взял никак не меньше тридцати марок. Ведь столько тебе когда-то заплатил за меня де Фувиль? Меньше ты запросить не мог - голос Агнессы зазвенел от ненависти - тридцать сребреников! Цена Иуды не меняется… Я предупреждала тебя – берегись, той наивной девочки, которая была готова на все ради мессира Робера, давно уже нет. Она умерла, умерла от страха той самой ночью тринадцать лет назад, когда ее схватили люди твоего дружка де Фувиля. Но ты всегда был слишком жаден, Робер, и не способен видеть дальше собственного носа. Или кошелька. А милорд де Бург будет весьма недоволен, когда узнает, насколько вольно ты трактуешь королевские указы!
В комнате наступила зловещая тишина, но шериф не думал сдаваться.
- С милордом Хьюбертом можно договориться, - Роберт изо всех сил старался казаться спокойным, - это обойдется мне недешево, но за хорошую мзду он готов закрыть глаза на многое...
- Вот как? Кто бы мог подумать! – деланно удивилась Агнесса – А рассчитываться с ним ты собираешься монетами собственной чеканки?
«О чем это она?» – недоуменно подумал Гисборн. Но что бы ни имела в виду Агнесса, этот удар достиг цели - шериф побледнел, и в его глазах мелькнул смертельный ужас.
- У тебя нет доказательств!- затравлено прохрипел он.
- А кому нужны доказательства? Королю будет достаточно подозрения, - насмешливо повторила Агнесса его же слова, - впрочем, и доказательства появятся. Ты сам все выложишь, королевские палачи для этого постараются. А если нет, то я посоветую им расспросить брата Госпина…
- Чего ты хочешь, ведьма!?- почти закричал шериф.
Агнесса метнулась к де Рено, и их взгляды скрестились, точно два клинка.
- Даже не вздумай вредить мне и тем, кто мне дорог, слышишь, Робер! – в ее глазах отражался огонь горящего камина и казалось, что они сверкают потусторонним, адским пламенем, - Ты хочешь знать, зачем мне нужен Гисборн? Да неужели ты не понимаешь, что я просто люблю его! Люблю! Люблю так, как никто и никогда не любил и не будет любить тебя!
Де Рено молчал, и его вцепившиеся в кресло пальцы побелели и мелко дрожали.
- Убирайся, Робер,- с презрением сказала Агнесса,- и помни: если со мной что-то случится, тебе несдобровать. Убирайся!
Она подошла к двери, открыла задвижку и, распахнув настежь дверь, крикнула в темноту лестницы:
- Бюсси!
Лицо явившегося Бюсси выражало великую тревогу и готовность ко всему.
- Проводите милорда шерифа, - приказала ему Агнесса и добавила - Со всей почтительностью.
Бюсси и бровью не повел, только слегка поклонился в сторону де Рено. Шериф молча вышел из комнаты, ни разу не оглянувшись на баронессу. И когда шаги на лестнице, наконец, затихли, она в медленно опустилась в кресло.

***

- Мой отец был младшим сыном норманнского рыцаря, - обычно мелодичный голос Агнессы звучал глухо,- ты сам знаешь, что это означает. Совсем молодым он отправился в Англию в надежде поправить положение и устроить свою судьбу. И он почти преуспел, встретив девушку, которая могла похвалиться и знатностью, и пригожестью, и манерами, и многим чем еще, только не богатым приданым. Единственная дочь среди трех сыновей саксонского эрла, столь же гордого, сколь и обедневшего. Ее отец считал, что древность их рода и красота дочери сгладят этот маленький недостаток и надеялся на выгодный брак, - она насмешливо скривила губы, - а тут - какой-то чужак-норманн, да еще без гроша за душой.
Но моя мать была из тех, кто умеет настоять на своем. В конце концов дед благословил молодых с одним условием – после свадьбы они должны были уехать. Возможно, он не мог смириться с выбором дочери, а может, опасался за жизнь зятя – его сыновья недолюбливали новоявленного родственника. Жениху было все равно – он согласился бы отправиться и на край света, лишь бы его Уолшелина была с ним.
Вот так и получилось, что Жиль де Бертри вернулся в Нормандию таким же голодранцем, каким уезжал, да еще с молодой женой. В концу концов, ему удалось поступить на службу к барону Гийому де Рено. Что это такое - служить де Рено, тебе объяснять не надо, правда?
Гай невесело усмехнулся. Он сидел в кресле, держа Агнессу на коленях. В потемневшие окна продолжал стучаться дождь.
- Об этой семье ходили дурные слухи, - продолжала она, - никто точно не знал, как первый барон де Рено, дед Робера, добыл себе титул. Вилланы шептались, что он продал душу дьяволу, но больше похоже на правду, что баронство было щедрой платой за предательство, которое помогло тогдашнему нормандскому герцогу Жоффруа схватить его мятежного брата Эли. Правды не знал никто – все де Рено мастера прятать концы в воду.
Моим родителям было не до этих слухов – они были счастливы.., только недолго. Гедда, старая язычница, не зря твердит, что боги завистливы - через год после их свадьбы родилась я, и матушка скончалась от горячки, когда мне не было и недели от роду.
Агнесса обернулась к висящему на стене распятию, привычно осенила себя крестом и продолжала:
- Отец больше никогда не женился. Когда ему пытались кого-то сватать, всегда говорил, что будь вторая жена даже из золота с головы до пят, для его дочери она все равно останется мачехой.
Свое детство я провела в Ружмонтье, ленном владении де Рено. Эта история случилась, когда мне исполнилось шестнадцать. Роберу тогда было девятнадцать, Гуго был младше его на три года, а Эдуару не сравнялось и двенадцати. Братья де Рено были не слишком-то дружны между собой, впрочем, Робер, как наследник и любимец отца, обращал на младших очень мало внимания, не говоря уже обо мне.
Мы с Гуго были ровесниками и росли вместе. И чем старше мы становились, тем яснее было, что ко мне он питает не только братские чуства, - она усмехнулась, - а я не могла ответить ему взаимностью, и дело было вовсе не в том, что барон прочил Гуго по духовной части – для меня на всем белом свете не было другого такого же умного, храброго и прекрасного юноши, как Робер...
Гисборн изумленно уставился на Агнесс - он не ослышался, и она говорит о де Рено? Разрази его гром, да неужели когда-то шериф был «прекрасным юношей», способным внушать иные чувства, кроме искренней ненависти? Он попробовал представить его молодым, но ничего не вышло – воображение нарисовало все того же ехидного лупоглазого недомерка, ну разве что без усов.
Агнесса перехватила недоуменный взгляд Гая и вновь усмехнулась:
- Сейчас в это трудно поверить, правда?
Она перевела взгляд на раскаленные угли в камине, наблюдая за игрой багровых всполохов.
- Робер же не замечал меня, не замечал до тех пор, пока не понял, что я значу для его брата... В этом вся его суть – забрать себе то, что дорого другому. Он никогда не любил меня, просто он не может перенести, когда рядом с ним кто-то счастлив. Если бы я поняла это тогда, но что спрашивать с наивной влюбленной девчонки. Мы с Робером стали тайком встречаться, и я не помнила себя от счастья.
Она замолчала, потом виновато взглянула на Гая и продолжила:
- Гуго обо всем догадался и выследил нас. Однажды, когда мы встретились с Робером, он внезапно накинулся на брата, точно одержимый. Я закричала, сбежались слуги, и все стало известно. Гийом навел порядок быстро: Гуго он отослал в Руан, а Роберу наконец-то позволил отправиться в Англию. Его старший сын давно мечтал уехать за море, но раньше барон и слышать об этом не хотел. Будь на месте старого де Рено кто-то другой, моего отца наверняка бы выгнали вон, но жадность Гийома вошла в тех местах в пословицу, если бы, конечно, кто-то осмелился шутить на его счет – барон был жесток так же, как и алчен. Де Бертри много лет служил ему верой и правдой, найти хорошего управляющего не так легко – и мой отец сохранил свое место, а меня просто заперли под присмотром Гедды.
Впервые отец проявил твердость: я умоляла его разрешить мне увидеться с Робером всего лишь раз, только чтобы попрощаться, но он и слушать не хотел и даже пригрозил, что будет благосклоннее внимать речам мессира де Солиньи – этот вдовец, наш сосед, недавно выдал замуж свою единственную дочь, которая была ненамного старше меня, и несколько раз намекал отцу, что не прочь вновь связать себя брачными узами, а отсутствие у меня приданого его не особо волнует. То, что будущий тесть был моложе будущего зятя на несколько лет, волновало его еще меньше.
«Ты – единственное, что есть у меня в этой жизни, Агнесса, - сказал тогда отец, - и я не переживу, если с тобой случится беда.» Мой дорогой отец... Он опасался не зря.
Она зябко поежилась, точно в камине не рдела жаром целая гора углей, и Гисборн крепче прижал ее к себе.
- За несколько дней до отъезда старшего сына Гийом устроил большую охоту, на которую уехали и отец, и Робер. Нашу верную Гедду тоже куда-то услали, и за мной остался приглядывать один из слуг.
Он-то и передал мне, что мессир Робер тайком вернется и будет ждать меня вечером, чтобы встретиться в последний раз перед разлукой. Только я должна быть осторожна, добавил он, чтобы, не приведи Господи, меня никто не увидел. Конечно, я пошла, и, конечно, осторожность было последнее, о чем я думала.
Когда я прибежала на обычное место наших встреч, Робера еще не было. И, не успела я оглядеться, как сзади меня кто-то схватил. Это было так неожиданно, что сначала я даже не испугалась. Я попыталась вырваться, но тот, кто сжимал мое горло железной хваткой, хорошо знал свое дело и был не один. Меня скрутили в мгновение ока, закинули на коня, и лошади взялись рысью.
Наверное, чувства покинули меня на какое-то время, но вот раздался голос одного из похитителей, показавшийся мне знакомым:
- Теперь можно не спешить, лошадям отдых нужон. В лесу-то нас уже не заметят, а до Генювилля тут рукой подать.
Генювилль, замок барона де Фувиля, приятеля Робера! Про него поговаривали, что он не брезгает разбоем на большой дороге, а его люди держали в страхе всю округу. Мое сердце замерло от ужаса. Но нет, твердила я себе, нельзя терять мужества. Не найдя меня в саду, Робер поднимет тревогу и спасет меня...
- Он спасет меня, он спасет меня, - повторила Агнесса, и в ее в голосе смешались отчаяние и презрение, - свет не видел такой набитой дуры!
Она резко отвернулась, шпилька, которой были заколоты ее косы, упала на пол, и волосы русой волной рассыпались по плечам.
«Ох, чтоб меня!» - только и смог подумать Гисборн.
- Это был голос Жана Дюбуа, доезжачего де Фувиля, – продолжала Агнесса, - второй голос был мне незнаком:
- Как думаешь, стоит эта царапучая кошка тех денег, что хозяин отвалил за нее? Тридцать марок серебром!
- Откуда знаешь? – спросил Дюбуа.
- Сам слыхал, как он торговался с молодым де Рено, - ответил второй, - по мне, так ни одна девка не стоит таких денег, как думаешь, а?
- По мне, так тебе лучше заткнуться, - прервал его Жан.
О чем это они? И хотя все было ясно, как белый день, я не могла поверить. Не хотела...
Когда меня привезли в Генювиль, там, как всегда, шел пир горой – де Фувиль хвалился, что с тех пор, как его отняли от материнской груди, еще никому не удалось увидеть его трезвым. Я притворилась, что все еще была без сознания.
- Вас никто не видел? – услышала я голос Филиппа.
- Не сумлевайтесь, хозяин, никто. Все чисто обделали, - ответил Дюбуа.
Де Фувиль наклонился, и в мое лицо дохнуло застарелым перегаром:
- Она живая или нет? Похоже, вы ее угробили, бестолочи!
- Нет, ваша милость, как можно. Дышит.
Филипп выпрямился:
- Развяжите ее, отнесите в башню, да смотрите, поосторожнее. Эту пташку оценили в тридцать марок, обе ваши бараньи башки столько не стоят.
До сих пор мне становится страшно, когда вспоминаю об этой ночи. Я долго лежала не шевелясь, пока не убедилась, что меня оставили одну. Только тогда я решилась открыть глаза. Я оказалась в маленькой комнате без окон, только под самым потолком была крошечная бойница. На стене чадил факел, а дверь... дверь была приоткрыта! Во мне блеснула безумная надежда – слуги по глупости или забывчивости оставили ее незапертой, и у меня есть возможность спастись. Я бросилась вон, вниз вела узкая лестница, но надежда тут же сменилась горьким разочарованием – за поворотом лестницы передо мной оказалась крепко запертая железная решетка. Снизу доносились пьяные крики, стража веселилась вовсю, не отставая от господ.
Я без сил опустилась на каменные плиты, прижавшись к решетке щекой. Пора было сказать себе правду - помощи ждать неоткуда, никто не поможет тебе, жалкая дурочка Агнесса де Бертри. В Ружмонтье меня, в лучшем случае, хватятся к утру, и разве отец догадается искать меня здесь, в Генювилле? Филиппу ничего не стоит справиться со мной, я буду обесчещена, а значит, моя судьба – стать наложницей де Фувиля. Ну уж нет! Робер, проклятый предатель, все рассчитал верно, не учел только одного – я скорее отправлю свою душу прямиком в адское пламя!
Рука Гая сжалась в кулак.
-Но тут холодный ужас отрезвил меня, – Агнесс не замечала ничего вокруг, - а как, как я смогу это сделать? Я беспомощно огляделась, и увидела, что на лестницу выходит бойница, достаточно широкая для того, чтобы мог протиснуться человек. Святая Агнесса, ты не оставила меня! Рассиживаться было некогда, Филипп мог появиться в любой миг. Я взобралась на подоконник. Ночь была безлунная, мои похитители учли и это, лишь внизу мелькали огоньки факелов. Бойница была высоко от земли, слишком высоко, чтобы попытаться спастись, но вполне достаточно, чтобы разбиться насмерть. Выбора не было.
Но тут я заметила, что ниже есть узкий выступ, опоясывающий башню, и осторожно спустилась на него, прижавшись к стене. Не знаю, на что я надеялась. Просто не могла решиться сделать последний шаг вперед...
Агнесса замолчала. Где найти слова, чтобы рассказать ему о той ночи?
В шестнадцать лет так страшно умирать. Осторожный шаг в сторону. Еще один. Каменный выступ зарос скользким мхом. Еще один шаг. Холодно, но нагретые за день камни башни греют спину. Еще чуть-чуть. Где-то внизу плещется вода. Откуда здесь вода?
- Я вспомнила, что с запада Генювилль окружен неглубоким рвом. Но ведь совсем недавно прошли сильные дожди, а значит, ров должен быть полон воды...
Как бешено колотится сердце. Святая Агнесса, если ты спасешь меня, клянусь, что никогда, никогда более не допущу в свое сердце любовь к мужчине! От страха перехватывает дыхание. Ну же!
- ..и я прыгнула.
Агнесса медленно встала, подошла к столу, налила себе вина, но, так и не выпив, поставила кубок обратно.
-Каким чудом я осталась жива, не знаю… Я с трудом выбралась на берег и еле смогла встать. Стража перепилась вместе с господами, и меня никто не заметил. Но куда было идти? Возвращаться в Ружмонтье было слишком опасно, и я вспомнила об аббатстве Жюмьеж на другом берегу Сены. Если бы мне удалось добраться до него, я была бы спасена. Из последних сил я шла всю ночь, и к утру добралась до реки. Осталось всего-то навсего дойти до лодочной переправы, где должны были ожидать паломники.
Я уже слышала звон монастырских колоколов на том берегу, но тут услышала еще кое-что, - Агнесса перевела дыхание, - собачий лай и крики людей. Берег в наших краях лесистый, но в том месте лес отступает от воды, и на холме невдалеке я увидела всадников, в одном из которых узнала Филиппа - мой побег обнаружили, и де Фувиль пустил по следу собак. Они были уже совсем близко, и мне оставалось только одно – попытаться спастись вплавь.
Господи, в руки твои предаю душу мою!
- Возможно, я и сумела бы переплыть реку, если бы Сена не вздулась от недавних ливней. Меня подхватило течением, и, как я не старалась выгрести, волны накрыли меня с головой...
Агнесса подошла к окну и прижалась лбом к холодному свинцовому переплету.
- Очнулась я от того, что солнечные лучи били мне в лицо. Я лежала у кромки воды и едва могла пошевелиться.
Перед глазами плывут какие-то черные и белые пятна. Как кружится голова. Трудно дышать, и в ушах шумит. Чей-то голос, но я не понимаю ни слова... А пятна превращаются в белые кресты на черных плащах. Кто эти всадники? Один из них спешился и наклонился надо мной. Я пробую встать, но боль пронзает тело, свиваясь перед глазами в тугие багровые кольца, и все накрывает спасительная черная пелена беспамятства...
Гай увидел, как задрожали ее плечи и решительно поднялся – все, довольно воспоминаний! Но когда он подошел к Агнесс и, обняв, повернул к себе, в ее глазах не было слез.
- Дождь кончился, - прошептала она и спрятала лицо у него на груди.

---

Далекая весна (продолжение)

10 лет назад. Тортоса

- Агнесса, Агнесса! Вот ведь бестолочь, - сестра Годфрида рассержено обвела взглядом широкую галерею. Отец Раймунд велел отыскать ее без промедления, пожилая монахиня обошла уже всю больницу, а этой девчонки нигде нет. Куда она могла запропаститься?
Тяжело отдуваясь, Агнесса медленно поднималась по каменной лестнице, согнувшись под тяжестью корзины с только что выстиранным бельем.
- Стой, моя помогать! – вдруг услышала она за спиной и, обернувшись, увидела невысокого черноволосого человека в запыленной темной рясе. Он спешил к ней, широко улыбаясь, но вдруг неловко наступил на больную ногу, и его лицо перекосила гримаса боли. Опустив корзину на пол, она снисходительно усмехнулась – ну и помощник, сам еле ходит!
- Ты сегодня такой веселый, Ипатий, – сказала Агнесса, довольная возможностью передохнуть и поболтать, пока никто их не видит.
Хотя она не знала ни слова по-гречески, а Ипатию трудно давался язык франков, они прекрасно ладили.
Лицо Ипатия вновь озарила счастливая улыбка:
- Мой уходить… Уезжать… Море… - и он махнул рукой на запад, туда, где шумела пристань.
- Ты уезжаешь? – недоверчиво переспросила Агнесса.
Заметив ее удивление, Иппатий что-то горячо залопотал и в подтверждение своих слов быстро перекрестился несколько раз справа-налево, как было положено христианину восточного православного обряда.
Может быть, маленький хромой грек и не мог толком объясниться, зато в лекарском искусстве равных ему не было, недаром врачеванию он учился в византийской Охриде. Отец Ипатия был весьма состоятельным торговцем из Тивериады, но когда Саладин, будь он трижды проклят, взял город после разгрома христиан при Хаттине, его семья потеряла все, а сам он оказался в рабстве. Сарацины быстро оценили его врачебные умения, и он мог бы жить припеваючи, если бы принял ислам. Но тут Ипатий оказался тверд, как кремень, и никакие посулы не смогли заставить его погубить свою душу, предав веру отцов.
В конце концов, ему удалось бежать, получив на память искалеченную ногу и попав, как говорят греки, из одной печи в другую – после падения Иерусалима франки не очень-то доверяли восточным христианам, и Ипатий оказался у госпитальеров почти на положении раба. Что-то не верилось Агнессе, что отец инфермемарий просто так его отпустит, и она опять недоверчиво покачала головой.
- Вот ты где прохлаждаешься, бездельница!
Агнесса охнула и схватила свою корзину. Матерь Божья, защити! От сестры Годфриды снисхождения ждать не приходилось. Но на этот раз пронесло:
- Брось ты эти тряпки, тебя отец Раймунд ждет, поторапливайся!
Еще не легче! В чем таком она провинилась, что ее требует к себе сам отец инфермемарий?! Она торопливо шла за сестрой Годфридой. Святая Агнесса, не оставь!
Ни жива, ни мертва, Агнесса подошла под благословение и замерла, не смея даже дышать.
- Дитя мое, прошло уже полтора года с тех пор, как отец де Лиль, да упокоит Господь его душу, поручил тебя моим заботам, - голос отца Раймунда звучал негромко и размеренно, и Агнесса немного успокоилась, - я хочу знать, не переменила ли ты своего благочестивого намерения?
- Отец мой, намерение остается неизменным – я хочу принять постриг и посвятить жизнь служению Господу нашему, Иисусу Христу.
- И ты готова продолжать нести послушание в больнице Ордена?
Агнесса опасливо покосилась на стоящую рядом Годфриду. Наверняка наябедничала, ведь ее послушать, так у Агнессы руки-крюки, а она, видит Бог, старается изо всех сил!
- Я готова нести любое послушание, кое Вам будет угодно на меня наложить, отец мой.
Отец инфермемарий удовлетворенно качнул головой:
- Смирение и покорность воле Божией украшают юную деву лучше злата и яхонтов. Это ведь ты ухаживала за мессиром де Вильнев?
Сердце у Агнессы ушло в пятки. Когда три месяца назад этого знатного рыцаря привезли из Маргата скорее мертвого, чем живого, даже Ипатий с сомнением покачал головой. Все это время она не отходила от него ни на шаг, аккуратно исполняла указания лекарей и не переставая молила святых угодников о даровании исцеления. И больной пошел на поправку, а два дня назад покинул госпитальерскую обитель. Чем же она ему не угодила?
- Так это ты ухаживала за мессиром де Вильнев?
Перепуганная Агнесса только кивнула.
- Нам, грешным, надлежит смиренно принимать то, что ниспослано свыше, - голос отца Раймунда потеплел, - Господь уготовил тебе иную стезю!
Агнесса услышала за спиной чьи-то шаги, украдкой оглянулась и у нее перехватило дыхание – в покои отца инфермемария входил крепкий седовласый человек. Гордый профиль, властный взгляд больших серых глаз, уверенные движения – все выдавало в нем знатного сеньора. За господином следовали несколько слуг, двое из которых тащили небольшой, но, видимо, очень тяжелый сундучок, окованный железом.
- Благословите, святой отец! – вошедший склонил голову.
- Господь благословит, мессир барон! – отец Раймунд довольно кашлянул и деловито продолжил, - Вы отбываете сегодня?
- Завтра после полудня, - ответил барон де Вильнев и бросил через плечо:
- Бюсси!
Стоящий у него за спиной смуглый черноволосый человек махнул рукой, и тяжелый сундучок поставили у ног отца Раймунда, после чего тот кашлянул с еще более довольным видом.
- Наш договор остается в силе? – спросил мессир де Вильнев.
- Безусловно, безусловно… Вы можете забрать этого грека, когда вам заблагорассудится.
«Так вот куда уезжает Ипатий», - догадалась Агнесса и испугалась еще больше: о чем бы там они между собой не договорились, при чем здесь она?
Отец Раймунд повернулся к испуганной послушнице:
- Дитя мое, я уже говорил, что Господь уготовил тебе иную стезю… Сегодня ты покинешь нас, чтобы стать женой благородного мессира де Вильнев!
Потрясенная Агнесса растерянно оглянулась вокруг. Её судьбу уже решили, даже её не спросив…
Смирение и покорность воле Божией - что ей еще остается!

Ноттингем

Одинокую фигуру Гиллена, маячившую у дома, было видно издалека. Увидев подъезжающую повозку, он кинулся открывать ворота. Двор казался вымершим. Впрочем, Агнесса и Гедда приняли все меры предосторожности, чтобы раненого нельзя было узнать – на голову ему надели платок служанки и до самого лица закутали во все оказавшиеся под рукой тряпки. Повозку остановили у самых дверей, и Ник с Гилленом осторожно перенесли Назира в дом, в большую комнату, которую Агнесса пышно именовала «малым залом». Следом проскользнула Гедда, а за ней и сама госпожа. Едва солдаты вышли, дверь за ними тут же закрылась на засов.
- Ворота на запор, - раздался звучный голос Бюсси,- никому ни шагу со двора! И никого не впускать, если кто-то благородный явится - звать меня, остальных гнать в шею. Оторву голову любому, кто ослушается!
Агнесса со служанкой хлопотали над лежащим без сознания Назиром. Тряская дорога ухудшила его состояние, рана закровоточила, и на льняном полотне проступили яркие алые пятна. Рядом с ложем раненого стояли козлы с уложенными сверху досками, которые застелили чистым холстом. На них Ипатий уже разложил железные ножи причудливой формы, глиняные плошки со снадобьями, тут же стояла маленькая жаровня, на которой кипел горшок с водой.
Осторожно сняв с больного грязную повязку, Агнесса принялась оттирать кровь полотняным платком, смоченным в смешанном с уксусом вине. Раненый глухо застонал. Ипатий осмотрел рану и тихонько забормотал себе под нос слова молитвы.
- Βασιλεύ Ουράνιε, Παράκλητε,
το Πνεύμα της αληθείας,
ο πανταχού παρών και τα πάντα πληρών *- доносилось до Агнессы.
Не прерывая молитвы, он намочил в одной из плошек губку и протянул ее баронессе. Она наклонилась к раненому и прижала губку к его носу и губам. Назир замотал головой, но Агнесса не убирала руки, и вот голова сарацина безвольно повисла - дурманящее снадобье, приготовленное из семян белены, мака и сока мандрагоры, подействовало.
- και καθάρισον ημάς από πάσης κηλίδος
και σώσον, Αγαθέ τας ψυχάς ημών,*-продолжал Ипатий,- Αμήν!*
- Аминь,- откликнулись Агнесса и Гедда.
Лекарь ловко подцепил железным крюком из кипящего горшка полотняный сверток, от которого валил пар, выложил его на козлы и развернул. В нем оказались несколько кривых игл, узкий нож и что-то похожее на спутанные нитки. Ипатий подошел к Назиру, поднял ему веко, заглянув в глаза, и удовлетворенно кивнув, наклонился над больным. Сейчас ему лучше не мешать, вот когда он зашьет рану, наступит черед Агнессы наложить повязку. Она задумчиво посмотрела на грека. Кто знает, как сложилась бы его дальнейшая судьба, если бы не встреча с бароном де Вильнев … Впрочем, люди везде хворают одинаково. Ипатий ловко сшивал края раны нитками, сделанными им из бараньих кишок. Потом кивком подозвал Агнессу, и она начала осторожно бинтовать рану чистым холстом.
- Этот еще поживет, насмотрелся я на таких. Κύριε Ιησού Χριστέ**, его счастье, что к нам попал. Пить пока не давать, только губы мочить,- распорядился Ипатий,- будет плохо, меня будить. Я спать.
И он поплелся к широкой лавке, стоящей у стены.

Теперь дом де Вильнев напоминал крепость, готовую к осаде. Все двери на запоре, никто из слуг и носа не кажет на улицу, если приходили поставщики, то управляющий Хейворд рассчитывался с ними у ворот, под пристальным взглядом вооруженного солдата. На все вопросы был один ответ: «Проходи, не болтай!» Когда же появился посланец из замка, к нему вышел милорд Бюсси и вежливо пояснил, что тяжко захворала любимая служанка госпожи. Дабы не пустить заразу дальше, никого не принимают. Нет-нет, сама госпожа баронесса здорова, не стоит беспокоиться.
Но даже если бы кто-то из слуг и вышел за ворота, то мало что мог бы рассказать. В покои, где лежала больная, входили только Ипатий, госпожа и иногда Бюсси. Саму Гедду никто не видел, чем таким она больна, никто толком не знал. Шорник Джефри, которому от Гедды не раз доставалось за нерадивость, было заметил: «Сдохнет старая щука**, туда и дорога!», но тут же получил такую оплеуху от Ника, что больше охотников болтать на эту тему среди дворни не находилось.
На третий день этой странной болезни, к больной постучался Бюсси и попросил госпожу скорее выйти.
- Плохие новости, миледи. Один из слуг, тот, по прозвищу Сликер, только что сбежал.
- Куда же он пошел, как вы думаете, мессир Ангерран?- Агнесса была скорее удивлена, чем встревожена, она всегда доверяла своим людям. Но тут вспомнила странный взгляд, которым Сэм обменялся с разбойником в лесу. Пожалуй, Бюсси прав, и есть повод для беспокойства.
Бюсси же был встревожен не на шутку:
- Этот чертов Сликер у нас недавно, он здешний. Поговаривали, что у него есть в городе девчонка, и я молю Бога, чтобы он просто соскучился по своей подружке. Хуже, если он связан с этими бандитами. Что-то мне не понравилось, как он перемигивался с ними в лесу, - мессир Ангерран раздраженно откинул со лба прядь смоляных, но уже изрядно прошитых сединой волос, - Еще хуже, если он отправится в замок - награду за любого из шервудских разбойников недавно удвоили, а он прекрасно знает, кого Вы прячете. Я отправлю на его поиски своих людей.
Баронесса кивнула - что ж, выбора нет, нужно поскорее узнать, что задумал этот пройдоха. Сэма нашли быстро - двое солдат Бюсси заметили его в Гончарном переулке около базара и схватили в неприметном тупичке недалеко от дома баронессы. Когда Агнесса спустилась в помещение кордегардии, Бюсси уже начал допрос, и Сэм вытирал кровь с разбитого лица. В дверях стоял на страже побледневший Ник.
- Куда ты шлялся, говори, саксонская свинья!- гремел Бюсси, сопровождая вопрос увесистым пинком. Сжавшийся на грязном полу Сэм молчал.
- Говори сам, или я найду способ развязать тебе язык, собака! И тогда ты пожалеешь, что не сдох раньше!
- Я ничего плохого не хотел..- пробормотал Сликер,- надоело взаперти сидеть..
- Я спрашиваю, где ты был, тварь,- вновь заорал Бюсси и закатил ему подряд несколько крепких затрещин. Из разбитого носа Сэма хлестала кровь, один глаз совсем заплыл, но неожиданно слуга растянул в кривой ухмылке окровавленные губы:
- Где был, так это мое дело. Ничего я тебе не скажу.
В ответ Бюсси так ударил его под дых, что Сэм замертво растянулся на полу.
- Он и вправду ничего не скажет, - с раздражением сказал Бюсси,- эти чертовы саксы упрямы, как ослы. Пожалуй, лучше сразу повесить его, чтобы другим неповадно было.
Сэм застонал и попытался встать.
- Я сам повешу тебя, слышишь, ты, падаль?- мессир Ангерран сгреб слугу за порванный ворот грязной рубахи,- повешу, если не скажешь мне все!
- Воля ваша,- прохрипел в ответ Сэм.
Бюсси в бешенстве отшвырнул его на пол. Агнесса осторожно подошла к лежащему без движения Сэму.
-Скажи мне, пройдоха,- тихо спросила она,- сколько Гисборн заплатил тебе?
Слуга повернул к ней окровавленное лицо.
- Бог мне свидетель, госпожа,- с трудом шевеля разбитыми губами, заговорил он,- я вас не предавал. Гисборн тут не при делах. А где я был – мое дело, скажу только, что вам от того никакого вреда не будет.
- Ты с этими разбойниками связался, так?- тут же вмешался Бюсси,- и говоришь, что не предавал?
Сэм медленно повернулся к нему:
- Где тебе понять, норманн… я родом-то из Локсли!
Бюсси и Агнесса переглянулись.
- У Робин Гуда здесь есть свой человек и ты ходил к нему? – спросила баронесса.
Сэм молчал.
- Хорошо, это не мое дело, - продолжала Агнесса,- но скажи, тебя никто не видел?
Слуга с сомнением покачал головой:
- Вроде Гисборн заметил на базаре, только я быстро смылся!
- Ч-черт!- прошипел Бюсси,- если он что-то заподозрит…
- Это Гай-лесничий-то? - с презрением отозвался Сэм,- ничего он не заподозрит, он больше миледи высматривал…
За это содержательное замечание Сэм тут же получил от Бюсси еще одну зуботычину.
- Хватит, мессир Ангерран!- остановила его Агнесса - на нем и так живого места нет!
- Что будем с ним делать?- Бюсси кивнул на сжавшегося на полу слугу.
- Посадите пока под замок, я пришлю к нему Ипатия, а потом решим, - Агнесса и правда не знала, что теперь делать. Держать в доме сообщника Робин Гуда - это уж слишком! Но и отпустить нельзя - пусть пока посидит.

Этим вечером Назир, наконец, пришел в себя. Жар стал спадать еще утром, и Ипатий удовлетворенно хмыкнул, когда во время перевязки осматривал рану. Уже отзвонили к вечерней, и Агнесса поправляла на раненом покрывало, как почувствовала на себе его пристальный взгляд. Сарацин настороженно осматривался кругом, пытаясь понять, куда он попал.
- Машалла! Не тревожьтесь, сеид Назир,- как можно мягче сказала она,- вы среди друзей.
Раненый попытался привстать, но силы изменили ему, он прикрыл глаза и только прошептал:
- Пить!
Агнесса быстро поднесла к его губам кружку с целебным отваром, приготовленным Ипатием. Больной сделал несколько глотков и бессильно обмяк.
- Ничего, Κύριε έλεος, скоро оживет совсем,- довольно сказал подошедший Ипатий,- а тебе, моя госпожа, отдыхать надо.
- И вправду, миледи, шли бы вы к себе,- поддержала его Гедда,- я тут управлюсь.
Агнесса устало кивнула, но когда она пошла к дверям, Гедда вдруг схватила ее за руку и умоляющим голосом, как человек, решившийся, наконец, высказать давно мучавший его вопрос, проговорила:
- Козочка моя, уж вы сказали бы старой своей Гедде, чего такое затеяли, а?
- О чем ты, няня?- ласково ответила Агнесса, изо всех сил стараясь изобразить непонимание.
- Ох, да я ведь вижу,- встревожено продолжала Гедда, - неспроста все это: чего мы в Ноттингеме сидим? Зачем к мессиру Гуго отправились? Что вы опять задумали? Я и вперед говорила, и теперь скажу – держитесь вы подальше от этих де Рено, дурная у них кровь! Не зря говорят, что дед ихний душу дьяволу продал, и с тех пор всех, кто с ними свяжется, беда ждет. Богом прошу, миледи, вернемся домой!
- Опять ты придумываешь,- Агнесса с улыбкой погладила служанку по плечу. Но старая няня с сомнением покачала головой и промолчала.
Впервые за несколько дней баронесса поднялась в свою опочивальню. Это была самая роскошная комната в доме, на убранство которой хозяйка не поскупилась. Вся мебель – стол, несколько кресел, лавки, кровать и даже стрельчатые арки, поддерживающие потолок, была щедро украшена затейливой резьбой. Стены были увешаны шпалерами, коврами и драпировками из дорогих восточных тканей, на креслах лежали подушки, стол покрывала длинная камчатая скатерть. У стен громоздились сундуки, от огромных, почти неподъемных, до небольших ларцов. На отдельной полке стояло еще одно богатство баронессы - несколько книг в тяжелых кожаных переплетах. В камине гудело пламя, самое время прилечь и спокойно отдохнуть, но лицо Агнессы выражало тревогу и боль.
Она и сама не могла понять, что так ее гнетет. Неужели слова старой няни? Ну уж нет, Робер получит по заслугам, ничто и никто не помещает ей в этом - она и так слишком долго ждала! Но почему же так тяжело на душе именно сейчас, когда она так близка к своей цели? «Он больше миледи высматривал…» - прозвучал в ее ушах голос слуги, и Агнесса поняла, что так ее мучит. Гисборн! Не сможет она поступить с ним так, как когда-то поступили с ней самой, не сможет поманить сладкой надеждой, а потом бросить, точно ненужную ветошь. А ведь она всего лишь хотела подобраться к де Рено поближе.
- Не распускай нюни, Агнесс,- строго приказала она себе,- нечего его жалеть!
- Но твои счеты с Робером его не касаются, - тут же возразил какой-то другой внутренний голос, - незачем было его втягивать.
- А если я ошибаюсь?- подумала Агнесса,- с чего я вдруг решила, что что-то для него значу?
Но тут же вспомнила его страстные, сбивчивые слова: «Позвольте мне быть Вашим верным … вечным…», его взгляд - нет, сомнений не было.
Агнесса подошла к стене, на которой висело распятие и преклонила колени:
-In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.****
Она перекрестилась, но тяжесть на душе не отступала.
-Pater noster, qui es in caelis; sanctificetur nomen tuum; adveniat regnum tuum…*****
Привычные слова молитвы не приносили успокоения: «И что же теперь с ним делать? Ни знатности, ни богатства, одна только смазливая личина, - вспомнила она слова Гедды, - вот повеселились бы при дворе, если бы узнали, что гордячка де Вильнев связалась с безвестным рыцарем на жаловании у Ноттингемского шерифа!»
-Panem nostrum quotidianum da nobis hodie; et dimitte nobis debita nostra…*****
«А какое мне дело до того, что и кто скажет, если я его лю…»
Нет! Агнесса похолодела и испуганно замолчала. Нет, нет!! Она ведь поклялась, что больше никогда не допустит любовь в свое сердце, поклялась в ту страшную ночь, когда ее жизнь висела на волоске.
…et ne nos inducas in tentationem; sed libera nos a malo,- вновь горячо зашептала Агнесса, - аmen.*****
Все эти годы она твердо исполняла свою клятву – была верной и преданной женой, но видит Бог, разве любила она мужа по-настоящему? А после его смерти разве не тщетно добивались ее благосклонности сеньоры куда знатнее, и богаче, и красивее, чем этот горячий мальчишка? Так почему теперь при одном его взгляде она чувствует, что летит в какую-то бездонную пропасть? Чем он ее околдовал?
- Sub tuum praesidium confugimus, sancta Dei Genetrix: nostras deprecationes ne despicias in necessitatibu- в отчаянии взмолилась Агнесса, - sed a periculis cunctis libera nos semper, Virgo gloriosa et benedicta,- лихорадочно шептала она, - Domina nostra, mediatrix nostra, advocata nostra; tuo Filio nos reconsilia, tuo Filio nos commenda…******
И, не закончив молитвы, уронила голову на скрещенные руки. Если бы она могла заплакать!

Спустя десять дней, едва только раннее солнце показалось над кромкой леса, из ворот дома де Вильнев выехали четыре всадника. Возможно, утренний туман был причиной того, что все четверо были с головы до ног укутаны в широкие плащи с капюшонами. Быстро миновав спящие ноттингемские улочки, четверка углубилась в Шервудский лес.
Под сенью деревьев всадники скинули, наконец, душные капюшоны, и теперь их можно было узнать: впереди ехал Сликер, за ним, все еще нетвердо держась в седле, следовал Назир, а замыкали маленький отряд сама баронесса и Бюсси, чье нахмуренное лицо было чернее тучи. Госпожа поступает неосмотрительно, доверяя шервудским бандитам, одному богу известно, куда их заведет этот негодяй Сэм! Зря она не дала ему повесить этого пройдоху, а теперь еще и решила оставить его в услужении, видите ли, он может еще пригодиться! Бюсси поморщился, словно от зубной боли. Ничего, он теперь и глаз не спустит с этого молодца, а все-таки лучше бы ему болтаться в петле. И вовсе незачем было сопровождать этого чумазого сарацина в Шервуд, но миледи была непреклонна – она должна убедиться, что с ним по пути ничего не случится.
Лесная дорога пошла под уклон, спускаясь в сырую ложбину, и Назир что-то шепнул Сэму. Тот остановил коня и резко свистнул раз, потом другой. В ответ раздался похожий свист, и на дороге показался сначала Робин Гуд, а затем и вся его шайка. Великан первым кинулся к Назиру, облапил его своими ручищами, рыча на весь лес: «Наз, дружище!!» Остальные обступили коня, сарацина тут же стащили с седла, и Агнесса не на шутку испугалась, что беднягу затискают до смерти. Но улыбающийся Назир высвободился из дружеских объятий, подошел с баронессе и склонился в глубоком поклоне:
- Сейида Агнесс, отныне и до смерти - ваш верный слуга…
- Да пошлет вам всевышний долгую жизнь и избавит впредь от бед, сеид Назир, - с улыбкой ответила Агнесса.
- Иншалла, - еще ниже поклонился Назир.
Робин Гуд, с интересом наблюдавший со стороны этот цветистый обмен любезностями, тоже подошел к коню баронессы.
- Вы спасли нашего друга, миледи, я знаю, как сильно вы рисковали, - разбойник покосился на хмурого Бюсси, - и если мы чем-то можем вас отблагодарить…
- Когда-то я дала обет не оказывать в помощи тем, кому могу помочь, - ответила Агнесса,- мне ничего от тебя не нужно.
- Тогда знайте, что в Шервуде вы отныне желанный гость и всегда можете проезжать по лесу без опаски,- Робин отвесил изящный поклон, и Агнесса вновь подумала, что он ничуть не похож на простолюдина.
- А если моими спутниками будут шериф или Гисборн?- с усмешкой спросила она.
Робин оглянулся на своих друзей, стоявших поодаль, точно спрашивая их мнения, и, усмехнувшись в ответ, ответил:
- И в этом случае тоже. Только выбирайте спутников поосмотрительнее.
- Я подумаю. Прощай, разбойник,- и Агнесса развернула коня.

О том, что служанка баронессы поправилась, и слуги вновь разгуливают по городу, Гисборну доложили к обеду. Он едва сдержался, чтобы тут же не отправиться с визитом, но вовремя спохватился. Терпение никогда не было его добродетелью, но в этом случае он подождет до завтра. В течение дня Гай несколько раз находил повод проехать мимо ее дома, и убедился, что челядь свободно снует в воротах туда-сюда. Правда, хозяйку он так и не увидел, но ничего, он подождет до завтра!
-Сэр Гай Гисборн!- и Гай, с бьющимся точно в лихорадке сердцем, вошел в зал ее дома. Агнесса уже шла ему навстречу. На баронессе было платье из тяжелого синего шелка, пожалуй, слишком роскошное для простого домашнего ужина, но тут Гисборн увидел, что за столом, кроме верного Бюсси, сидели другие гости. Трое мужчин в белых сюрко с алыми крестами. Тамплиеры. «Видимо те самые, что вчера прибыли в «Путь в Иерусалим»,- подумал он,- чтоб черти припекли их вместе со всем орденом и великим магистром в придачу, быстро же они нашли себе другой приют!» Агнесса улыбнулась ему учтивой, но холодной улыбкой, пригласила за стол и представила своих гостей:
- Шевалье Жан де Блуа-Сансер!- Гаю чуть поклонился рыцарь лет тридцати. Все в его облике - горделивая манера держаться, тонкая ткань платья, холеная бородка, тщательно расчесанные каштановые кудри и висящий на поясе дорогой дамасский кинжал, говорили о знатности и богатстве. Правильные черты лица чуть портил немного скошенный подбородок, но в остальном его можно было назвать весьма видным мужчиной.
- Мессир Гийом Брентиньяр!
Крепкий угрюмый малый кивнул, не переставая жевать.
- Мессир Фиц фон Вилларс!
Этот был уже в годах, с проседью в рыжеватых волосах, круглолицый, полнокровный, даже тучный, и Гай тут же окрестил его про себя «боровом». Ужин был в разгаре, слуги меняли яства, не скупясь подливали вино. Гисборна усадили между Брентиньяром и фон Вилларсом. Несмотря на кажущуюся угрюмость, Брентиньяр оказался свойским парнем - они с Гаем быстро нашли общий язык. Гисборн потолковал с ним и понял, что мессир Брентиньяр - бывший наемник, по каким-то своим причинам променявший вольную жизнь на плащ тамплиера. Он глушил вино в количествах, делавших честь любому рыцарю храма, и, в конце концов, провозгласил излюбленный тост солдат удачи:
- За смерть, войну и за их брата – проклятого наемного солдата!
- Потише, брат Гийом,- тут же испуганно остановил его «боров»,- брат Жан не любит подобных выходок!
- Да не боись, брат мой,- беспечно ответил Брентиньяр уже заплетающимся языком, и хлопнул фон Вилларса по плечу, от чего тот чуть не слетел с лавки, - нашему неженке Сансеру сейчас не до меня!
Гай взглянул на шевалье де Блуа-Сансер, и его точно окатило холодной водой. Тамплиер сидел так близко от Агнессы, что почти соприкасался с ней головой, и что-то рассказывал о своих родичах герцогах Бургундских, своем кузене Эде Третьем, об Акре, где скончался его отец… «Ах ты, напыщенный индюк!- в бешенстве подумал Гай,- спорю на что угодно, что половину ты врешь с чужих слов, а вторую половину просто выдумал! И сидишь с ней рядом с таким видом, точно тут тебе самое место!» Агнессе же речи рыцаря казались весьма по нраву, как и взгляд его горячих карих глаз, который он не сводил с баронессы.
«А кому же самое место рядом с ней?- вдруг услышал Гисборн беспощадный внутренний голос рассудка, - родне герцогов Бургундских, внуку графа Шампанского и сыну графа де Сансера или тебе, слуге ноттингемского шерифа?»
Агнесса ласково поглядывала на мессира де Блуа сквозь опущенные густые ресницы, а в это время Тибо, менестрель баронессы, запел:

Боярышник листвой в саду поник,
Где дева с другом ловят каждый миг:
Вот-вот рожка раздастся первый клик.
Увы, рассвет, ты слишком поспешил. . .
Ах, если б ночь господь навеки дал,
И милый мой меня не покидал,
И страж забыл свой утренний сигнал.
Увы, рассвет, ты слишком поспешил…

Де Блуа точно нечаянно положил свою руку на руку хозяйки, а она сделала вид, что не замечает вольности красивого шевалье. Певец заливался соловьем:

Продолжим здесь свою игру, дружок,
Покуда с башни не запел рожок:
Ведь расставаться наступает срок.
Увы, рассвет, ты слишком поспешил. . .
Как сладко с дуновеньем ветерка,
Струящимся сюда издалека,
Впивать дыханье милого дружка.
Увы, рассвет, ты слишком поспешил!
Красавица прелестна и мила
И нежною любовью расцвела.
Но, бедная, она невесела, —
Увы, рассвет, ты слишком поспешил!

Гай с трудом отвел от них взгляд. Брентиньяр уже храпел, навалившись грудью на стол. «Слабоват ты для храмовника, приятель,» - ухмыльнулся, глядя на него, Гисборн и решил: он сейчас вернется в замок и напьется. Напьется так, чтобы ничего не помнить, а завтра ни о чем не думать, кроме как о гудящей головной боли. Может быть, тогда не будет так болеть сердце, в которое точно всадили раскаленный меч.

Люблю на жаворонка взлет
В лучах полуденных глядеть – затянул новую песню Тибо,
Все ввысь и ввысь - и вдруг падет,
Не в силах свой восторг стерпеть.
Ах, как завидую ему,
Когда гляжу под облака!
Как тесно сердцу моему,
Как эта грудь ему узка!

Любовь меня к себе зовет,
Но за мечтами не поспеть.
Я не познал любви щедрот,
Познать и не придется впредь…

Гисборн взглянул на Агнессу – она вышла из-за стола и что-то приказывала стоящей перед ней пожилой служанке. Та с сомнением качала головой, но госпожа сердито сдвинула брови, и прислужница хмуро кивнула. Пора было прощаться, но Гай не мог заставить себя уйти. Господь, пастырь мой, как он мог жить раньше, не видя этого нежного лица! Наконец, он встал и подошел к баронессе. Вежливые слова, холодный взгляд. «Я для нее пустое место,» - с горечью подумал он.

…надежда больше не блеснет,-
Да, впрочем, и о чем жалеть!
Ведь Донна холодна, как лед.-
Не может сердце мне согреть…

«А на что ты надеялся?» - ехидно встрял тот же беспощадный голос.

Зачем узнал ее? К чему?
Одно скажу наверняка:
Теперь легко и смерть приму,
Коль так судьба моя тяжка!

Для Донны, знаю, все не в счет,
Сколь к ней любовью ни гореть.
Что ж, значит, время настает
В груди мне чувства запереть!
Холодность Донны перейму -
Лишь поклонюсь я ей слегка.
Пожитки уложу в суму -
И в путь! Дорога далека.*******

«Все ясно,- твердил себе Гисборн, выходя из зала,- по крайней мере, все теперь ясно!» Отчаяние тяжелой черной волной затопило душу. Неужели он проклят, неужели обречен всегда быть отвергнут теми, кого готов полюбить?
Вдруг кто-то цепко схватил его за рукав. Перед Гаем стояла та самая пожилая служанка.
- Чего тебе, женщина?- раздраженно спросил он.
- Не торопись, ваша милость, послушай,- быстро оглянувшись по сторонам, пробормотала старуха,- ты, как стемнеет, возвращайся. Только не к воротам, ты к западной стене подойди, тебя там ждать будут…
- Кто?!
- Придешь-узнаешь!- и старая ведьма исчезла в темноте.

- Сэр Гай Гисборн! - услышала Агнесса. Сердце сорвалось и забилось, точно пойманная в силок птица, но внешне ей вполне удалось себя сдержать – она продолжала улыбаться сидящему рядом шевалье де Сансеру, который, как снег на голову, свалился на нее этим вечером. Что скрывать, она ждала Гисборна - не зря же вчера он весь день сновал мимо ее дома. Но вместо того ей доложили о прибытии трех рыцарей-храмовников. Одного из них, Жана де Блуа-Сансер, второго сына графа де Сансера, Агнесса знала еще в Пуатье несколько лет назад. И вот, пожалуйте, этот красавец, щеголь и ценитель женских прелестей теперь стал тамплиером! «Если он не изменился (а с чего бы ему меняться?) то частенько же придется шевалье Жану каяться в нарушении своих обетов», - подумала она.
Из сопровождавших его двоих братьев один явно был телохранителем – громила с пудовыми кулаками и туповатым квадратным лицом, а второго скорее можно было представить себе за прилавком в лавке менялы, чем в тамплиерской прецептории. Доблестные рыцари следовали в Лидс, и о цели их путешествия де Сансер говорил намеками, таинственно понизив голос. Впрочем, он всегда любил напустить тумана, стараясь придать себе больше веса. Но то, что шевалье Жан привез ей долгожданное письмо от этого старого лиса Луччиано ( а мессере Никколо кому попало свои бумаги не доверял) говорило о многом. «Храмовники ищут связи с ломбардцами, - решила Агнесса, - ордену нужны деньги. Не зря опять пошли слухи о новом крестовом походе!»
За ужином баронесса с удовольствием слушала болтовню де Сансера об общих знакомых, жадно расспрашивала о новостях – она так давно не получала никаких известий с континента, но все её оживление вмиг прошло, стоило только услышать:
-Сэр Гай Гисборн!
И Агнесса решила: сегодня она даст ему понять, что между ними ничего нет и быть не может, и появление красавца тамплиера пришлось весьма кстати. «Это для его же пользы, - отчаянно пронеслось у нее в голове,- лучше Гисборну не вязаться в мои дела!» Усадив нового гостя за стол, она изо всех сил начала кокетничать с мессиром Жаном, а он, почувствовав одобрение хозяйки, из кожи лез, стараясь ее очаровать.
Краем глаза Агнесса не переставая следила за Гисборном: вот он дружески хлопнул по плечу этого громилу Брентиньяра, вот они лихо осушили по доброму кубку вина; …о, конечно, мессир Жан, я была так огорчена известием о кончине вашей дражайшей тетушки, ее величества Адель Шампанской, французской королевы..; улыбайся, Агнесс, он смотрит на тебя! Так, еще нежнее, еще один призывный взгляд на этого болвана тамплиера, хоть бы ему провалиться!
Агнесса на миг перехватила взгляд Гая и испугалась - столько в этом взгляде было тоски и боли! Разве этого она добивалась? И чего же добилась – того, что ее собственное сердце точно сжимает ледяная рука? Где все ее благие намерения? «Какое мрачное у него стало лицо… Если он сейчас уйдет, я никогда себе не прощу, - лихорадочно подумала она,- я.. я люблю его!» Жаркая волна захлестнула грудь Агнессы, и она встала из-за стола:
- Простите, мессир Жан, хозяйственные хлопоты…
И, не обращая больше внимания на обескураженного де Сансера, она отошла в строну и крикнула:
- Гедда!
Подошедшая служанка сразу учуяла неладное:
- Чего это вы раскраснелись так, моя козочка? И дрожите вся? Уж не лихорадку ли подхватили? Говорила ведь, нечего вечером у окон сидеть…
- Перестань,- нетерпеливо перебила ее Агнесса,- слушай, когда сэр Гай будет уходить, потихоньку останови его и скажи… скажи, чтобы когда стемнеет, он пришел к западной стене.. поняла?
В её спальне была потайная лестница, выходившая на глухую западную стену дома. Прежний владелец устроил ее на случай возможных непредвиденных обстоятельств.
- Чего это Вы еще придумали! - взвилась было Гедда но, натолкнувшись на стальной взгляд хозяйки, тут же осеклась и только покачала головой.
- Иди! – нетерпящим возражений тоном отпустила она служанку и посмотрела на своих гостей. Гисборн быстро отвел от нее взгляд и хмуро хлебнул вино, Брентиньяра уже сморил пьяный сон, да и осовелый фон Вилларс клевал носом, и только де Сансер был вполне бодр и не сводил с нее жарких черных глаз. «Ничего, красавчик, у меня есть способ от тебя отделаться!» - подумала Агнесса и позвала:
- Ипатий!
И заговорщицки прошептала подошедшему слуге:
- Господину рыцарю завтра предстоит далекий путь, он должен как следует отдохнуть и выспаться. Ты меня понял?
Иппатий кивнул и, прихрамывая, пошел к виночерпию Жозефу, а Агнесса улыбнулась мессиру Жану – от сонного порошка Ипатия ты, мой милый, захрапишь так, что дай Бог тебя к обеду добудиться!
Гисборн подошел прощаться, и Агнессе удалось выдержать холодный учтивый тон, каким знатная баронесса и должна говорить с ничтожным вассалом. Она видела, с каким отчаянным выражением лица он кинулся к выходу, как к нему подошла Гедда… Все, теперь отвернись, Агнесс, не смей смотреть в его сторону! Виночерпий как раз подливает вино шевалье Жану, выпей за здоровье своего гостя, теперь уже поздно что-то менять!


- Я надеюсь, мессир Бюсси, вы проследите, чтобы нашим гостям никто не мешал отдохнуть,- сказала Агнесса, глядя на то, как слуги, пыхтя, вытаскивают из-за стола крепко уснувшего де Сансера. Двое других, чертыхаясь, пытались уложить Брентиньяра, который размахивал во сне руками и бормотал проклятия, и только толстяк фон Вилларс уже мирно храпел под лавкой. Оставив их на попечение Бюсси, Агнесса быстро поднялась к себе в спальню. Гедда вошла следом. Старая няня молчала, но это молчание было красноречивее любых слов.
- Что, опять скажешь - ни знатности, ни богатства? – упрямо посмотрев на служанку, спросила Агнесса.
- Скажу, как же Вы на вашу матушку похожи, на мою бедную госпожу Уолшелину! – вдруг ответила Гедда, - В вашем роду у всех женщин такие неистовые сердца – дочери Фрейи! Если что решили – хоть небо на землю упади, а вы по-своему сделаете. Где ж тут вам втолкуешь… Давайте расшнуроваться помогу. Или пойти свечей принести, темень такая?
- Не надо, иди… - от слов служанки у Агнессы сжалось горло,- уходи!
Гедда покорно вышла. Дочери Фрейи… Когда она была маленькой, Гедда часто рассказывала ей легенду о том, как один из ее далеких предков добился любви Герсими, дочери прекрасной богини Фрейи, оттого-то все женщины их рода и славятся своей красотой. Агнессе это очень льстило, и она не понимала, почему няня грустно вздыхает, когда рассказывает эту сказку. Гедда объяснила ей это, когда она повзрослела – не смотря на красоту, Фрейя так и не обрела счастья, потеряв возлюбленного, которого вечно оплакивала своими золотыми слезами.
Агнесса взглянула в небольшое зеркало – в гладком полированном металле отразилось белое, как мел, лицо, широко открытые перепуганные глаза. «Да что это со мной? Схожу с ума, как девчонка! - подумала она. – А если он не придет?» Она прижала руки к лицу. Щеки горели, точно в огне, а пальцы были ледяными. Нужно бы согреть их у камина, но едва Агнесса поднесла ладони к затухающему огню, как услышала тяжелые шаги на потайной лестнице, и у нее перехватило дыхание. Шаги приблизились к ее опочивальне, замерли, и висящая на стене шпалера резко отлетела в сторону, пропуская входящего в комнату человека.

Темные ноттингемские улицы были пусты, лишь в харчевне на окраине слышался пьяный смех, ругань и женский визг. В сумраке короткой летней ночи был ясно виден свет факела, что горел у задней стены дома баронессы. Старая служанка не обманула - Гисборна действительно ждали. Увидев подъезжающего рыцаря, с земли вскочил задремавший слуга. Низко поклонившись, он, не говоря ни слова, подошел к неприметной двери в толще стены, бесшумно приоткрыл ее и вставил в кольцо горящий факел, который осветил узкую, резко уходящую вверх лестницу. Гай спешился, и слуга ловко подхватил брошенный им повод. Гисборн помедлил одно мгновение и решительно шагнул вперед. Слуга также бесшумно закрыл за ним дверь. Лестница была крутая, но короткая, и Гай быстро увидел выход, который был занавешен то ли ковром, то ли шпалерой. Он остановился и прислушался, но снаружи не доносилось ни звука. «Какого черта!»- раздраженно подумал Гай, резко откинул занавесь и вошел. Он оказался в большой комнате, освещенной лишь затухающим огнем камина. Разбросанные на полу болотные ирисы источали сладкий, чуть приторный аромат, в полутьме была видна пышная кровать под богатым пологом, казалось, что комната была пуста, но тут Гисборн почувствовал на себе чей-то взгляд. Он быстро обернулся и увидел у камина Агнессу. Она протянула к нему руки, и Гай бросился к той, что отныне стала радостью и болью его жизни. И когда его губы слились с ее губами в поцелуе, весь остальной мир для этих двоих перестал существовать.

Несколько дней спустя

- А-а, чтоб тебя,- Скарлет звонко хлопнул себя по шее, прибив очередного комара.
- Тише ты! От тебя шум на весь лес,- шикнул на него Джон.
- Тебе хорошо - у тебя шкура дубленая, не прокусишь,- огрызнулся Уилл,- говорил я тебе, надо было подальше от ручья отойти, тут комарье загрызет!
- Ничего ты мне не говорил!
- Говорил, только ты не слушал. Ты никогда не слушаешь!
Они как обычно беззлобно переругивались, сидя в ветвях огромного дерева на опушке леса и наблюдая за пустынной в этот час дорогой. Солнце медленно клонилось к закату. Вдруг Джон напрягся:
- Кто-то скачет. Несется как ошпаренный!
Скарлет прищурил свои дальнозоркие глаза:
- А-а, это наша приятельница баронесса. Чего это она одна вздумала разъезжать? Хотя постой-ка, ее кто-то догоняет… Херном клянусь, это Гисборн! – глаза Скарлета тут же загорелись лютой злобой,- Ну, уж сегодня-то ты от меня не уйдешь!
Уилл натянул лук, но Джон схватил его за руку.
- Погоди…
- Брось, Джон, это же Гисборн!
- Посмотри!
Баронесса придержала коня, и теперь оба всадника ехали рядом, направляясь к раскидистому старому дубу, росшему совсем недалеко от того места, где притаились разбойники. В тени дерева Гисборн быстро спешился и подхватил под руки Агнессу, помогая ей спуститься. Она что-то весело сказала, Гай рассмеялся и, прижав ее к себе, поцеловал.
- Ты видел!? - спросил Джон.
Уилл только и смог, что ошарашено кивнуть.
- Нет, ты только погляди, - продолжал Джон, глядя на баронессу и Гисборна, - глазам своим не верю - прилипла к нему, точно смола. Чего такая добрая и пригожая леди нашла в этом олухе?
Гисборн, не отпуская объятий, что-то говорил Агнессе, а она не сводила с него глаз. Потом доверчиво прижалась к его плечу головой, и Гай бережно прикрыл ее полой своего плаща.
- Прям голубки! - Скарлет зло сплюнул.
- Ладно, Уилл, пойдем, - отозвался Малютка Джон, - надо Робину рассказать.
- Точно,- Уилл яростно почесал шею, - да и дело-то к ужину!
Бесшумно, точно тени, они соскользнули с дерева и растаяли в зелени Шервудского леса.

*(греч) — молитва Святому духу "Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша"
**(греч) — Господи Иисусе Христе
*** — древнесканд. gedda - "щука"
****(лат) — Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
*****(лат) — Молитва Господня "Отче наш..." Отче наш, сущий на небесах!
да святится имя Твое,да придет Царствие Твое....хлеб наш насущный дай нам на сей день. и прости нам долги наши... и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Аминь
******(лат) — молитва "Под твою защиту" Под Твою защиту прибегаем, Святая Богородица! Не презри молений наших в скорбях наших, но от всех опасностей избавляй нас всегда, Дева преславная и благословенная! Владычица наша, Защитница наша, Заступница наша! С Сыном Твоим примири нас. Сыну Твоему поручи нас...
******* — стихи Берна́рта де Вентадо́рна

---

Далекая весна (продолжение)

- Убирайся с моих глаз, старая ведьма,- голос Агнессы дрожал от гнева и обиды, - не желаю больше ничего слушать!
- А будете слушать, пока я говорю, - упрямо ответила Гедда, - уж не знаю, что Вы там задумали, только не стоит оно того, чтобы честь свою марать.
Хотя её лицо давно избороздили морщины, а волосы превратились из русых в седые, Гедда была еще крепка, как старый вяз, и жилиста, как сыромятная плеть. У нее были твердые представления о том, что хорошо, а что худо, и если ей казалось, что ее любимица ведет себя неподобающе, Агнессе приходилось несладко.

Бурный разговор хозяйки и служанки проходил в опочивальне баронессы. Раздевая свою госпожу перед сном, Гедда невинным тоном поинтересовалась, уж не желает ли миледи завтра вновь отправиться на прогулку? И с кем же? С помощником мессира Робера де Рено?
- Кто тебе сказал? - сразу почувствовала неладное Агнесса, - А-а, конечно, Бюсси - вероломный предатель. Кому какое дело, с кем я …
- Всем дело есть. Оглянуться не успеете, как кругом болтать начнут!
- Пусть болтают. Какая разница, что болтают в Ноттингеме!
- Сегодня в Ноттингеме, а завтра при дворе языком трепать будут. Да вы совсем разума лишились, если не понимаете. Негоже вдове себя так вести, сплетникам только повод дай, потом не отмоетесь!
- Да что тут такого, ты сама меня все уговаривала: «Миледи, развеяться надо, не ровен час захвораете, а теперь «негоже себя так вести»…
Агнесса поднесла руку к глазам, всхлипнула и незаметно покосилась на Гедду – обычно этот прием действовал безотказно, но сегодня провести служанку не удалось.
- Нечего тут носом шмыгать, - грозно откликнулась Гедда, - разъезжайте, сколько хотите, только со своими людьми. Вы не голодранка какая-нибудь, своих слуг довольно, чего чужих просить?
- Милорд Гисборн не просто слуга!
- Чтой-то вы его так защищаете? Святая Агнесса, да дело тут не чисто. Чего еще вы в нем нашли? Ни знатности, ни богатства, одна только смазливая личина!
- Замолчи, старая дура! Это мое дело!
Но Гедду было не смутить.
- Дело, конечно, ваше, только что-то не помню я, чтобы те дела хорошо кончались, когда Вы меня не слушали.
Служанка зловеще замолчала. Агнесса смешалась - ее няня была права, скольких бед можно было бы избежать, прислушайся она в свое время к словам Гедды! Губы баронессы обиженно задрожали, и этого старая служанка вынести уже не смогла - виновато взглянув на госпожу, она примирительно заворчала: «Большой беды не будет, понятно, разок и прокатиться можно», - особо выделив этот «разок».
- Мессир Бюсси тож с Вами будет? - продолжала Гедда.
- Ты же знаешь, он завтра поедет в аббатство, - ответила Агнесса.
- Как же, как же, а то больше некого послать, - опять повысила голос служанка, - только пусть он своих людей с Вами отправит, иначе будете сидеть у меня под замком, так и знайте.
И только после того, как явившийся Бюсси заверил (под испепеляющим взглядом хозяйки), что отправит с Агнессой трех (хорошо, миледи, хватит и двух) солдат, Гедда, наконец, успокоилась. А баронесса, подойдя к нему, тихо прошипела: «Если ваши болваны приблизятся ко мне ближе, чем на пять туазов, пусть пеняют на себя!»
-…И если вы умудритесь отстать от них, больше, чем на десять ярдов, я с вас шкуру живьем спущу! - закончил Бюсси. Двое его подчиненных, Ник и Гиллен, кивнули. Ник был лучшим стрелком, Гиллен хорошим наездником, они неплохо соображали, но беспокойство не оставляло Бюсси. От его ребят будет мало толку, если баронесса опять вздумает нестись как сумасшедшая, им за ней попросту не угнаться. Одна надежда, что она будет морочить голову этому Гисборну, а его люди обеспечат видимость приличий.

***

Дорога шла между пологих холмов, сегодня Гисборн приложил все усилия, чтобы и близко не подходить к Шервуду. Баронесса была задумчива и казалась чем-то огорченной. Все усилия Гая развеселить ее окончились ничем, и, в конце концов, Гисборн озадаченно замолчал.
Кони шли шагом, и гнедому Сарацину явно не нравилось соседство Фьюри - вороного жеребца рыцаря - он то и дело злобно косился на него и нервно всхрапывал. Двое слуг Агнессы следовали за ними, точно тени, молчаливые и неотступные.
- Как здоровье вашей матушки? - неожиданно спросила баронесса.
- Благодарю, прекрасно, - ответил Гай и подумал, что неплохо было бы узнать, как мать поживает на самом деле - он уже давно не получал никаких известий из дома. Да и не особо интересовался тамошними делами еще с тех самых пор, как зеленым юнцом покинул мэнор, отправившись к графу Глостеру. Или даже раньше – наверное, уже с того самого дня, когда Гисборн-старший раскрыл ему правду о его рождении.
Сколько ему было тогда – десять, одиннадцать? В тот день он в недобрую минуту попался на глаза подвыпившему отцу, а он в таких случаях был скор на расправу: придравшись к какой-то ерунде, Эдмунд ухватил сына за ворот, прорычал: «Я научу тебя почтению, щенок!» и на Гая обрушился град ударов. Обычно в таких случаях он старался вырваться, а если не удавалось, то сжимался в клубок, стараясь защитить голову и лицо, а в тот день, нежданно для самого себя, извернулся и изо всей силы впился зубами в держащую его руку. Эдмунд охнул, не столько от боли, сколько от неожиданности, и отпустил его. Но не зря об Эдмунде Гисборне шла слава на всю округу, как о первом силаче, легко разгибающим подковы и гнущим в дугу железные пруты – в следующий миг от удара отеческой длани мальчишка пролетел через всю комнату и со всего маху стукнулся о стену.
В глазах Гая заплясали золотые мушки, и сквозь их мельтешение он увидел неумолимо надвигающуюся на него фигуру отца. «Убьет,» - подумал он и крепко зажмурил глаза. Но тут же открыл их и гордо вскинул раскалывающуюся от боли голову – он встретит смерть лицом к лицу, как и подобает мужчине. Но смерть почему-то медлила. Отец разглядывал его с ироничным интересом, точно увидел впервые.
- Еще огрызаться вздумал, звереныш, - удивленно протянул Эдмунд, и в его светло-карих глазах мелькнуло что-то похожее на сочувствие. Он отошел к столу, плеснул себе вина и грузно опустился на скамью, не сводя с Гая тяжелого взгляда.
-Думаешь, видно, что я хуже сатаны, а вот мать – лучезарный ангел? - он хмуро усмехнулся, - а ты спроси-ка ее при случае, с кем она нагуляла тебя, пока муж загибался в палестинских песках! Может, тебе скажет, мне-то так и не открылась. А может, и сама уже не помнит, с кем распутничала. Что пялишься? Ты уже не мелкий, должен понимать, что к чему… Думаешь, почему она лоб себе расшибла о плиты всех окрестных монастырей, все кается?
Гай ошарашено смотрел на него, а Эдмунд продолжал, уже не обращая на мальчишку внимания:
- Ведь на святом распятии клялась, что будет хранить честь семьи, покуда муж в походе… Всем этим бабьим клятвам – грош цена. Надо было сразу вышвырнуть ее вместе с приплодом, только что толку? Позора не оберешься, и меня же еще бы на смех подняли! Вот и приходится терпеть около себя чужое семя. Только терпения не всегда хватает… - он перевел взгляд на сына, и на его лице отразилось обычное выражение брезгливого презрения, - пошел вон отсюда, щенок!
Гай стрелой вылетел за дверь и прижался спиной к холодной стене, стремясь унять охватившую его дрожь. Голова гудела, точно колокол, а к горлу подступала гадливая тошнота. Мама, мама, как же ты могла?! Маленьким он часто представлял, как став взрослым, больше никому не позволит ее обидеть, в первую очередь этому злобному упырю, которого злая судьба послала ей в мужья, а ему в отцы. Теперь же получается, что отец (или он ему отчим?) имел полное право так к ней относиться. И даже хуже…
-Гай! Гай, сын мой, где вы? – услышал он встревоженный голос матери. Наверняка кто-то из слуг доложил, что хозяин опять прибил сына, вот она и закудахтала. Он осторожно потрогал разбитую губу, опухший глаз. Обычно он старался не показываться матери в синяках, пока не умоется и не припудрит ссадины пылью – невыносимо было видеть выражение бессильного страдания на ее лице. Но сегодня он не станет наводить красоту. Пусть смотрит. Заслужила.

***

- Наверное, леди Маргарет тяжело пережила смерть сэра Эдмунда? – он вздрогнул, услышав голос баронессы.
- Да, - сердито ответил Гай. Более неподходящей темы для разговора трудно было себе представить, меньше всего он хотел обсуждать мать и отчима.
Агнесса, точно нарочно, продолжала:
- Мой покойный супруг, сэр Арман, высоко ценил вашего батюшку и говорил, что другого такого храбреца не сыскать от Яффы до Антиохии.
Гисборн хмуро промолчал.
«Да, - подумала баронесса, - Арман и Бюсси любили вспоминать о том, как их отряд напал на караван, гнавший рабов на рынок в Алеппо, и как один из освобожденных невольников во время боя уложил троих нехристей чуть ли не голыми руками. Силой сэр Эдмунд был не обижен, поэтому-то сарацины и не стали обменивать его, когда он угодил в плен. Решили, что дешевле оставить его рабом, чем взять выкуп и вновь встретиться с этим франком на поле битвы!»
- Как давно скончался ваш муж? – вдруг спросил Гисборн.
- Пять лет назад.
- Вы любили его, миледи?
Баронесса бросила на Гая взгляд, в котором удивление боролось с возмущением его дерзостью. Да как он смеет?!
Она натянула повод, остановив коня, и вдруг резко дала шенкеля. Сарацин рванулся вперед, и не успел Гай опомниться, как увидел только его «петушиный» хвост. Награждая себя прозвищами, из которых «кто тебя за язык тянул, дубина» было самым лестным, он кинулся за Агнессой и увидел, что всадница неожиданно свернула с дороги и во весь опор мчится по ячменному полю. Гай понял, что произошло, и у него похолодело в груди - лошадь легла на повод. «Господи, дай ей сил удержаться в седле! Фьюри, давай же, дьявол!»,- лихорадочно поминал он Бога и черта, бросив своего коня в галоп. Но Сарацин почувствовал погоню и помчался во весь дух, не разбирая дороги.
Гай в бешенстве пришпорил коня, и Фьюри полетел стрелой. Тугой воздух бил в лицо, точно натянутая ткань, все вокруг слилось в какие-то разноцветные полосы, и только фигура Агнессы мелькала впереди белым пятном. Ну же, приятель, не подведи! Вороной конь почти настиг гнедого, Гисборн видел, что всадница держится в седле из последних сил, но главное, она вынула ноги из стремян. Вот умница!
Еще один рывок, и Гай сумел поравняться с ней, наклонился и на всем скаку схватил женщину за талию. Испуганный Сарацин шарахнулся в сторону, но Гай, отпустив на мгновение повод, сумел удержать баронессу и в следующий миг уже крепко прижимал ее к себе.
Почувствовав двойную ношу, Фьюри стал замедлять ход, Гисборн остановил тяжело дышавшего коня и неуклюже спрыгнул на землю. Агнесса была без сознания – в бледном лице не было ни кровинки, и, кажется, она даже не дышала. Опустившись на колени среди наливавшихся стеблей ячменя, Гай положил тело баронессы на теплую землю и растерянно склонился над ней. «Святая Дева, неужели она умерла?» - в ужасе подумал он и с облегчением увидел, как розовеют ее бледные губы. Вот дрогнули ресницы, Агнесса открыла глаза, и Гисборну показалось, что его сердце пронзили два холодных голубых меча.
- Что со мной?- слабо прошептала она.
- Ваш конь понес, миледи,- ответил Гисборн.
Все еще недоуменно оглядываясь вокруг, Агнесса приподнялась, потом попыталась встать, но покачнулась и упала бы, если б не заботливо подставленная Гаем рука, на которую она оперлась. Встав на ноги, Агнесса вновь огляделась, стряхнула с платья приставшие соринки и, казалось, окончательно пришла в себя.
- Но как я очутилась здесь?- ее глаза вновь пронзили рыцаря голубым огнем.
- Конь понес, и я.. Его остановить не смогли..- забормотал Гисборн, чувствуя себя последним дураком, но баронесса вдруг перебила его:
- Вы спасли мне жизнь, Гай! И заслужили мою вечную признательность и благодарность!
Она не прибавила «сэр» или «милорд», и сердце Гисборна, на мгновение замерев, вновь застучало, точно бешеное.
- О нет, миледи, - прошептал он, сам не понимая, что делает и говорит - не стоит...
Упав перед ней на одно колено и склонив голову, он сбивчиво продолжал:
- Позвольте мне быть Вашим верным … вечным… Позвольте служить только Вам…
Агнесса протянула руку, и Гай припал к ее руке губами, чувствуя, как земля уходит из под ног и все вокруг кружится в каком-то сумасшедшем вихре. Это не может быть правдой, слишком хорошо, чтобы было на самом деле! Но он держит в своих руках эту белоснежную руку, касается губами нежной кожи...
За его спиной раздался стук копыт и лошадиное ржание. Боже правый, только не сейчас! Вскочив на ноги, Гисборн увидел подъезжающих слуг баронессы. Один из них вел на поводу возмущенно фыркающего Сарацина. Увидев хозяйку, перепуганные солдаты заговорили разом:
- Господи помилуй, миледи, а мы уж думали, эта скотина вас насмерть зашибла…
- Смотрим, он с пустым седлом... И как только Вы целы-то остались…
- Молчать, болваны! - привычно заорал Гисборн, - хорошо же вы служите своей хозяйке! Выдрать бы вас как следует, грязные свиньи! – но, почувствовав легкое прикосновение к своей руке, смешался и замолчал. Агнесса подошла к понурившимся слугам и развязала кожаный кошель, висящий на поясе. Достав две монеты, она протянула их опешившим солдатам со словами:
- Если милорд Бюсси спросит, вы скажете, что все было хорошо, ничего не произошло, верно?
- А то как же, ничего такого! - забормотали враз повеселевшие стражи, и их грубоватые лица расцвели улыбками. Душа-человек у них хозяйка, ничего не скажешь. Да они за нее в огонь и в воду!
Баронесса подошла к Сарацину. Конь виновато ткнулся мордой ей в плечо, и она ласково потрепала его по шее.
- Вы же не сядете на него опять, миледи?- испуганно спросил Гисборн.
- Но он ни в чем не виноват, правда? - рука Агнессы продолжала ласкать довольно пофыркивающего коня, - он теперь будет умницей!
И она легко вскочила в седло.
На следующей день Гисборн узнал, что баронесса де Вильнев отбыла в аббатство к Хьюго де Рено. Слуги говорили, что госпожа вернется дня через три-четыре, и все эти дни Гай провел в каком-то восторженном мороке. «Опомнись, Гисборн,- иногда начинал твердить он себе,- Эта женщина не для тебя - она богата, знатна, красива. Опомнись!» Но стоило ему лишь вспомнить ее взгляд и слова, как все доводы рассудка летели в тар-тарары. Скорее бы она вернулась, скорее бы увидеться с ней вновь, и он найдет способ сказать ей то, что так и не смог сказать тогда… Скорее бы она вернулась в Ноттингем!

***

Скрип… скрип… скри-и-ип… «Ну и задам же я этим бездельникам, когда вернусь! Совсем распустились, даже не могут толком колеса смазать. Святая Агнесса, зачем вообще нужно было тащить с собой повозку, если я всю дорогу еду верхом!» Размеренный скрип колес почему-то ужасно раздражал баронессу. А остальные члены маленького отряда, возвращавшегося из аббатства в Ноттингем, казалось, не обращали на него никакого внимания. Старая Гедда прикорнула в засланной коврами повозке, Сэм по прозвищу Сликер правил лошадьми, Ник и Гиллен, неразлучные приятели, замыкали шествие.
Агнесса и Бюсси ехали впереди. Несмотря на все его протесты, Агнесса выбрала дорогу через Шервудский лес. «Послушайся я Бюсси и отправься в объезд, когда бы еще мы добрались до Ноттингема. Без того вернемся в город только к вечеру!» Она и так задержалась на два дня дольше, чем рассчитывала. Аббат Хьюго принял ее весьма радушно, но за этой показной радушностью проскальзывало плохо скрытое беспокойство. «А Гуго ничуть не изменился. И, надо отдать ему должное, порядок в его обители царит образцовый. Правда, под предлогом поддержания этого порядка, он искусно умудрялся избегать меня. Интересно, что там Робер успел ему наплести? Может быть, в следующий раз милорд аббат будет полюбезнее, не зря же, прощаясь, он напросился в гости? Святая Дева, как медленно мы едем!» Собственно, торопиться было ни к чему, но ей смертельно надоело тащиться шагом. Да еще эта скрипучая колымага! Ну вот опять: скри-и-ип! Что за наказание! И почему мы остановились?
Причина остановки была проста - трое мужчин с натянутыми тетивами больших луков перекрывали лесную дорогу. «Господь Всемогущий!- с изумлением подумала Агнесса,- неужели шервудские разбойники?». Она прислушалась к себе - нет, страха не было, было возбуждение от внезапной опасности и жгучий интерес - какие же они, эти лесные молодцы, о которых столько болтают, ведь со дня ее приезда в Ноттингем она только о них и слышала.
Один из стоящих на дороге бандитов был настоящим великаном – ростом больше шести футов, с всклоченными густыми волосами и курчавой бородой, а накинутая на плечи овечья шкура только усиливала его дикий вид. Второй был пониже, крепкий и широкоплечий, с недобрым взглядом прищуренных карих глаз. И, наконец, третий - без сомнения, главарь – стройный и темноволосый, совсем молодой. «Это и есть Робин Гуд? - удивленно подумала Агнесса, - а ведь не врут, он и правда куда как хорош собой. И на простолюдина ни капли не похож!»
Пока она размышляла, ее солдаты встали рядом со своим командиром, а разбойники продолжали держать их на прицеле. Из повозки выглядывала встревоженная Гедда.
- Что вам нужно, добрые люди?- крикнула Агнесса.
Назвать эту троицу « добрыми людьми» мог бы только слепой.
- Нам нужно поговорить с баронессой Вильнев! - ответил темноволосый.
- Я слушаю тебя, разбойник! – Агнесса отбросила всякую дипломатию. В кошеле на ее поясе достаточно серебра, чтобы откупиться за проезд по Шервуду.
Но разбойник неожиданно опустил лук.
- Нужна ваша помощь. Наш друг тяжело ранен.
Агнесса переглянулась с Бюсси.
- Где же ваш раненый?
В ответ Робин Гуд (если это был он) показал рукой на придорожные заросли. Не раздумывая, баронесса спрыгнула на землю и направилась к разбойничьему главарю. Бюсси бросился за ней. Двое остальных шервудских молодцов угрожающе натянули было луки, но тут же опустили их, послушные знаку своего молодого предводителя. Пройдя несколько шагов, Робин Гуд хмуро кивнул в сторону. Там на грубых носилках, сделанных из жердей и веток, лежал укрытый рогожей человек. Рядом с ним стояла на коленях молодая девушка, в стороне затаились еще двое, но Агнессе некогда было смотреть по сторонам.
Человек на носилках был без сознания. Его смуглая от природы кожа сейчас казалась грязно-серой, курчавые черные волосы слиплись от пота. Он что-то бормотал в бреду, скрежеща зубами. Агнесса откинула рогожу и увидела, что его мускулистый торс перебинтован льняным полотенцем. С левой стороны между ребрами на бинте проступало черное пятно запекшейся крови. Она опустилась на колени рядом с раненым, пощупала лоб, взялась за его запястье и ее брови недовольно нахмурились.
- Когда это случилось?- спросила баронесса.
- Ночью,- тихо ответила девушка.
- Стрела? Или меч?
- Нож,- ответил Робин Гуд.
Агнесса выпрямилась.
- Несите его в повозку, - властно скомандовала она, но никто из разбойников даже не пошевелился. Они настороженно смотрели на своего вожака.
- Его нужно отвезти в Ноттингем, - Агнесса повернулась к Робин Гуду, - в лесу я ничем не смогу помочь.
- Нельзя везти его туда, Робин, - тут же откликнулся великан, - ему там одна дорога - на виселицу. Уж Гисборн об этом позаботится!
Гисборн! Сердце баронессы предательски ёкнуло.
- Никто ни о чем не узнает, - сказала она,- да шевелитесь вы, нельзя терять время!
Робин принял решение - он кивнул своим людям, и два разбойника подняли носилки и осторожно понесли их повозке.
- Миледи,- раздался за спиной голос Бюсси,- миледи, вы слишком рискуете. За их головы объявлена награда, и если кто-нибудь узнает...
- Я не могу оставить человека умирать! - отрезала Агнесса,- Гедда, - крикнула она служанке, - устрой его поудобнее!
Старая Гедда захлопотала над раненым, что-то бормоча себе под нос, а Агнесса, забыв о разбойниках, уже давала приказания Бюсси:
- Надо отправить человека к Ипатию в Ноттингем, чтобы к нашему приезду все было готово. Кого можно послать?
Бюсси махнул рукой: «Гиллен, ко мне!» Один из солдат подъехал к хозяйке. Она задумалась на мгновение и четко заговорила:
- Ты отправишься сейчас в Ноттингем и скажешь всем, что по дороге сильно захворала Гедда. Болезнь опасная и очень заразная, поэтому челядь не должна и близко подходить, когда мы вернемся! Пусть даже во дворе никого не будет. Встретишь нас сам. Ипатию скажешь, чтобы он приготовил все, что нужно, и только ему одному, чтобы другие не слышали, ты скажешь – «ножевая рана». Он все поймет. Больше никому ни слова. Ты понял?
Слуга кивнул и готов был уже рвануть вперед, как один из разбойников, тот широкоплечий кареглазый головорез, придержал его коня за повод.
- Погоди, приятель, тут есть другая дорога. Вдвое путь можно сократить.
И он принялся объяснять, как проехать по старой лесной дороге. Гиллен кивнул и взял с места рысью.
- А вам, дамочка, наш парень дорогу покажет. Эй, Мач!- позвал разбойник, и к повозке подбежал подросток с наивным детским выражением лица.
- Покажешь леди, как проехать,- велел ему кареглазый.
- Уилл,- жалобно спросил мальчик,- а Назир поправится?
«Назир?» – удивилась Агнесса. Она заглянула в повозку, где Гедда уже устроила раненого, и, вскочив в седло, велела мальчишке: «Показывай дорогу!» Но прежде, чем тронуться, баронесса обернулась к Робин Гуду. Он стоял, опираясь на лук, и Агнесса заметила быстрый взгляд, которым он обменялся с Сэмом. Девушка подошла к красавцу-разбойнику и уткнулась заплаканным лицом в его плечо. Поодаль остановился великан, а рядом с ним топтался какой-то толстяк в монашеской рясе.
- Если довезем его живым до Ноттингема, то, с божьей помощью, постараемся вытащить с того света, - сказала им Агнесса. Повозка тронулась.

- У него девушка в Уикеме есть, к ней он и пошел,- простодушно рассказывал Мач, шагая рядом со стременем Агнессы,- только ейный жених бывший его подкараулил. Тот парень не один был, с одним Назир запросто бы справился, их трое было. Наш Назир их всех, конечно, уложил, только и его задели.
- Откуда ты знаешь?- спросила Агнесса.
- Так он сам рассказал, он ведь сумел до нас добраться, а потом ему совсем поплохело. Марион и Тук его лечили, только ему все хуже становилось.
- Тук - это тот монах, который был с тобой?
Мальчик кивнул и продолжал:
- Про вас говорят, что Вы любого вылечить можете, вот Робин и сказал: «Попросим у нее помощи».
- А как вы узнали, что я сегодня возвращаюсь из аббатства?- ласково спросила Агнесса.
Мач испуганно захлопал глазами, точно сболтнул лишнее, и замолчал.
«Неудивительно, что шериф никак не может разделаться с этой шайкой,- подумала Агнесса,- у них везде свои глаза и уши». Она наклонилась в седле и заглянула в повозку. Гедда осторожно протирала лицо раненого.
- Как он? - тихо спросила баронесса. В ответ служанка только покачала головой.
- Вы ему поможете, миледи?- спросил Мач. Агнесса улыбнулась, чтобы успокоить паренька.
- Я постараюсь. Долго нам еще ехать?
- Уже почти добрались, - торопливо ответил он,- тут и пол мили до Ноттингема не будет! Только я дальше с вами не могу… Вы ему поможете, правда?
- Конечно, помогу, не бойся.
На детском лице Мача отразилась наивная радость. Он долго смотрел вслед повозке, пока все не скрылись за деревьями.

---

Далекая весна (продолжение)

Челядь суетилась в большом зале Ноттингемского замка. Сидя у стола, Гисборн вдыхал аппетитные запахи похлебки и жареного мяса и рассеяно смотрел на склонившегося перед ним маленького человечка.

- Мне ихний конюх сказал, сэр, ей-богу не вру! - горбун Арчи даже выпучил глаза, пытаясь казаться убедительнее, - миледи де Вильнев ее зовут, хозяйка их будет значит. Она самая там и поселилась. Вдова барона де Вильнев.
- А ломбардец? О нем ты слышал что-нибудь, дурень? – недоверчиво переспросил еще раз Гисборн.
- Не знают они никакого «ламбарса», мы, говорят, люди леди де Вильнев, она самая здесь жить и будет, - вновь забормотал Арчи.
- Ладно, ступай. Узнаешь что-то новое, сразу ко мне.
Кособоко кланяясь, слуга поспешил уйти. Де Вильнев… Де Вильнев… Когда-то он уже слышал это имя, но не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах. А, не все ли равно? Милорда де Рено интересовал только итальянец. Стоит только где-нибудь запахнуть деньгами, как шериф тут же сунет туда свой нос. Интересно будет посмотреть на его рожу, когда он узнает, что вместо ломбардского банкира в бывшем доме еврея-ювелира поселится какая-то старая вдовая баронесса.
Лучше уж было не смотреть.
- Де Вильнев?!! Баронесса де Вильнев?! Вы не ошиблись, Гисборн ? - лицо де Рено побелело как полотно, потом краска медленно стала возвращаться на резко запавшие щеки.
- Да, милорд, баронесса де Вильнев, - подтвердил Гисборн, настороженно глядя на шерифа.
«Чего это он? Так побледнел, точно душа с телом расстается».
Но де Рено уже приходил в себя. Жадно осушив кубок, который держал в руках, он тяжело оперся о стол, глаза сузились, губы растянулись в презрительную ухмылку. Гай прекрасно знал это выражение лица - оно не сулило ничего хорошего. Сейчас начнется!
- Пришлите мне брата Госпина, я должен срочно написать Хьюго. А вы отвезете письмо как можно скорее.
-Что, прямо сейчас, милорд? – озадаченно пробормотал Гисборн, прислушиваясь к какому-то шуму во дворе. Кого еще там нелегкая принесла?
- Нет, дело вполне терпит до Рождества! – прорычал де Рено, и Гай понял, что на этот раз ему не отвертеться. Черт бы побрал и его самого, и эту баронессу, зачем надо было говорить о ней в начале ужина, - вы еще здесь, Гисборн?
И тут раздался голос слуги: «Миледи Агнесс де Вильнев!» В зал, в сопровождении челяди, входила молодая женщина. Свет упал на ее лицо, и Гай вспомнил…
…Торжества по случаю коронации принца Ричарда шли второй день. Гай стоял рядом с Эдмундом Гисборном в большом зале, полном гостей. Настроение у отчима, который перебрал вчера с вином и сегодня маялся жесточайшим похмельем, было отвратительное, и Гай дорого бы дал за то, чтобы оказаться где угодно, лишь бы подальше от него. Но тут Эдмунд толкнул пасынка в бок и прошипел: «Поклонись почтительнее, сюда идет Агнесса де Вильнев».
- Кто это, отец?
- Молодая жена барона Армана де Вильнев, в большом фаворе у королевы-матери. Говорят, молодой принц Джон тоже не обделяет вниманием эту шлюху.
- Она шлюха?
- Все они шлюхи, - процедил Гисборн-старший, - а ты тому живое доказательство! - Гай дернулся, как от удара и наградил отчима бешеным взглядом, но тот не обратил на него никакого внимания, прищурил опухшие веки и злобно повторил - кланяйся ниже, болван!
Гаю пришлось склониться в глубоком поклоне.
- Рада застать Вас в добром здравии, сэр Эдмунд! Как поживает миледи Маргарет? - услышал он мелодичный женский голос.
- Благодарю Вас, здорова, - раздался в ответ хриплый голос Эдмунда. У-у, старый ворон, будь ты проклят, - А где же мессир Арман?
- Будет рад видеть Вас в любое время, он сейчас здесь, вы не встречались?
- Нет, передайте ему мое почтение, буду рад встрече, - для Эдмунда подобный разговор был пределом светской любезности, - Разрешите представить Вам моего...сына Гая.
Молодой Гисборн поднял голову и увидел Агнессу де Вильнев. На вид ей было не больше двадцати – стройная женственная фигура, в которой не было и намека на хрупкость, густые русые волосы с пепельным отливом, заплетенные в косы и покрытые сеткой из золотых нитей. Лицо с чистым невысоким лбом, правильные черты лица, нежная белая кожа – предмет неусыпных женских забот и зависти подруг, темные брови, двумя ровными полукружьями оттенявшие глаза. А вот глаза были особенно красивы и именно они поразили юношу - прозрачно-голубые, цветом напоминающие … Да, то самое горное озеро! Прошлым летом Гай был в свите графа Глостера, отправившегося с каким-то королевским поручением на границу с Шотландией. Однажды утром их взорам открылось уединенное горное озеро, и у Гисборна захватило дух от его холодной красоты - вода, отражавшая чистое небо казалась ярко-голубой, прозрачной и глубокой одновременно. И глаза леди де Вильнев показались ему двумя горными озерами, наполненными прозрачной ледяной влагой.
- Мое почтение, миледи,- только и смог пробормотать тогда Гай.
- Милорд, - безучастно прозвучало в ответ.
Отойдя к толпе придворных дам, Агнесса вдруг спросила одну из них:
- Беатрисс, ты же знаешь леди Гисборн? Она саксонка?
- Да. А что?
- У юного Гисборна голубые глаза, какие бывают только у саксов. Значит, достались ему от матери.
Вечером Гай вновь увидел ее рядом с седым, но еще крепким мужчиной, державшимся с большим достоинством. «Барон де Вильнев, крестоносец», - шептались вокруг, и ему вдруг стало обидно, что эта красивая баронесса скорей всего забыла о его существовании уже через мгновение после знакомства.

***

-Миледи Агнесс де Вильнев!
Если бы Гисборн не отвлекся, ему доставило бы истинное наслаждение наблюдать, как шериф превратился в соляной столп, и каких трудов стоило де Рено овладеть собой. Когда баронесса подошла, он уже был сама любезность, только капельки пота почему-то блестели на лице. Гаю же показалось, что за прошедшее время она совсем не изменилась, хотя и овдовела, как выяснилось. И стала еще красивее.
- Миледи Агнесс, какая неожиданность, - шериф изо всех сил старался выглядеть приветливым, но его глаза впились в лицо гостьи, точно два буравчика, - чему обязан таким приятным посещением?
- О, всего лишь данью вежливости. Поселившись в Ноттингеме, я не могла не оказать почтение шерифу, - предерзко проворковала баронесса, - но зная, насколько «приятно» это посещение и мне, и Вам, - она насмешливо взглянула на него, - я сегодня здесь не задержусь.
На лице де Рено затрепетали ноздри - верный признак еле сдерживаемого гнева, но голос продолжал звучать ровно:
- И как же надолго Вы полагаете оставаться в Ноттингеме?
- Ровно настолько, насколько мне будет это угодно, - последовал ответ.
Взгляд Агнессы мельком скользнул по лицу Гисборна и вновь вернулся к шерифу:
- А этот достойный рыцарь?
- Сэр Гай Гисборн, мой помощник, - небрежно бросил де Рено.
- Сэр Гай? - удивленно произнесла баронесса и уже пристально посмотрела на молодого рыцаря, - рада нашей новой встрече.
У Гисборна неожиданно пересохло горло, и он смог только поклониться в ответ, ругая себя тупицей и неотесанным бревном. Между тем шериф вспомнил об обязанностях хозяина, слуги засуетились с кувшинами и подносами, и де Рено поднял тост за прекрасную гостью. Отпив из кубка, прекрасная гостья презрительно поморщилась.
- Недурное вино, мессир де Рено, - сказала она, называя шерифа на нормандский манер, - но я осмелюсь предложить вам настоящий кларет.
Агнесса легко махнула рукой и ее слуги поднесли солидный бочонок.
- Примите это от меня в знак искреннего расположения, мессир.
- Благодарю, миледи,- несмотря на вежливые слова, глаза шерифа готовы были испепелить баронессу. А ее все происходящее, казалось, от души забавляло.
- Как поживает мессир Гуго? Хочу навестить его в ближайшее время, моей грешной душе не повредит паломничество в святое место.
- Мой брат вполне здоров,- проворчал шериф.
Вдруг эту милую беседу перебил резкий крик - забеспокоился любимый охотничий сокол шерифа, Аякс, сидящий недалеко от стола.
- Вы, я вижу, все такой же страстный охотник? Разрешите взглянуть?- не дожидаясь ответа, Агнесса легко подошла к Аяксу, и шериф последовал за ней.
- Прекрасная птица!- искренне восхитилась она.
- Одна из лучших, если не самая лучшая в Англии,- гордо ответил де Рено.
« Как только не лопнет от спеси, – подумал Гисброн, - врет и не краснеет!»
-Значит, я не ошиблась с подарком для Вас, - баронесса вдруг обольстительно улыбнулась, - эй, Томас!
Один из слуг, до этого стоявший позади остальных, подошел, склонился перед шерифом и протянул вперед руку в кожаной перчатке, на которой сидела красивая бело-серая птица. При взгляде на нее у де Рено перехватило дыхание.
- Норвежский сокол! - едва переведя дух, прошептал он.
- Приятно угодить истинному ценителю, - довольно сказала Агнесса,- его привезли из таких диких и далеких мест, что я иногда сомневаюсь, а есть ли там вообще земля.
Если де Рено и мог испытывать страсть, то к деньгам и соколиной охоте. И охоту он любил настолько, что готов был тратить на нее деньги. Лучшего подарка для него было не найти. Не сводя с птицы глаз, шериф жестом подозвал сокольничего и внимательно смотрел, как сокол перешел из одних рук в другие. Потом обернулся к Агнессе и рассыпался в благодарностях, помимо прочего упомянув, что птица очень дорогая. И тут же получил ответ:
- За ее цену можно купить половину такой помойки, как Ноттингем.
Гай опасливо покосился на де Рено – не в его обычае проглотить такую дерзость! Но шериф лишь метнул на дерзкую гостью бешеный взгляд и промолчал.
А гостья начала прощаться.
-Сэр Гай проводит Вас, - сказал на прощание шериф, и Агнесса в сопровождении Гисборна вышла из зала Ноттингемского замка.

***

Под покровом деревьев стояла прохлада, лес, казалось, дремал под полуденным солнцем, но все в небольшом отряде хорошо знали, как обманчива эта сонная тишина. Шервуд не прощал того, кто слишком доверял его яркой зелени. Эта дорога в Ноттингем была самой короткой, и поневоле приходилось рисковать схлопотать разбойничью стрелу, но даже эта невеселая возможность не могла испортить Гисборну радости. Шериф теперь вернется не скоро - погостив у брата, он собрался за каким-то дьяволом в Лестер, и несколько недель Гай будет предоставлен сам себе. Пожалуй, стоит поблагодарить леди де Вильнев за такой подарок. После ее визита в замок (Гисборн поймал себя на том, что слишком уж часто вспоминает о нем), в де Рено точно бес вселился - он забросил все дела, слал гонцов с письмами то к брату, то к кому-то в Лондон; потом несколько дней глушил вино, как проклятый, а едва протрезвев, отправился в сопровождении Гисборна и отряда солдат в аббатство Святой Девы Марии.
Теперь Гай возвращался в Ноттингем вместе со своими людьми. Пока все было тихо, еще немного и опасность будет позади – за поворотом дорога выходила из леса. «Клянусь сатаной девятихвостым, похоже, что наш шериф просто сбежал. А братцу Хьюго не больно по вкусу пришелся приезд милорда. То-то кислую он скорчил мину!»- размышлял молодой рыцарь, усмехаясь при воспоминании о том, как братья де Рено целый вечер шипели друг на друга, точно два гусака. Вдруг Гай резко поднял руку, и отряд, повинуясь его жесту, застыл на месте, солдаты вскинули арбалеты. Из-за поворота приближался конский топот. Кто-то невидимый гнал коня бешеным галопом, и всадник был не один, доносился стук копыт еще нескольких коней. Погоня?! Но кто убегал, кого догоняли? Дьявольская сила, Шервуд никогда спокойно не проедешь!
В следующий миг прямо на Гисборна вылетел всадник на гнедом коне. От неожиданности конь Гая шарахнулся в сторону, едва не сбросив седока, гнедой чуть не врезался в группу солдат, раздались крики, Гисборн выхватил меч, но тут же узнал лошадь - арабский жеребец леди де Вильнев. На нем она приезжала в замок. О, что это был за жеребец, Гай душу бы продал за такого коня - настоящий кохлани!
- Молодец, Сарацин!- услышал Гисборн звонкий голос. В седле была баронесса. После быстрой скачки она дышала взахлеб, глаза ярко блестели, растрепавшиеся волосы рассыпались по плечам. Она ласково похлопывала по шее нервно всхрапывающего коня, - Добрый день, сэр Гай!
У Гисборна почему-то перехватило дыхание, но усилием воли он тут же взял себя в руки и учтиво поклонился.
- За Вами гонятся, миледи? - тревожно спросил Гай, не убирая меча в ножны и прислушиваясь к стуку копыт.
- Боюсь, что да,- беспечно ответила Агнесса,- и мне здорово попадет, когда меня догонят.
- Попадет?- удивленно переспросил Гисборн.
Агнесса весело расхохоталась:
- Это мой верный Бюсси и его люди. Я просто хотела узнать, на что способен Сарацин, - она вновь ласково потрепала коня, - и я не виновата, что они так отстали. Но Бюсси не терпит, когда …
- Он прав, миледи,- сурово перебил ее Гай, - Шервуд не место для одиноких прогулок.
Из-за поворота вылетели три всадника на взмыленных лошадях. Увидев Агнессу в окружении вооруженных людей, первый их них схватился за меч, но разглядев щиты солдат, успокоился.
- У вас нет причин для беспокойства, мессир Бюсси, - крикнула баронесса,- я под защитой шерифа Ноттингемского!
- У меня всегда есть такая причина, если Вы в седле, миледи,- раздраженно возразил широкоплечий всадник лет сорока. Это и был Бюсси - верный слуга и телохранитель баронессы. Когда-то он преданно служил барону де Вильнев, и его суровое лицо навсегда приобрело смуглый цвет, прокаленное жарким солнцем Палестины.
- Этот конь сущий дьявол,- продолжал Бюсси,- Вам стоит быть осторожнее.
- Не клевещите на моего красавца,- Агнесса состроила задорную гримаску,- Вам просто обидно, что Сарацин опять притащил вас на хвосте!
- Но, миледи…
- Довольно, Бюсси,- голос баронессы похолодел.
- Сэр Гай, - обратилась она к Гисборну, и ее голосок вновь зазвучал серебряным колокольчиком - вы направляетесь в Ноттингем? Могу я составить вам компанию?
Изо всех сил стараясь казаться значительнее, Гисборн с важностью ответил:
- Только если Ваша милость обещает не испытывать больше, на что способен Сарацин.
Бюсси взглянул на рыцаря почти что с благодарностью.
- О, я буду пай-девочкой,- уверила его Агнесса.
Вспоминая позже эту встречу, Гай удивлялся себе. Всю дорогу до Ноттингема он, кому всегда с трудом давалась всякая куртуазная болтовня, не замолкал ни на мгновение. Впрочем, тема их беседы была весьма далека от куртуазности – Агнесса мило поинтересовалась у Гая, нравится ли ему Сарацин, речь зашла о лошадях, и Гисборн разошелся вовсю, а она весело смеялась его шуткам, спрашивала по любому поводу его мнение и тут же соглашалась с ним.
Бюсси, ехавший за ними следом, с усмешкой поглядывал на свою госпожу. Что она нашла в этом щенке? Изо всех сил старается вскружить ему голову, уж он-то видит, его не проведешь – тут тебе и нежные взгляды, и томные вздохи, и серебристый смех! А этот красавчик (как его там, Гисборн?) уже попался в расставленные баронессой силки - глаз с нее не сводит, болтает всякую чушь, и своим горделивым видом больше всего напоминает Бюсси петуха на насесте. Да ладно, что с него взять, молодость, молодость… Нет худа без добра - пока Агнесса морочит мальчишку, хотя бы не понесется опять вскачь, не разбирая дороги.
Страсть баронессы к верховой езде изрядно портила ему кровь, особенно теперь, когда за бешеные деньги (правда, мессере Луччиано божился, что продает без барыша, чуть ли не в убыток), был куплен этот гнедой арабский дьявол. Конечно, конь великолепный, но слишком горячий, справиться с ним трудно и мужчине, куда уж слабой женщине, даже если она и прекрасная наездница, как баронесса. Но бедняге Бюсси никак не удавалось уговорить свою своенравную хозяйку быть поосторожнее.
Дорога, между тем, давно вышла из леса, уже показались башни замка, но увлеченный разговором Гисборн ничего не замечал. Опомнился он, когда они въехали в город и со всех сторон стали раздаваться приветственные крики. Относились они уж конечно не к нему, а к его спутнице - за то короткое время, что она жила в Ноттингеме, Агнесса уже успела стать весьма известной. Откуда-то все узнали, что один из слуг баронессы, чернявый хромоногий малый со странным именем Ипатий - искусный лекарь, да и сама леди весьма сведуща в лечении ран и переломов. Весь город знал о том, что она выходила брата трактирщика, которого пырнули в драке ножом, а Ипатий спас от родильной горячки жену бочара. Теперь перед воротами дома баронессы то и дело ожидали приема страждущие, а так как плату за лечение она не брала, да еще подкармливала больных и творила щедрую милостыню, то не приходилось удивляться тому, что ноттингемская чернь тут же окрестила ее «Агнесса Милостивая». И теперь со всех сторон неслось: «Да благословит тебя бог, прекрасная госпожа!», «Господь благословит тебя, милостивая леди!»
Баронесса скромно опустила глаза, словно все это ее не касалось, а прощаясь, неожиданно попросила Гисборна сопровождать ее завтра на верховой прогулке. Душа Гая возликовала, и холодный учтивый ответ стоил ему большого труда – конечно, он почтет за честь! Бюсси, удивленно вскинувший было брови, услышав эту просьбу, тут же недовольно нахмурился. Надо бы сказать миледи, что вдове милорда де Вильнев не след разъезжать на виду у всех с таким пригожим помощником шерифа, да разве она послушает! Но тут в его черных глазах загорелся хитрый огонек: «Посмотрим, что скажет Гедда! Уж ее-то госпоже выслушать придется, не будь я Ангерран Бюсси». Старая Гедда была любимой служанкой миледи и грозой всей баронской челяди. В молодости она служила матери баронессы, потом нянчила маленькую Агнессу и до сих пор считала леди глупой девчонкой, за которой нужен глаз да глаз. Она была предана ей душой и телом, зорко блюла ее интересы и единственная могла сказать в лицо госпоже все, что думает. Посмотрим, что скажет Гедда!

---

Далекая весна

Яркое утреннее солнце заливало Сен Жан д’Акр, лучи его отражались от белых стен домов и осыпали золотыми бликами морскую гладь, соперничавшую синевой с бездонным куполом небес. Несмотря на ранний час, на узких улочках, на базарах и площадях большого средиземноморского города уже шумела пестрая разноязыкая толпа. Но в келье было прохладно и тихо — окно выходило в тенистый сад, а высокая каменная стена надежно защищала комтурство от уличного шума. Единственным украшением комнаты было простое деревянное распятие на стене — за соблюдением устава, предписывавшего добровольную нищету без собственного стяжания, здесь следили строго.

Сидящий у окна высокий седовласый рыцарь небрежным жестом отпустил послушника, и тот бесшумно удалился — мессир Гисбòрн всегда был молчалив, и отвлекать его праздной болтовней охотников не находилось. Рыцарь же c сдержанным вздохом отвернулся от окна.


Его загорелое лицо пересекал бледный кривой шрам — след одной из многих жестоких стычек и битв, участником коих довелось ему быть; голубые глаза, не утратившие со временем яркости цвета, смотрели на мир холодно и жестко, и лишь самый внимательный собеседник мог заметить в их глубине затаенную, тщательно скрытую боль.

Что ж, годы дают о себе знать. Сколько лет он, грешный, уже провел в Палестине? Тридцать? Тридцать пять? Воистину, человек — как трава дни его, как цвет полевой, так отцветёт…Тридцать пять лет, как он принял крест и надел черный плащ госпитальера. «Одежду кавалерскую, черную да носит со знамением белого креста на левой стороне; сия одежда обыкновенно да будет в знак мира; в военное же время, когда должно идти на сражение, та же одежда червленного цвета с белым крестом да будет знаком войны», — повторил он про себя «Правила Ордена святого Иоанна Иерусалимского». За это время он верно служил Ордену и в дни войны — своим мечом под Дамиеттой и в Крак де Шевалье; и в дни мира — в том, что госпитальеры сейчас украшают Акру величественными зданиями есть малая толика и его заслуг, прости, Господи, ему грех гордыни.

Тридцать пять лет, целая жизнь… Мессир осторожно снял с шеи серебряную цепочку, на которой висел небольшой овальный диск. На нем еще можно было различить полуистёртое изображение и надпись, а в самом центре виднелась зазубрина, словно кто-то ударил по ней зубилом. Задумчиво глядя на потемневший от времени кусочек металла, он прошептал: «Годы идут..» И хотя всемилостивый Господь послал ему не только долгую жизнь, но и крепость телесную — в седле он держится не хуже молодых, не боится дальних переходов, и удары его меча, доведись пустить его в дело, будут такими же разящими, но с годами предательница-память, помимо воли, все чаще возвращает его в далекое прошлое, отвлекая от насущных дел Ордена. Уже давно отошли в мир иной участники минувших событий, и хотя все эти годы он не позволял себе даже думать о тех временах, он ничего не забыл. Ничего никогда не забывается, ему ли этого не знать! Ведь все чаще глядя на сад за окном, он видел зелень совсем другого леса и при взгляде на бесконечную синь небес вспоминал неяркое небо далекой северной страны. Да простит его Бог, более он не может противиться зову своего сердца. И сегодня он позволит своим помыслам вернуться в ту далекую весну, что пришла на смену суровой затяжной зиме…

***

Зима в том году выдалась холоднее обычного, шли дожди со снегом и ледяным ветром, и весна, точно стремясь догнать упущенное время, пришла дружная и теплая. Под солнечными лучами весело зазеленели поля, покрылся изумрудной листвой Шервудский лес и до самой темноты в нем не смолкал ликующий птичий гвалт. В середине апреля дни стояли уже совсем жаркие, и когда солнце опускалось к макушкам деревьев, легкий ветерок приносил в замок запахи травы, молодой зелени и теплой земли, пьянящие не хуже вина.
Сэр Гай стоял у бойницы. В неверном свете уходящего дня лицо рыцаря казалось совсем юным, но вдруг недоверчивая ухмылка искривила мальчишеские черты. Нет уж, больше его не обманет этот весенний хмель. Прошло то время, когда, вдохнув молодой ветер, он начинал грезить подвигами, славой и королевскими милостями. Хватит, все гораздо проще — хитростью и лестью богатство и фавор можно добыть куда надежнее. Любовь? Да ладно, благородные дамы вообще не в его вкусе. Все, о чем там мурлыкают менестрели — сущая ерунда, и все сердечные муки быстро проходят, стоит лишь кликнуть в свою опочивальню кого-нибудь из служанок. Но то ли слишком тихим был весенний вечер, то ли слишком доверчиво засветилась на востоке первая хрустальная звезда, и Гисборн медлил уходить.
Наконец он резко отвернулся, и лицо помрачнело еще больше. Не удержался. Слабак! Не смог удержаться, чтобы не взглянуть исподтишка на крышу этого чертова дома, где раньше жил де Тальмон. Раздосадованный на себя, на милорда шерифа, который сейчас за ужином обязательно ехидно скажет ему какую-нибудь гадость, на душистый весенний вечер и весь белый свет, сэр Гай быстро зашагал вниз.

***

Едва ли не с Михайлова дня жители Ноттингема гадали: кто же поселится в этом доме и для кого его отделывают с такой невиданной роскошью? Раньше дом принадлежал ювелиру Исааку, но во время погрома из всей его семьи уцелели только невестка и одна из дочерей, которые потом перебрались куда-то к родне.
Какое-то время почерневший от дыма пожара добротный каменный дом простоял пустым, но вот появились работники, застучали молотки, потянулись повозки с досками, камнем и еще не поймешь с какими-то диковинными штуками, и в городе заговорили, что дом достался ломбардцу по имени Луччиано. Видно этот мессере ломбардец счета не знал деньгам - в окна дома вставили свинцовые переплеты, заполненные заморским стеклом - такого чуда не было даже в замке! Маляры разводили в огромных чанах на дворе известку и белили стены в зале и комнатах, каменщики перекладывали камины, плотники ломали перегородки на первом этаже, где когда-то была лавка, в общем, работа кипела вовсю. Славные горожане лишь покачивали головами, глядя на такую суматоху: «Избавились от одних кровопийц, тут же налетели другие. Чтобы так жить, этот видно дерет со своих должников три шкуры не хуже еврея». Сейчас отделка дома была уже закончена, слуги наводили порядок, все говорило о том, что скоро должен появиться хозяин.

---

Друг мой враг: Каждому свое (окончание)

VI

Вот все и кончилось. Как и должно было. Попытка сделать Локсли другом провалилась, и все остальное было не реальнее полета для свиньи. Он в очередной раз — в который уже? — дал себя обмануть. Себе же самому, что самое смешное! Хотя и Локсли врал, что вернулся домой. К Марион вернулся! А Гай вообразил, что его слова и поведение что-то значат. Но это были иллюзии и пустые мечты. Локсли никогда не выберет его, что бы Гай ни сделал, как бы ни старался завоевать его сердце... Кто он ему? Бывший враг? Да, но это не означает друг, и уж совсем не означает желания, не говоря уже о чем-то большем. На этом и следовало остановиться, а не лезть дальше, надеясь непонятно на что.

***

Леди Волчья Голова скривилась от отвращения вперемешку с презрением, когда Гай приставил кинжал ей к горлу. Одно движение — и в реку хлынет пенящаяся кровь, а голова этой самой леди будет болтаться на позвонках, в окружении разрезанных жил и хрящей. Хотя голову можно отрезать совсем и кинуть Хантингтону вниз. Он увидит, и тогда для Гая все закончится. Чего тянуть-то? А если Хантингтон от расстройства промахнется и вместо глаза, шеи или сердца угодит в плечо, как в прошлый раз? Или вообще в белку на дереве? С него станется... Вот Локсли не промахнулся бы.
«Ему будет больно, а тебе самому больно уже сейчас, и вовсе не потому, что он тебя потом убьет... На это тебе как раз наплевать».
Пусть ее судит король, пусть их всех судит король, Гаю все равно. А Хантингтон сбежал. Впрочем, как всегда. Локсли может не волноваться за «свою» Марион, Хантингтон о них позаботится. Так оно и получилось.

***

Робин увидел их в лесу, у дороги на Ньюарк. Своих бывших друзей, Марион с Хантингтоном... и его. Зачем Гай приехал в Шервуд один? Неужели хотел встретиться? Робин оказался тут случайно — заметил крадущегося куда-то Назира и решил посмотреть, что тот задумал.

***

Назир и правда кое-что задумал. Все подозрения, догадки и домыслы, одолевавшие его с весны, превратились почти в уверенность. А когда он увидел на стене Ноттингемского замка еще одного лучника, что вместе с Робертом целился в короля, то не поверил своим глазам. Этого человека он знал слишком хорошо. И его там быть не могло. Поняв, что его помощь не требуется, тот человек — или не человек? — ушел, так же тихо и незаметно, как появился. И с того дня Назир понял, что ему не будет покоя, пока он не выяснит, что происходит, и кто этот загадочный лучник. И при чем тут Гизборн.
В том, что помощник шерифа как-то с этим всем связан, Назир уже не сомневался. Гизборн, по сути, был единственным, кто мог что-то объяснить. Попытки выяснить, зачем тот чуть ли не каждую неделю мотается в Ньюарк, ни к чему не привели: рыцарь бесследно исчезал куда-то по дороге.
Вот и сейчас Назир видел, как Гизборн спешился и, взяв под уздцы своего сатанинского коня, пошел в чащу. Дальнейшее его поведение выглядело странным. Он бросил поводья, конь мигом начал щипать травку, а сам Гизборн уселся между корней старого дуба и о чем-то глубоко задумался. Так его и обнаружили лесные стрелки, выбежавшие на поляну. Гизборна окружили, но он даже не шевельнулся. Назир какое-то время удивленно смотрел на это, а потом присоединился к друзьям. С Гизборном он позже поговорит. Отдельно.

***

Робин видел, что происходило, и ему это не понравилось.
— Что ты здесь делаешь, Гизборн? Один? — спросил теперешний Сын Хэрна.
— Не твое собачье дело, Хантингтон! — мрачно и нехотя буркнул тот, даже не двинувшись с места. — Отойди, не загораживай мне солнце.
— Твое высокомерие и надменность, Гай, тебя погубят.
— К твоей вящей пользе. Что тебе от меня надо? Денег нет, но в седельной сумке можешь порыться.
Гай сидел, прислонившись спиной к дереву, и спокойно наблюдал за разбойниками.
— Да ну, тебя грабить неинтересно, у тебя же никогда ничего путного нет! — Роберт рассмеялся. — А может, я хотел узнать, что ты делаешь в моем лесу?
— В твоем? — несмотря на серьезность ситуации, Гай усмехнулся. — Этот лес никогда не был твоим, Хантингтон. И никогда не будет, не мечтай.
— И королевским тоже.
— А король-то тут причем?— неподдельное недоумение Гая насторожило всех.
— Что ты имеешь в виду? — осторожно поинтересовался Роберт.
— И это меня считают дураком? Если хочешь знать, спроси ее, — Гай кивнул на Марион. Та побледнела и выхватила стрелу из колчана. Уилл тоже.
Робин увидел, как Хантингтон напрягся, и чуть не кожей почувствовал, что от Роберта, как от брошенного в воду камня, разошлось нечто колкое и обжигающее. Он поежился и вспомнил, как Гай предупреждал его о том что Хантингтон не потерпит присутствие соперника ни в чем. Один тонкий намек, все лишь тень, и вот уже Хантингтон выхватил Альбион, а следом за ним луки Марион и Уилла ощетинились стрелами.

«И что ты будешь делать?»
— Они могут его убить!
«Она, кстати, тоже. А раньше эта мысль не приходила тебе в голову?»
— Раньше все было...
«По-другому? Чем же? А опыт у нее есть, и попытка уже была...»
— Ну уж нет!
«Так что ты будешь делать?»

Что он будет делать? Да как обычно! Мишенью Робин выбрал Уилла.

«Почему его, а не Роберта? Только представь, как ты пускаешь стрелу... Кстати, куда именно? Глаз? Горло? Сердце? Живот? Ты же умеешь убивать, не задумываясь, а это всего лишь мишень. Миг — и графский сынок корчится в агонии на траве, а Марион снова твоя! Думаю, она быстро простит тебе смерть... э... возлюбленного. Хочешь, все вернется? Ты, твои друзья, твоя любовь, твой враг?»
— Не хочу. Это место никогда больше не станет моим. Оно моим и не было, сам знаешь.
«Почему не станет?»
— Потому что оно мне не нужно. Это больше не мой путь.
«А какой тогда твой? И, главное, с кем?»
— Сгинь! Я знаю, с кем!

— Робин, что ты с ним разговариваешь? Кинжал под ребра, и вся недолга!
— Робин? Надо же! Не пыжься, Хантингтон, не похож.
Эта язвительная усмешка, видимо, стала для Хантингтона последней каплей. Но ни кинжал, ни меч он в ход не пустил, а просто ударил Гая ногой в лицо. Тот отлетел в сторону и упал, упираясь руками в прелую листву. Робин видел, как изо рта Гая потекла струйка крови, а лицо исказилось от ярости. И тут Гай поднял глаза и посмотрел прямо на него. Он его видел.
Проследив за направлением стрелы, он понял, в кого Робин целился, и гнев на его лице сменился удивлением, затем страхом. Когда он вновь повернулся, в его взгляде была почти паника. Он едва заметно дернул головой и беззвучно что-то шепнул разбитыми губами. Похоже, это было «Нет!» Гай не хотел, чтобы Робин хоть как-то выдал свое присутствие.
Назир тоже заметил эту гримасу рыцаря и разглядел среди густой листвы стрелу и глаза... Зеленые глаза друга, которого считал погибшим и оплакивал все эти три года. В тот же миг таинственный стрелок исчез, но Назир успел понять, в кого тот целился.
— Все! Ты, Робин, как хочешь, но я его сейчас... — Уилл вознамерился уже покончить с Гаем, все еще лежащим на земле.
— Нет, Уилл! — остановил его Назир. — Не марай руки о грязь без крайней нужды.
— Он прав, Скарлет, — поддержал Назира Хантингтон. — Оставь его.
И добавил:
— Пока, Гай! Ты, как всегда, не видишь дальше собственного носа, поэтому я тебя прощаю. На этот раз.
Скарлет, злой из-за того, что месть не удалась, хотел отыграться хоть как-нибудь. Вытащив из ножен меч Гизборна, он вонзил клинок в землю и сломал. Рыцарь скрипнул зубами и дернулся, но Мач держал его на прицеле. Скарлет, может быть, придумал бы еще что-то, но Хантингтон окликнул их, и им пришлось уйти. Через мгновение разбойники растворились в лесу, как никого и не было.
Гизборн встал, выругался, отряхнулся, поднял обломок с рукоятью и вложил в ножны, видимо, посчитав, что лучше половина меча, чем вообще ничего. Назир, все это время наблюдавший за ним, решил, что пора.
— Подожди, норманн.
Тот вздрогнул и обернулся, но не испугался.
— Тебе-то что нужно?
— Ты знаешь, что.
— Разве?
— Не притворяйся, я тебе не поверю. Где он?
— Кто?
— Робин Локсли.
Рыцарь помолчал немного, потом пожал плечами.
— Ты спятил, сарацин, он уже три года как мертв.
— Я знаю, что он жив, и ты, Гизборн, знаешь это тоже. Где он? Я пока спрашиваю по-хорошему.
— Если ты так уверен, что он жив, пойди да поищи. Может, найдешь.
— Не советую играть со мной.
— Да? А в какие игры ты сам играешь, а, сарацин?
— Что?
— Я на тебя удивляюсь уже который год. Ты хозяев меняешь, как тетиву у лука. Сначала служил барону, но как только тот отбросил свои дьявольские копыта, перекинулся к его убийце и стал служить Локсли. Потом был лорд Клан, и какое совпадение — его убили тоже. А ты верой и правдой служишь его убийце — Хантингтону. Что дальше будет?
— Хорошо, Гизборн, не хочешь отвечать по-хорошему...
— Я тебе уже ответил, и другого ответа у меня нет.
Кривой клинок с шелестом выскользнул из ножен, острие уперлось Гизборну в ямку под горлом.
— Наз, он не знает! — воскликнул Робин, выйдя из укрытия. — Он сам настоял на этом, и я вижу, что это было лучшее решение.
Назир убрал меч в ножны. Медленно, как во сне, подошел к Робину и, замерев на миг, вдруг обнял. Робин обнял его в ответ, но через плечо Назира с отчаянием смотрел в глаза Гаю, который оцепенел при виде такой картины. Назир что-то почувствовал и отстранился. Посмотрел на Робина, потом перевел взгляд на рыцаря. Гизборн отвернулся, но Назир не дал ему уйти, чему Робин был несказанно рад.
— Постой, норманн, объясни, что здесь происходит.
— Пускай твой друг и вожак тебе объясняет, — Гай направился к пасущемуся неподалеку вороному.
— Гай!
Робину стоило усилий не броситься следом. Зато Назир схватил его за кольчужный капюшон и прижал к стволу дуба, рядом с которым стоял конь.
— Нет, я хочу знать!

Робин опомнился, сорвался с места и встал между ними, отвел руку Назира в сторону.
— Наз, я все тебе расскажу, — он повернулся к Гаю: — Прошу, не уходи, мне нужно и тебе многое объяснить.
— Ты мне уже все объяснил в прошлый раз. Я тебя понял, — отрезал Гай и, отодвинув его, потянулся за поводом.
— Нет, не все! — Робин схватил его за плечи, развернул к себе. — Гай, я...
— Надеюсь, твой сарацин будет благоразумно молчать, и его теперешний хозяин о тебе не узнает. Прощай, Робин.
Назир положил руку на плечо своему другу и господину и слегка сжал, не отпуская, пока Гизборн не скрылся из виду.
— Наз, почему? Он же...
В голосе Робина бывший ассасин услышал отчаяние и тоску. И все окончательно встало на свои места. Назир давно подозревал истинную причину порой столь странных и загадочных поступков этих двоих, но сейчас последний кусочек мозаики довершил картину.
— Робин, друг мой, брат мой, если я хоть что-то в чем-то понимаю, ты еще сможешь объяснить ему все, что хотел, и он поймет.
— Хотел бы я, чтобы ты оказался прав.
— Но начни с меня, я многого не понимаю.
— Это долгая история.
Рассказывая Назиру обо всем, что так долго скрывал, Робин утешал себя мыслью, что тот не ошибается, и Гай поймет. Все поймет.

VII


Жалкий остаток лета Гай пытался отвлечься от мыслей о Робине, хоть чем-нибудь, пусть даже турниром. Но вместо турнира он снова вляпался в дерьмо. Гая не удивило вероломство де Рено, все к этому и шло... Его потрясло, что он сам оказался к этому не готов. Куда ему, собственно, было бежать? Как всегда — некуда. В монастыре он не нашел убежища, а лишь опять столкнулся с очевидным.
Как ни хотелось Гаю прирезать де Рено, но переступить через себя он не смог. Он представил, что берет предложенный ему нож, одним движением рассекает шерифу горло, кровь хлещет на серые монастырские камни, которые не отмыть и не отчистить уже ничем. Де Рено хрипит, выпучив свои рыбьи глаза, а Гай вспарывает ему брюхо, и кишки сизыми змеями вываливаются наружу вместе со всем дерьмом. Но от этой картины, прежде столь желанной, вдруг стало мерзко, и Гай отверг щедрое предложение поганого колдуна. Более того, пришлось спасать шерифа не только от лысого чучела с его кимрами, но и от разбойников.
Де Рено, видимо, оценил. Иначе как объяснить то, что он внезапно воспылал желанием вернуть своего помощника. Гаю, как обычно, некуда было деться, и пришлось согласиться. Но вмешалась сама судьба. Предоставить Брюйеру труп Хантингтона им не удалось, и пока тот под стенами монастыря Святой Марии ругался с аббатом Хьюго относительно шкуры его братца, Гаю снова пришлось бежать, благо здешние лазейки он знал хорошо. Но по полю лучше было не ходить — увидят и догонят, а вот шервудские кусты впервые сослужили ему хорошую службу.
В чаще леса, отдышавшись и осмотревшись, Гай нашел небольшую ложбину и спрятался там. Ему нужно было обдумать, что делать дальше. Положение было незавидным. Но, удирая от колдуна и его волков, ему удалось спасти дедов меч. А из монастырской оружейной он прихватил арбалет и две связки болтов. От лесников спрятаться можно — Гай хорошо знал места, по которым его подчиненные предпочитают ходить, и те, куда они не ходят ни при каких обстоятельствах. Сложность заключалась в том, что в этих местах можно было столкнуться с людьми Хантингтона, чего совсем не хотелось. Нет, в Шервуде ему не место, надо как можно скорее уходить.
Гай нащупал в поясе ключ, лежащий там как насмешка судьбы. Ключ от несуществующего «дома», в попытках обрести который он готов был терпеть, что угодно. Вся его жизнь была в этом, но что бы он ни делал, так ничего и не добился. Попытаться где-нибудь еще? Но куда он пойдет, и что будет делать? У него ничего не осталось. Он проиграл во всем, и свою жизнь в том числе. Гай Гизборн, рыцарь без чести и коня, стал еще и преступником. Он теперь такая же Волчья Голова, как Хантингтон с его бандой. Но, в отличие от них, не сможет столь успешно скрываться в лесу, да и не хочет, если честно.
Чего он добился за... Сколько лет он барахтается в этом болоте в надежде хоть на дюйм продвинуться вперед и получить пусть не что-то хорошее, но хоть не полное дерьмо? Пять или шесть? Все эти годы он пытался выслужиться перед шерифом и королем — не оценили и не оценят никогда, следовало понять сразу. Стремился добиться мизерной независимости от грошового жалованья — не получилось. Что он делал не так? Почему все его попытки рассыпались в прах?
Но хуже всего, что силы были потрачены еще и на иллюзию, что если любить кого-то достаточно долго и достаточно сильно, стараться сделать все, что от тебя зависит, на твою любовь ответят. Пусть даже не полюбят, но хотя бы примут то, что ты предлагаешь и даешь. О, вот на эту сладкую сказку за всю свою бессмысленную жизнь он польстился не раз и не два! Но последняя попытка переплюнула все предыдущие и по степени безумия, и по степени провала. Ведь он даже не женщину выбрал, но и это не главное. Самое безумное и ужасное, что он выбрал врага. Хотя, справедливости ради, не настолько уж Локсли был врагом, если с остальными сравнить. Неужели потому и выбрал? И оказался в ловушке собственных чувств и...
Легкий, почти неуловимый шорох сбоку заставил Гая вздрогнуть, но обернуться он не успел: кто-то схватил его и зажал рот ладонью. Он рванулся, но его опрокинули на спину... а сверху прыгнул Робин. Одной ладонью прикрыл рот Гаю, а палец другой руки приложил к своим губам. Взгляд у него был шальной и умоляющий. Наконец, Робин медленно отвел руку, слез с Гая и поманил за собой, все так же молча.
И Гай пошел за ним. Зачем? Опять в порыве безумной надежды непонятно на что? Мелькнула мысль, что до конца своей жизни он будет болтаться в этом замкнутом круге. И следующая, как утешение — скорее всего, это будет продолжаться недолго. Но сейчас под его ногами была такая козья тропа, о существовании которой в здешних местах он и не подозревал.

***

Робин наблюдал за Гаем вот уже несколько часов, и то, что он видел, его пугало, более того, вселяло леденящий ужас. Рыцарь сидел неподвижно, уставившись в огонь, и за все время, что они шли в пещеру, да и потом тоже, не сказал ни слова. Он был здесь — и как будто за тысячи миль отсюда. В таком состоянии Робин не видел его никогда. Даже перед лицом смерти он был живым. А сейчас здесь сидела только оболочка, пустая, холодная и почти мертвая. Тогда как дух, неугомонный и беспокойный, бесстрашный и неудержимый огненный дух, наполняющий это тело жизнью, был где-то в другом месте. Глядя, как языки пламени отражаются в остекленевших глазах, которые прежде сами сияли, Робин не знал что сделать, как вернуть Гая.

«Сказать».
— Что?
«То, что ты должен был сказать уже давно».

Но как же сложно начать! Робин подсел к Гаю вплотную и, чтобы хоть как-то привлечь внимание, произнес:
— Здесь ты в безопасности, никто, кроме Назира, не знает об этом месте.
— Зачем ты это сделал? — тихо отозвался вдруг Гай, так и не сводя пустых глаз с пламени.
— Потому что ты в беде, и я хочу тебе помочь, — Робин задумался на миг: — Как ты уже не однажды помог мне.
— Завтра я уйду, так будет лучше. Для всех.
— Нет, не будет! Ни для кого не будет! — Робин схватил его за плечи и развернул к себе. — Когда Назир рассказал мне, что произошло, я подумал... Я испугался. За тебя.
— Что? — Гай растерянно смотрел на Робина, но в глазах появилась искра. — А как он тебя нашел?
— Я рассказал ему, но это не важно — он не предаст нас.
— Что ты ему рассказал?
— То, что ему нужно было знать, но это не главное! Гай, я понимаю, что ты сейчас...
— Нет, ты не понимаешь! Моей жизни, по сути, нет. И ничего больше не будет.
— Нет, Гай, выслушай меня. Прошу.
Гай молчал, но не порывался встать, и Робин решил воспользоваться этим, чтобы наконец выложить все начистоту.
— У меня долго не получалось сказать тебе, но... Все не так просто и... Понимаешь, нет случайностей. Наша встреча тогда была для нас обоих судьбой. Наверное, она была предопределена, а я слишком поздно это понял, и мы оба шли путем ошибок. Для тебя были только война и служба, для меня — то, что я считал предназначением. Сейчас тебе кажется, что все бессмысленно, но ты просто не привык к другому. И я тоже так раньше думал. Думал, что смысл моей жизни быть Сыном Хэрна, следовать его заповедям и помогать людям. Отомстить моим врагам, наконец! Но потом понял, что эти действия имели смысл, пока совершались, но после них ничего не оставалось. Совсем ничего! Этот путь никуда не приводит, это замкнутый круг. Я всерьез полагал, что ты — мой враг, и я ненавижу тебя, но оказалось вовсе не так. Я понял, что ненавижу тебя за то же, за что и люблю. Но люблю неизмеримо, видимо, поэтому и возненавидел. Я думал, моя судьба — это Марион, а вышло так, что я вижу, как она счастлива с другим, и в моей душе нет ни капли ревности. Я с легкостью отпустил ее, но мне тяжело без тебя. Я думал, что Шервуд мой дом, и мне больше ничего не нужно, но, когда вернулся, то понял, что без тебя все это не имеет значения. Без тебя мой дом пуст и не нужен мне. Оказывается, ты тоже мой дом, Гай. И я хочу стать тем же для тебя. Я не прошу тебя принять это, просто предлагаю. И готов ждать твоего решения. И если ты согласишься, то это навсегда, что бы ни случилось.
Гай потрясенно смотрел на него, не в силах произнести ни слова. Наконец он с трудом выдавил:
— Ты это вот сейчас... серьезно?
— А разве похоже на шутку?
— Робин, я... — он судорожно сглотнул и хрипло прошептал: — Я не смогу быть тем, кем ты хочешь, чтобы я был... Я нищий безродный ублюдок без совести и чести, который всю жизнь занимает не свое место.
— Я не хочу, чтобы ты был кем-то, мне нужен ты, — Робин обхватил его лицо ладонями и прижался лбом ко лбу. — И твое место рядом со мной, как и мое подле тебя. Ведь я тоже все время, что был Сыном Хэрна, чувствовал себя не там, где должен был быть. Чувствовал, что делаю что-то не то, но отмахивался от этого. Мы оба оказались не там, где должны быть, и не теми, кем должны быть. Особенно друг для друга... Но сейчас мы можем это изменить.
— Робин, ты будешь жалеть... — Гай будто давал ему возможность одуматься, изменить свое решение. — А я не прощу себе, если не получится...
Так вот в чем дело!
— Нет, никогда я не буду жалеть, и тем более об этом.
Робин впился губами в губы Гая. Пусть это окажется их первый и последний поцелуй, но не сделать этого он не мог. И Гай ответил, судорожно прижал его к себе, словно боялся выпустить, зарылся пальцами ему в волосы. Робин подался вперед, опрокинул Гая на пол пещеры так быстро, чтобы тот не успел передумать.

***


Гай слушал и не верил своим ушам. То, что говорил Робин, все эти годы в тайне даже от самого себя думал он сам. А когда Робин начал целовать его, Гаю показалось, что он сейчас умрет.
Он не помнил точно, что они вытворяли, катаясь по полу пещеры. Гай как сквозь морок слышал стоны Робина, переходящие в крик, на краю затуманенного удовольствием сознание мелькнула мысль, что ему больно. Он хотел было отстраниться, но Робин уронил его обратно на себя с гневным воплем: «Остановишься, убью!»
То, что вытворял с ним Робин, в иное время заставило бы Гая сгореть со стыда и устрашиться геенны огненной, но сейчас ему было на все плевать. Мало-мальски осознавать произошедшее он начал только когда они, далеко не сразу, но все же перебрались в постель из шкур.
— Если это сон, то я не хочу просыпаться, — пробормотал Гай.
— А я тем более, — заявил Робин, сладко потягиваясь и прижимаясь к нему всем телом. Да еще и зажмурился.
Гай обнял его и зарылся лицом в спутанные волосы.
— Я тебе не очень больно сделал?
Робин пальцем погладил шрам у него на плече и усмехнулся.
— Тот, кто оставил тебе эту отметину, наверняка сделал больнее. Так что даже и сравнивать нельзя.
Гай вздохнул, а Робин вдруг приподнялся на локте и смущенно посмотрел на него.
— Это ведь не я тебе шрам оставил?
— Этот? Нет... Тот, кто это сделал, уже давно мертв. Ты оставил мне другой.
— Знаю, прости.
— Забудь.
— Сам знаешь, что не получится.
Гай снова вздохнул.
— Знаю. И еще я слишком хорошо знаю тебя, чтобы поверить, что ты удовольствуешься спокойной жизнью. Так что все твои слова, что ты не Сын Хэрна, и ему все равно, и про бессмысленность действий... Как только все уляжется, ты опять возьмешься за старое.
— Не возьмусь, честное слово. То был неправильный путь, который никуда не привел, но наверняка где-то есть другой, и я его найду. Или даже несколько. Это все не важно, важно, что я хочу разделить этот путь с тобой.
— Уверен?
— Как никогда.
— Сразу, разбойник из меня плохой и защитник справедливостей тоже. Я больше по другой части.
— Никогда не узнаешь, пока не попробуешь.
— Смотри, потом не жалуйся.
— И не подумаю. Из тебя хороший помощник шерифа... был! Но это дело прошлое.
— Угу... тогда ладно, — Гай сделал вид, что поверил. — Давай-ка лучше спать. Завтра наверняка будет непростой день.
— День будет очень простой, потому что мы никуда не идем. И послезавтра тоже, и вообще до конца недели.
— Что, даже на охоту? Не хочется тебя огорчать, но, кажется, здесь нет ничего съедобного.
— Найдем. Но я с удовольствием поохочусь на тебя.
— Если как в прошлый раз, с шерифом, то лучше не надо.
— Нет, в прошлый раз мне тоже не понравилось. У меня другая идея.
— Какая же?
— Завтра расскажу. Уверен, это тебе понравится.
— М-да? — с сомнением буркнул Гай.
— Точно, — сонно ответил Робин, пристраивая голову на его плече.
И Гай вдруг подумал, что ему и правда понравится. Даже если это будет нечто совершенно безумное.

***

Засыпая, Робин думал: что бы ни сулило им будущее, они встретят его вместе. Однажды он уже совершил ошибку, уехал, так и не уговорив Гая отправиться с ним, и жалел об этом каждую минуту. Все могло кончиться плохо для них обоих, да почти что так и кончилось, но, хвала Хэрну, все обошлось. Больше Робин так рисковать не собирался. На этот раз он своего рыцаря не упустит.

---

Друг мой враг: Каждому свое

Название: Каждому свое
Автор: alisahansen
Бета: Shiae Hagall Serpent
Размер: миди, 10 106 слов
Пейринг/Персонажи: Робин Локсли/Гай Гизборн, Роберт Хантингтон, Марион Лифорд, Назир, другие разбойники, упоминаются Хэрн, шериф Роберт де Рено, Филипп Марк
Категория: слэш
Жанр: ангст, юст, романс
Рейтинг: R
Краткое содержание: нельзя дважды войти в ту же реку. Но можно вернуться на перекресток, где все изменилось, и пойти иным путем. Особенно когда есть, к кому возвращаться, и с кем делить новую жизнь

I

Да будет, рыцарь, везде и всюду
С тобой кинжал до скончания дней,
За поясом или за пазухой ибо
Так-то, пожалуй, верней.
Пока он с тобою, тот талисман,
Везде ты и всюду пройдешь,
И все он тайные сети разрежет,
В которые ты попадешь.
Все тайные путы разрубит он разом,
Не тронет только тех сетей,
Которыми крепко с тобою он связан,
Так-то, пожалуй, верней.
П. Э. Руммо

Чем дальше, тем чаще Гай старался при первой же возможности улизнуть из замка, чтобы не видеть гнусных рож шерифа и его брата. Если бы ему было куда уехать! Был бы собственный манор, да хоть в каком медвежьем углу, шериф и слова не сказал бы: поместье требует внимания, защиты и надзора, как малый ребенок. И по такому поводу из Ноттингема можно было бы уехать в любой момент. Сам шериф не этим ли постоянно занимался, потому как все управляющие — вор на воре? Кроме того, манор позволил бы спрятать Локсли так, что никто бы даже не пронюхал, где он. Но пришлось отпустить... И все ли с ним хорошо? Паскудный сакс умудрялся огрести на задницу приключений на пустом месте, и не дай Господь, он опять во что-то вляпался. И ничем не поможешь.
Отпуск, что ли, попросить, на дюжину дней, чтобы хоть как-то вздохнуть? Причина... «По бабам» — уже оскомину набило, и в первую очередь самому себе. Да если бы он так по девкам шастал, как перед всеми разыгрывает, у него ни на что другое не осталось бы времени и сил. Но перед шерифом и аббатом лучше строить первого любовника Ноттингема с неуемными потребностями в женском обществе, так всяко полезнее и выгоднее. Как же обрыдло ему тут! Как же тошно на все это смотреть!
Поначалу Гай опасался, что шериф что-то заподозрит, что Локсли на дороге кто-нибудь увидит и узнает, а еще того хуже — схватит. И что мистификацию с поддельным телом раскроют. Но все прошло гладко, да и труп после собак родная мать бы не узнала, не то что шериф, а потом... Потом была просто работа, много, Гай сам себе ее искал. Бесконечные суды и приговоры, сбор налогов и разбирательства, «усмирения непокорных» и чертова прорва бумаг, бумажищ и бумажонок. Шериф частенько уезжал по своим поместьям, и Гаю было немного легче, не так давила необходимость изображать подобострастие и всяческое верноподданство. Время шло, все успокоилось. И вестей не было. Никаких, кроме незначительных: шайка разбежалась, Марион вернулась к отцу вся в тоске и печали, а через месяц получила прощение короля. Хотя кто бы удивился?
Но вестей от Робина быть и не могло — он официально умер, про него постепенно стали забывать. Все, комедия закончилась, балаган закрылся, зрители разошлись. Гай это понимал, знал, что так и должно быть, но его страхов и тоски это не отменяло. Лишь бы у этого придурка хватило ума и в самом деле уехать из графства, пристроиться где-нибудь... И какое-то время не выпендриваться, как он это любит и умеет. Что из страны Робин не уедет, было ясно как божий день. Главное, чтобы сюда не возвращался! Слишком опасно для было здесь для него, несмотря ни на что. Лучше, если он найдет себе новую жизнь где-то еще. Но сердце щемило всякий раз при воспоминании. А вспоминал его Гай часто, задаваясь вопросом, правильно ли сделал, что все время сдерживался, что так и не попытался приблизиться и хоть на короткий миг коснуться, как мечтал... Да хоть бы в этот миг все и закончилось!
Но все это теперь дело прошлое, надо смириться и принять. И в оба глядеть, чтобы настоящее не придавило.

***

Ни в какой Дувр Робин, конечно же, не поехал, поскольку рассудил, что нечего там делать. Но графство ему все же пришлось покинуть. Вот только зачем его черти понесли в сторону Бостона, он не понимал. Наверное, из-за нежелания уезжать уж настолько далеко. Шервуд его дом и всегда им будет, и он вернется. Просто чуть позже, ближе к осени, когда все утихнет и уляжется. Почему он вообще уехал? Он ведь бросил и Марион и своих друзей. Предал их!

«Не говори глупостей. Разве ты обрек их на смерть? Или оставил жену и ребенка, и они вынуждены побираться или умереть с голоду?»
— Нет, у нас с Марион детей не было. Она, скорее всего, вернулась к отцу.
«Тем более. Веселая игра в лесу закончилась, и все разошлись по домам, Робин. А если серьезно, то ты спас их, уведя погоню за собой. А тебя спас Гизборн, уведя погоню от тебя. В чем твое предательство?»
— Но я же не сказал им! Они думают, что я умер! Они оплакивают меня, моя Марион и остальные, а я струсил и сбежал.
«Это спорно. Вспомни старую поговорку: «Лучше живой трус, чем мертвый дурак». Что бы дала твоя настоящая смерть?»
— Для моих людей она и есть настоящая!
«Пусть так, а что она даст тебе?»
— Я не презирал бы себя.
«Да, несомненно. Твоя героическая смерть была бы воспета, и ты стал бы легендой, а твои люди гордились бы тем, что... Кажется, что-то подобное я тебе уже говорил. Но в такой смерти нет ничего, что ее хоть как-то... Ладно, давай обойдемся без этой пафосной шелухи. Кто мурыжил тебя все это время загадками, рассказал сказку про злейшего врага, после которой ты, как телок на веревке, отправился бы в Уикем навстречу смерти? Хэрн. А кто тебя предупредил, чем это может кончиться, и устроил так, что ты уцелел?»
— Гай...

Ведь его он тоже бросил. Бросил их всех. Робин сидел на берегу, рядом пощипывал сочную травку подаренный Гизборном серый мерин, а Уитем неспешно нес свои воды морю, и ему было плевать на всех. Он был тут с незапамятных времен и собирался до Страшного суда.

II

Хантингтон свалился как снег на голову в самый неподходящий момент. Только вроде все устоялось и успокоилось, нет, понесли их всех черти в замок лорда Дэвида! Чтоб ему пусто было вместе с его сыночком Робертом. Хотя нет, Роберту пусто не стало — он по уши влюбился в Марион, аж смотреть противно. Неужели все сначала? Упаси Пресвятая Дева! Потому что так не бывает! Не подаются сыновья герцогов и графов в разбойники. Особенно единственные. Незачем им. Гай прикидывал так и эдак, искал мало-мальски логичные и разумные доводы. Когда здравые идеи закончились, он начал их придумывать. Правда, быстро от затеи отказался, уж больно результат получался... жутковатый. Коли воображения нет, и пытаться нечего.
Но эти мысли пришли не первыми. Сперва ему просто было забавно наблюдать, как Роберт Хантингтон увивается вокруг Марион, строит из себя ее защитника. Его стремление спасти возлюбленную из лап валлийца было понятно. Все-таки любовь зла, полюбишь и... козу. Но сунуться в болото под названием Сын Хэрна и Робин Гуд? Ради вот этой?.. Да и она... Получается, кто носится с луком по лесам и называет себя Сыном Хэрна, тому она и подружка, что ли? Или у этого Рогатого Сын Хэрна — такая должность? И к должности прилагается меч, стрела их серебряная и рыжая леди. Ладно, хоть не сразу в объятия Хантингтона кинулась. Бедняга Робин. А может она и в самом деле его любила, кто их, женщин этих, разберет? Но предают они все, рано или поздно. И что Робин в ней нашел? В ней же привлекательного — происхождение и Лифорд Грандж, потому как все остальное... в базарный день таких два пенса ведро! Та ведьма, что Локсли околдовала, и то представительней была... примерно на шиллинг.
Не понимал Гай этого всего, как ни пытался. То ли дело они с Робином оба, каждый по своим причинам, остались без ничего. Локсли встал в позу и заявил, что ему это и вовсе не надо было, а Гай поклялся, что рано или поздно себе это добудет. Хантингтон же мог греть ноги у камина и не думать ни о чем, но плюнул на все и рванул в лес. Не мог дождаться титула и наследства, если уж ему так полюбились смерды, и принципиально возжелал им помочь? Да с такими деньгами, землями и родственниками в Шотландии, Роберт Хантингтон мог позволить себе любые принципы, а он пустил все коту под хвост! Вот как так можно? Смешнее же всего, что дураком из них троих считали по-прежнему его, Гая. Особенно шериф. И не верил ни одному слову против графского сына, что, впрочем, было уже не важно. Потому что шервудский балаган снова открылся.
Пенс, потраченный на осведомителя, оказался на редкость выгодным капиталовложением — одноглазый тезка Сиварда нес такую дивную муть, что у Гая уши вяли. Зато шериф был в восторге: они поймают наконец Роберта Хантингтона, именуемого Робином Гудом. Никогда еще Гай не получал такого удовольствия от спектакля, разыгранного бывшим графом специально для них. И даже чуточку разбойной братии подыграл, надо же было как-то... В общем, врагов шерифа надо периодически поддерживать, ради ощущения хоть маленькой, но победы, а то Гай все чаще ощущал себя просто отвратительно, потому что чувствовал — войну де Рено он проигрывает. Снова.
Так что история с крестом оказалась на руку, хотя столкнуться нос к носу с матушкой было противно. Но это все мелочи, поскольку, возвращаясь в Ноттингем, Гай увидел нечто, чего быть не могло. Вернее, чего он в глубине души опасался. Среди деревьев вдалеке мелькнула слишком знакомая тень, и на несколько недель Гай потерял с таким трудом обретенное подобие покоя. Он изо всех сил гнал прочь мысль, что Робин все-таки вернулся. Это было бы одновременно кошмаром и огромной радостью. Но слухов о возвращении Робина не появилось, и постепенно жизнь вошла в прежнюю колею. Гай решил, что ему почудилось. Из-за того, что слишком сильно хотелось увидеть Робина. Но лучше будет, если не увидит. Ни к чему это, опасно здесь для бывшего разбойника. Меньше о Локсли думать надо и меньше по ночам снов смотреть... всяких. Вон, служанок для этого тьма! И работы тоже тьма, чтобы вообще никаких снов не видеть.
Но сны приходили с угрожающим постоянством и почти сводили с ума. И в них был Робин. Но хуже всего то, каким он был в этих видениях.

Робин сидит на Гае верхом, гладит его по голой груди. Тонкие, но сильные пальцы с мозолями от тетивы ласкают шрам, что остался еще с нормандского похода, касаются другого шрама — на боку, от огня. Вдруг Робин наклоняется, его длинные волосы щекочут кожу... и прижимается к старому ожогу губами. Гай замирает от неожиданности и нахлынувших чувств. Робин поднимает голову, смотрит в упор, и у Гая все внутри переворачивается. Он осторожно проводит руками по бедрам Робина, по бокам, про себя изумляясь, насколько тот сильный и хрупкий одновременно. Робин хитро улыбается и придвигается ближе, а когда Гай, осмелев, начинает одной рукой ласкать его ягодицы, а второй обхватывает уже налитой член, прогибается, откинув назад темную гриву.
— Хочешь меня?
Зеленые глаза горят дьявольским огнем, на губах эта его странная усмешка — не понять, издевается или приманивает...

Лучше бы этих снов не было. После них явь казалась пресной, пустой и безнадежной. Настолько безнадежной, что удавиться впору.
Но колесо фортуны — в кои веки! — кажется, начало поворачиваться в сторону Гая. Его малахольное величество Иоанн, видимо, с перепоя или неудачи в любви, решил пнуть де Рено с насиженного места. Гай летал, как на крыльях, но ровно до той минуты, пока не столкнулся с новым шерифом и его... ну, пусть будет любовными предпочтениями. Де Рено от помощника такого не требовал, аббат тоже, хотя тонкие намеки с обеих сторон имели место быть. Гай старательно их не замечал, прикидываясь тем, кем его здесь привыкли считать — болваном. Но с удовольствием посмотрел бы, как братья де Рено предложили бы ему это напрямую. А с Филиппом Марком он как-нибудь разберется. Тот, конечно, силен, и противник серьезный, но наверняка не лучше Локсли. Даже не лучше теперешнего Робина Гуда. И сам Гай не девица. Права на собственную задницу он предпочитал оставлять при себе, новый шериф должен с этим смириться, и подарки тут не помогут, зря старается. А ночью опять пришли неуместные мысли о несбыточном. Чтобы отвлечься, Гай отправился проверять караулы.
И кому в здравом уме могло прийти в голову, что де Рено сговорится с разбойниками и заручится их помощью, чтобы вернуть себе прежний статус? Спроваживая всю шайку во главе с ним в яму, Гай впервые за долгое время был счастлив. Правда, недолго.
Но физиономия Жискара и вид перемазанного крысиным пометом бывшего шерифа с лихвой оплатили и сбежавшего Хантингтона со товарищи, и купание в корыте, и визг обоих де Рено, от которого голова чуть не треснула.
А уж про хилые угрызения совести по поводу клятвы, верности и преданности Гай и вовсе забыл за размышлениями: если взять кочергу и стукнуть де Рено по голове, прямо в темя, у него мозги из носа вытекут? Причем стукнуть так, чтобы половину черепа не снести, а всю целую оставить. Рассказы, что такое бывает, Гай слышал, а видеть не доводилось. Мозгов кусочками на полу да на стенах он насмотрелся, они при ударе хорошо вокруг разлетаются. Чистить одежду и оружие потом противно до невозможности, потому как мозги эти, что сопли, не ототрешь, да и склизкие, как черви. Но такого, чтобы из носа при ударе вытекли, Гай не встречал, а любопытно было бы посмотреть... В конце концов, если с шерифом не получится, еще аббат есть. И Жискар. А потом на разбойников свалить, и ничего, что они уже сбежать успели. Как сбежали, так и вернулись, наверное, забыли что-нибудь. Но проделать это все вдруг стало лень и наплевать. И Гай отправился к себе, предоставив шерифу с Жискаром грызться.
Визит короля с его великим планом «как поймать Робина Гуда за несколько дней» обещал незабываемое развлечение. Гай честно предупредил, что леди Волчья Голова врет, но король не поверил, польстившись непонятно на что. Плохо было одно: охмуренный леди Марион монарх приказал Гаю идти за ней к лагерю Робина Гуда и схватить там разбойников. И Гай пошел. Был ли у него выбор? Затея эта была заранее обречена на провал. Ему сказали, как именно он должен ловить разбойников, так он их и ловил. Если разбойники таким образом ловиться отказывались, Гай ни при чем.
Разглядывая мертвое лицо де Карнака, он уже представлял, что задумали разбойники. И поймал себя на мысли, что не стоит торопиться в замок. Пусть король и шериф с Хантингтоном развлекаются, а Гай в этом участвовать не намерен. Перед ним стояла совсем другая задача, осложненная тем, что в сумерках он не знал, где они находятся. Но последнее его не волновало, как заблудились, так и обратно дорогу найдут, первый раз, что ли? А вот фигура, мелькнувшая на границе леса, его обеспокоила. Другие никого не видели, и Гай решил, что так лучше. И чем позже они вернуться в замок, тем тоже лучше. Король, конечно, будет орать как резаный, пусть шериф его и успокаивает.
Но все это мелочи. В отличие от рассказов, что кто-то из Уикема видел на днях кого-то, очень похожего на призрак Робина Локсли. Правда, видение явилось уже в сумерках и после нескольких пинт эля, пропущенных свидетелем в трактире «Кабанья голова», но тем не менее... У шерифа хватает глаз и ушей, что ситуацию не упрощает, и наверняка ему тоже донесли об этом. Что если Локсли и в самом деле вернулся? Тогда он сейчас один в лесу... а зима еще не кончилась. Как он там? Если это на самом деле он... Но если вернулся — почему не искал встречи? Не хотел больше видеть? Прошло почти два года, не на что надеяться.

III

На самом деле Робин встречи как раз искал, с первого дня своего возвращения под сень Шервуда, но это оказалось не так-то просто. Гай или появлялся в сопровождении солдат, или сам кого-то сопровождал. Робин постоянно ловил себя на мысли, что когда они были врагами, то виделись не в пример чаще. А позиция вынужденного стороннего наблюдателя как никогда располагала к размышлениям.
Робин уже начал подумывать, не проникнуть ли в замок, но это было слишком рискованно, а он сейчас один. Оставалось ждать удобного момента, что он и делал все полтора года, как вернулся домой. И застал то же самое, что и было. Ничего не поменялось. Шериф как зверствовал, так и зверствует, Гизборна по-прежнему ненавидят и боятся, и он, как и раньше, прячет ото всех свою лучшую сторону. А нового Сына Хэрна обожают и боготворят.
Робин поначалу пытался хоть чем-то помочь несчастным крестьянам. Но сделать что-то существенное в одиночку, да при этом не попасться никому на глаза, было очень сложно и рискованно, поэтому он довольствовался мелочами при случае. А потом и вовсе отказался от этого бессмысленного занятия. Обнаруживать то, что он жив, не хотелось. Сначала он думал обосноваться в окрестностях давно разрушенной родной деревни, но передумал и устроился в пещерах в глубине Шервуда. Так безопаснее и спокойнее. Пусть в Локсли давно никто не жил, люди там все-таки бывали, а значит, могли заметить Робина и начать задавать ненужные вопросы. В его планы это сейчас не входило, но и совсем бирюком он тоже не сидел.
Робин пробирался в трактир на окраине Ноттингема и за кружкой эля слушал разговоры. Народу там было полно, и никто не обращал ни на кого внимания. Натянув капюшон поглубже, он забивался в темный угол и узнавал местные сплетни и новости. И постепенно оказался в курсе того, что происходило в его отсутствие. Робин услышал историю про Филиппа Марка и слух, что тот всерьез обхаживал Гая Гизборна, вот только добился ли своего — непонятно. Это был первый неприятный сюрприз, и Робин почувствовал укол ревности и обиды, удивляясь сам себе, насколько несерьезно воспринимается остальное по сравнению с этим. Например, он уже не был Сыном Хэрна, и в другое бы время злился бы по этому поводу, но сейчас это его не огорчало. В первый же день по возвращении он встретил «отца» и даже говорил с ним. Тому было, кажется, все равно, что произошло, и безразлично, будет ли Робин жить в Шервуде или уйдет куда-то. Лесного бога не интересовала эта мышиная возня. Ни раньше, ни теперь, ни потом.
Несколько раз Робин подходил близко к лагерю бывших друзей, и эти визиты приносили скорее раздражение, чем грусть или чувство потери. Однако, глядя на них, он все острее ощущал одиночество. До сих пор оно было вполне переносимым, хоть и не слишком приятным. Все жили своей жизнью, и он, в сущности, тоже, находя в ней свою прелесть. Но все чаще задумывался: а правильно ли он сделал, что вернулся? И снова получал один и тот же ответ: не об этом ли он мечтал, жить свободно и в покое, без власти королей и церкви? Где, как не здесь, он это наконец получил?
Но он был один, и это его тяготило. Единственное, что его на самом деле мучило. Так почему же он не захотел показаться своим людям и к Марион? Может, если бы он вернулся до того, как Хэрн призвал нового Сына, они снова были бы вместе и... Нет, не нужно было Робину это «вместе», ни раньше, ни сейчас. Его тяготило бы присутствие друзей, ему интересней было бы общество другого человека. А тот снова стал бы его врагом, не приняли бы остальные его как друга. И Марион в том числе. Марион... Любовь Робина к ней изменилась и, судя по всему, уже давно. Но он все еще любил ее и, наверное, будет любить до смерти. Просто их время ушло и не вернется никогда. А ее время с... новым Сыном Хэрна только начинается, и она сияет счастьем, как когда-то в самом начале их отношений. Она отпустила прошлое, отпустила Робина, и снова проснулась для радости жизни, любви и всего, что с этим связано. Ее сердце теперь принадлежало Хантингтону, даже если она сама еще об этом не знала. Наблюдая за ними издалека, Робин видел это. Да, Хантингтон был не идеален, но он по-своему любил Марион и защищал ее. Так даже лучше, и все идет, как и должно идти, не надо вмешиваться ни в чью жизнь. Хватит уже с него, навмешивался, толку-то? Но спокойствия на душе не было.

«Что тебя так волнует? То, что ее сердце уже не принадлежит тебе? Но ведь твое сердце тоже уже не принадлежит ей, и ты это знаешь. Хотя ты все еще ее любишь, как и она тебя, только это уже другая любовь. Для вас всех. Не удивляйся — в этом мире не сосчитать видов любви...»
— И без тебя знаю! Я умер для всех, и понимаю, почему она так поступила. И я рад за нее. Меня не это беспокоит.
«Что тогда? Жалеешь, что вернулся?»
— Наверное, да... Не похоже, что меня здесь ждут. Мне кажется, Гай... Кто я ему? Бывший враг?
«Не знаю. Но ради того, кто безразличен, или ради врага не нарушают клятвы и подделывают трупы. Кстати, ты его сейчас хоть о чем-то спрашивал?»
— Нет... еще нет.
«Так чем глупости болтать и всякое себе выдумывать, пойди и спроси!»

Легко сказать... Нужно дождаться, когда Гай будет один. Пока Робин мог только наблюдать издалека, и несколько раз ему казалось, что тот его видел и был рад... Но не обманывается ли он, принимая желаемое за действительное. Как узнать? Как поговорить с Гаем? Так прошла осень, началась зима, и Робин не знал, что удача улыбнется ему лишь в начале весны.

***

Зима почти закончилась, а Гай за всеми неприятностями с приездом короля и похищением племянника шерифа не заметил толком, как повеяло теплом. Который день шел дождь с мелкими крупинками снега, которые тут же таяли. Дороги развезло, и по этой слякоти в Ноттингем прибыли нежданные гости. Гаю сперва показалось, что удача повернулась к нему лицом. Но он ошибся и вновь оказался в дерьме — отвратительно, но привычно.
По лицу стекал плевок Изабеллы, будущей королевы, а в голове бродили несвоевременные и даже глупые мысли. Гаю хотелось хотел знать, помогала ли эта благородная девица, можно сказать, принцесса крови, прости Господи, держать за ноги настоящего Артура Бретонского, пока ее жених его душил? Или побрезговала и в сторонке советы давала, как половчее ухватить, чтобы не вырвался? Скорее всего, побрезговала. А если взять ее за шею одной рукой — она сразу сломается, или все-таки понадобится посильнее сжать? А у нее при этом глаза вылезут или нет? А если выколоть их кинжалом?
Таких мыслей не должно было и близко быть, Гай это понимал, но ничего не мог с собой поделать. За этими размышлениями он как будто спрятался от очередного позора. И даже Хантингтон вместе с уже привычным шервудским балаганом не беспокоили. Ну и к дьяволу все, пора ноги уносить, пока про него вроде бы забыли.
Гай ехал в замок, не замечая ни раскисшей дороги, ни грязи, что облепила его с головы до ног. Эта грязь была значительно чище той, которой его облили недавно. Ситуация сложилась преотвратная, но и ее можно пережить. Просто надо хорошенько подумать, что теперь делать и как поступить. Вернуться к шерифу все-таки придется, что само по себе противно, но другого выхода у Гая не было хотя бы потому, что бежать просто некуда. Но куда хуже было разочарование в лучшем человеке, которого он знал, которым искренне восхищался — в графе Глостере. Как тот мог его так подставить? Или Гай ошибается? И хороший вопрос: почему вдруг появился Хантингтон? Роберт не мог ничего знать, так как же он там оказался в столь «правильный» момент? Хэрн прислал? С чего бы лесному пугалу лезть в «большую политику»? Что-то тут было не так... Кто мог знать еще, кроме Глостера, бывшей королевы и фальшивого Артура?
Озарение пришло так внезапно, что Гай чуть не свалился с коня. Шериф знал! По крайней мере, догадывался! Неужели шериф с Робертом снова сговорились? Точно, сговорились! Другого объяснения нет. И пусть только де Рено попробует не принять его обратно, Гай молчать точно не станет. Даже если это будет последнее, что он сделает, шерифу не отвертеться. Пусть не от сговора с разбойниками, но от другого... И аббату тоже! Впрочем, все эти мысли тут же разлетелись, когда Гай увидел на дороге того, кого не мог не узнать.

IV

Всадника на дороге Робин узнал сразу и не поверил своей удаче. Гай был один. Нужно только подождать, чтобы он заехал подальше в лес.
Рыцарь изменился, черты стали жестче, но это его не портило, скорее, наоборот. На лице была все та же мрачная холодная маска. Впрочем, маска эта на миг исчезла, сменившись изумлением вперемешку со страхом, едва Гай его заметил. Но боялся он не Робина - это было понятно по тому, как он обернулся посмотреть, не едет ли кто следом.
Робин двинулся было к нему, но едва сделал несколько шагов вперед, как конь, повинуясь воле всадника, отступил назад. Робин прошел еще немного, но дистанцию этим не сократил. Еще одна попытка - и такой же результат. Робин замер в недоумении, не зная, как поступить. Он, конечно, не рассчитывал, что Гай бросится к нему в объятия, но и такого не ожидал. Тот, несмотря на кажущееся спокойствие, явно дергался, и Робин не знал, почему. Чувствовал, что причина есть, но не понимал, какая, и как это выяснить. Он поднял руки, показывая, что не желает зла.
— Гай, это я!
Рыцарь, хвала Хэрну, остался на месте, но напрягся еще сильнее.
— Ты не узнаешь меня? — шутка, может, и несвоевременная, позволила немного приблизиться.
— Что происходит? — еще два шага. — Скажи хоть что-нибудь!
— Нам нужно уйти с дороги, — произнес вдруг Гай, и Робин невольно вздрогнул.
— Ты прав.
Робин махнул рукой на кусты и двинулся вперед, указывая путь. Укромное местечко было как нельзя кстати. Гай слез с коня, взял его под уздцы и направился следом. Они отошли уже довольно далеко, прежде чем Робин позволил себе повернуться и подойти вплотную.
— Гай, я... здравствуй!
— Ты что тут... Давно ты здесь?..
— Жду? Нет, недолго.
Но Гай говорил сейчас не об этом, Робин догадывался, не знал только, как лучше объяснить.
— Давно вернулся?
— Прошлой осенью, то есть, не совсем... в конце лета.
— Значит, не показалось.
— Что? А? Нет!
Гай постоянно оглядывался и Робин, желая немного успокоить, положил руку ему на плечо. Тот дернулся, будто его прижгли каленым железом.
— Гай, здесь никого нет, кроме нас.
— Уверен?
— Я слышу лучше тебя и поэтому знаю точно.
— Как ты тут... Ты давно?..
Эти повторяющиеся и обрывочные вопросы Робина беспокоили.
— Что-то случилось?
— Как всегда... Почему ты вернулся?
— Как почему? Да что стряслось?
— Я же говорю, как всегда. Твой братец в лучах славы, а я в полном дерьме
Робин понимал, о каком братце шла речь, и поморщился, но спросил:
— Какой братец?
— Другой Сын Хэрна, теперешний Робин Гуд, — криво улыбнулся Гай и добавил уже серьезно: — Твои люди теперь с ним, но, я думаю, ты и сам знаешь. Почему ты вернулся?
— Ну а как я мог не вернуться? Я слишком многое оставил здесь... что мне дорого.
Гай смотрел на него в упор. Кажется, даже боялся шелохнуться, только чуть слышно сказал:
— А твои люди тебя видели?
— Нет. Я вернулся не к ним, я вернулся к... — Робин вдруг осекся и, смутившись, скомкано добавил: — Домой.

«Болван! Скажи ему, это самый подходящий момент!»
— Я боюсь!
«Чего?»
— Что он... Прошло два года!
«Для всех прошло два года! Понимаешь? Для всех!»
— И этот Марк...
«Тебе-то что? Или он тебе в верности поклялся?»
— Нет, но...
«Ты тоже же не хранил им обоим верность».
— Не телом, но душой.
«А откуда ты знаешь, что он не поступал так же?»
— Не знаю, но...
«Дурак!»

Гай тем временем в оцепенении и растерянности смотрел на Робина, его лицо на миг исказилось, словно от боли, но он быстро справился с собой.
— Твой отец... Хэрн знает?
— Да, но я больше не его сын.
— Это не важно. А Хантингтон?
— Нет... Насколько я понял.
— Хэрн ему не сказал?
— Хэрну все равно.
— Да? Ну-ну. А если Хэрну зачем-то понадобится, чтобы про тебя узнали? Робин, тебе надо... Тебе слишком опасно здесь оставаться!
— Я не собираюсь больше бежать, или что ты там еще придумал! Шервуд мой дом и всегда им будет. И я вернулся домой.
— Локсли, ты что, не понимаешь? Даже если твой Хэрн будет молчать, Хантингтон может случайно узнать, что ты здесь. И ему станет плевать, что ты вернулся домой, он будет думать, что ты вернулся к Марион и своим людям. Хотя на второе ему тоже плевать, но вот первое делает его смертельно опасным для тебя. Хочешь сгинуть со стрелой в спине?
— Хантингтон этого не сделает.
— Сделает, и еще как! Ради Марион он пойдет на все. Я его уже хорошо изучил.
— Это ты не понимаешь, Гай. Он не сможет узнать, что я здесь — это раз. И я слишком хорошо знаю здешние места, чтобы он сумел меня поймать — это два.
— Это я не смогу. А Хантингтон — не я, он сможет! И не остановится, пока не выследит и не убьет тебя. И Хэрн тебя уже не защитит, ты это знаешь, только не веришь. А зря!
— Зато ты, кажется, наконец в него поверил.
«Чтобы защитить тебя, я могу поверить во что угодно».
— Неважно. Ты не осознаешь опасности, потому что ты дома, и для тебя...
Он схватил Робина за плечи, тот не воспротивился, а Гай продолжал говорить.
— И кое-что еще тебе надо знать. Кто-то из Уикема тебя видел. Но он был пьян, и шериф в это не поверил, да и я настаивал, что пьянчужке привиделось. Но де Рено себе отметку сделал, в этом можно не сомневаться. Так что я тебя прошу не высовываться.
Гай стоял так близко, что Робин с трудом сдерживался, чтобы не обнять его. Чтобы хоть как-то отвлечься, он попросил Гая пройтись с ним.
— Куда?
— В гости, — улыбнулся Робин. — Покажу тебе, где я живу.
— Нет, пойдем лучше в другую сторону, я не хочу знать, где твое убежище.
Гай произнес это очень серьезно и в ответ на вскинутую бровь Робина пояснил:
— Так будет лучше. Если... так я не смогу рассказать.
Они шли по едва заметной тропе, а конь чуть поодаль следовал за ними сам, как собака.
— Где тебя носило все это время?
— То там, то сям...
— Надеюсь, ты хоть вел себя прилично?
— За кого ты меня принимаешь?
— За человека, способного найти себе на задницу приключений даже на дне морском.
— Вот уж чья бы корова... Ты опять во что-то вляпался, я чувствую. Может, расскажешь?
— Можно подумать, от этого что-то изменится? И потом, меньше знаешь — крепче спишь.
— Да ладно тебе! Ну же, Гизборн!
— Нет, Локсли!
— Гай!
— Нет!
Когда Гай упирался, лучше было оставить на время расспросы, Робин это давно уяснил, и просто заговорил о другом. Важно было выяснить, согласен ли Гай иногда приезжать сюда, хочет ли видеться с ним и дальше. Тот согласился почти сразу, поставив единственное условие — он едет по дороге на Ньюарк, и Робин встречает его там, где сочтет нужным.

***

Впервые за два года, вернувшись в Ноттингем, Гай не испытывал жгучей потребности напиться до бесчувствия и сорвать зло на страже. Несмотря на все, что с ним произошло за этот день, он был почти счастлив. Судьба улыбнулась ему. Робин вернулся, пусть не к нему, но домой, и все еще считает Гая своим... хотелось бы думать, что другом. А значит, все еще может произойти. Главное, не спугнуть.

V

— Гай, а ты когда-нибудь праздновал... — Робин замялся, не зная, как задать щекотливый вопрос.
— Праздновал что? — отозвался тот, грызя какой-то стебелек.
Они сидели в тени старого дуба и разговаривали. В Шервуде царила весна, пели птицы, приближался Праздник Костров, и Робин снова чувствовал себя счастливым.
— Я про Бельтайн.
— Нет... Языческий и дикий праздник, — буркнул Гай.
— Просто вы, норманны, не понимаете его истинного значения!
— Упиться элем вдрызг и устроить случку под каждым кустом? — Гай криво усмехнулся.
— Сами вы!.. — вдруг рявкнул Робин, легкая дымка радости разлетелась, как осенние листья под порывом ветра. — Нет. Это день свадьбы Хэрна и его возлюбленной, торжество любви и жизни. Надежда на будущее и счастье.
Гай внимательно посмотрел на него, вздохнул, сплюнул и отвернулся, встал с травы и пошел к лошади. Робин его не окликнул - задетая гордость и обида на упрямство и нормандское высокомерие не позволили. И теперь он жалел, что не сделал этого. Ночь Костров ему предстояло провести в одиночестве.

«Ты же не просто хочешь заполучить его тело. Это легче всего, ты уже много раз мог бы воспользоваться тем, что он был твоим пленником».
— И ты прекрасно знаешь, почему я не хотел это делать.
«Потому что тебе нужны его сердце и душа. А их дарят. Сами».

Робин тяжело вздохнул, глядя в огонь, который развел на дальнем берегу озера. Костер предназначался для них обоих, но он сидит здесь один. Как бы ему хотелось, чтобы Гай был рядом, и языки пламени отбрасывали тени на их обнаженные тела, сплетенные вместе страстью и силой, что древнее всего в этом мире. Силой желания и любви.

***

Они называют это Бельтайн и праздник любви, а это всего лишь ведьминская ночь, на день святой Вальбурги, покровительницы больных и рожениц. А Локсли всего лишь... Если это ночь для Хэрна и его возлюбленной, то она была такой и для Сына Хэрна и его подруги. Робин просто вспомнил, как они с Марион прыгали через костры вместе с толпой крестьян, захлебываясь, пили эль и предавались любви всю ночь. И неосторожно поделился этим чувством и воспоминанием. В своем роде оказал честь, а Гай не догадался. Не надо было говорить про дикость и случку, может, это и в самом деле... ночь любви и надежды на счастье.
Вот только для Гая надежд не прибавлялось. Какие могут быть надежды, если любишь человека, который любит другую? И в эту ночь у него компания, знакомая до отвращения: огонь в камине, кувшин вина — который уже? — и мысли...

Робин лежит на его кровати в одной камизе, задранной до пояса, и улыбается. Нагло и призывно. От этой улыбки Гая бросает то в жар, то в холод. В зеленых глазах пляшет почти адский огонь, Робин проводит языком по губам и шепчет:
— Иди сюда! Я не кусаюсь.
В отблесках пламени кожа его напоминает расплавленное золото. Гай не выдерживает и садится рядом на кровать, касается кончиками пальцев щеки, шеи, скользит по ключице, перебирает волоски на груди. Робин улыбается так, что у Гая от желания нутро сводит судорогой, а потом дергает его за рубаху и валит на себя. От близости этого жилистого гибкого тела Гай уже почти сходит с ума... Поцеловать Робина в губы он боится, но тот не возражает против поцелуев в шею.
Робин, извиваясь, стягивает с себя камизу. У него сильные руки, и он гладит Гая по спине, зарывается пальцами в волосы. Гай ласкает губами и языком ключицы, спускается ниже, мягкие волосы на груди щекочут нос, но Робину тоже щекотно, и он тихо смеется, подставляясь под поцелуи. А когда Гай слегка прихватывает зубами сосок, приглушенно ахает. Гай целует его ниже, чуть покусывая, добирается до паха. Собственное томление уже невозможно терпеть, но вот как брать это совершенство, когда Робин позволил лишь ласкать его, а ног для дальнейших действий не раздвинул? Насильно? Нет, только не это. Так что Гай рукой справится, пока займется главным. Главное расположилось на животе, истекая смазкой. Ее можно слизнуть, а затем обвести языком головку и тронуть щелку, слушая, как довольные вздохи Робина переходят в стоны. Вбирать твердую горячую плоть в рот и выпускать снова, пока тот не начнет умолять его закончить. Несколько движений кулаком по собственному члену и...

Гай проснулся. Исподнее было мокрым и липким от семени, а голова абсолютно пустой. Ничего этого не было, просто сон в ночь Бельтайна, когда цветет черемуха, от густого запаха которой можно сойти с ума. Вот он почти и сошел.

***

Зачем он снова едет по этой дороге? Чтобы, несмотря на все споры и противоречия, увидеть Робина, разговаривать, иметь возможность хоть иногда осторожно прикасаться, пряча это под невинными поводами. И втайне наслаждаться тем, как Робин нечаянно касается его. Гай заставлял себя воспринимать эти прикосновения спокойно. Чтобы не терять голову, уверял себя, что на самом деле Робин ничего такого не делает, всего лишь положил руку ему на плечо. Всего лишь волосы коснулись щеки, потому что Робин не привык собирать их в хвост, зато привык мотать головой как конь. Всего лишь... и ничего более! И самому постоянно сдерживаться, чтобы выверенное касание не перешло в ласку.
Особенно сложно было, когда в волосах Робина запутался прошлогодний репей.
— Я его отрежу.
— Нет, стой спокойно, я его уберу.
— Гай?..
— А что тебя удивляет? У меня, между прочим, немалый опыт... Не вертись!
— Да? На ком практиковался?
— На Фьюри, конечно!
Робин позволяет. Главное, не спугнуть.

***

Робин сомневался, что после их ссоры Гай придет снова. Но все равно ждал на дороге - и тот пришел. И продолжал приходить каждую неделю, несмотря на возникающие время от времени разногласия, чему Робин был безмерно рад. Так продолжалось почти все лето. Однажды Гай явился мрачный и рассеянный, как будто его что-то тяготило. Робин не задавал вопросов, но когда они прощались, Гай вдруг сказал:
— Король приезжает.
— Значит, пока он не уедет, ты не появишься, — Робин улыбнулся, но в душе зародилось нехорошее предчувствие.
— Дело не в этом, — Гай отвел взгляд. — Король приезжает не просто так. В прошлый раз было то же самое. Понимаешь, о чем я?
Предчувствие превратилось почти в уверенность. Гай продолжал:
— Мне придется ловить твоих людей. И получив приказ от короля, я пойду и буду их ловить. Мне придется это сделать.
Робин помрачнел, ему не хотелось об этом говорить, но все же он ответил:
— Они уже не мои люди. И ты это знаешь.
— А она?
Гай, конечно же, имел в виду Марион, и то, что с ней могло произойти. Робин на миг представил себе это, и вдруг ощутил, как всколыхнулась прежняя злость и ненависть. Будь у него меч, он бы, наверное, уже бросился на Гая, но меча не было. Единственное, что он мог сделать и сделал — это выхватил кинжал и приставил его к горлу своего уже почти врага.
— Если с ней что-то случится, Гизборн, я тебя убью!
А тот стоял и молча смотрел на него, и от этого взгляда Робину сделалось не по себе. Ни ненависти, ни угрозы там не было, просто он вдруг стал холоден и пуст, как у мертвого. И Робин убрал кинжал и исчез в чаще леса, оставив Гая одного на поляне.
Осознание, что произошло, настигло его уже далеко. Зачем он это сделал? Неужели не нашел бы слов? Почему схватился за оружие? Как теперь быть?

«Сидеть и ждать, что будет. Что еще остается».
— А если он и в самом деле...
«Теперь у него есть все основания для этого. Он же сам тебе сказал, честно предупредил, и выбора у него на самом деле нет, ты это знаешь. Но он мог бы что-то сделать, если бы ему представилась такая возможность. Сделал же в свое время для тебя... Сейчас мог бы ради тебя и для нее... А ты?»

А он - что? Сначала так и не сказал Гаю, что вернулся к нему, и что Гай тоже его дом, как и Шервуд, и без них обоих он несчастлив. Потом так и не позволил себе прикоснуться к нему, как хотел, маскируя каждое касание, каждый взгляд под нечто невинное, а сам едва сдерживал дрожь, когда Гай, не подозревая ни о чем, просто задевал его ненароком или дотрагивался до руки или плеча. Робин боялся, что Гай оттолкнет его, если он сделает что-то лишнее или слишком откровенно посмотрит. К тому же, он ревновал. И к Марку этому, и возможным другим. Да что ему эти другие, сколько бы их ни было... Но нельзя было бросаться с оружием, только не после всего!
Робин поздно это понял. Исправить он уже ничего не мог. Пропасть между ними начала стремительно расширяться, и как этому помешать, Робин не знал.

---

Друг мой враг :Точка невозврата (окончание)

Глава VII

Гай быстро прошел по коридору и поднялся на открытую площадку. Свежий ветер ударил в лицо и немного привел в себя. Ведро холодной воды подошло бы лучше, но ведра под рукой не было. Слова Локсли не шли из головы. Что тот задумал? О чем они говорили? О том, что не враги теперь? Определенно, да, но ведь не только об этом. Так о чем?
Вообще-то, Локсли прав, прямо сейчас они и в самом деле не враги. А надолго ли... Ровно до того, как разбойник заберет свой колдовской меч и сбежит в лес, и не мигом более. Первый же начнет снова эту карусель. Два дня, черт подери, лишь два дня выдержать. А потом все станет, как было, в точности такое же дерьмо. Но это хотя бы привычное дерьмо, Гай знал, что с ним делать, и как поступать. Теперь надо успокоиться и вернуться, иначе чего доброго решит, что... Гай не успел додумать эту мысль: дверь в его покои была приоткрыта, и он, хмурясь, замер в трех шагах от порога. А затем услышал голос — но не Локсли. И сорвался с места, как ужаленный.

***

Робин лежал, закрыв глаза, и старался унять мечущиеся, как перепуганные птицы, мысли. Первый шаг сделан, теперь нужно ждать и наблюдать. В зависимости от того, как все пойдет, станет понятно, каким должен быть второй шаг, а следом и третий. Их противостояние, если так можно выразиться, становится совсем иным. И теперь добыча — это Гай. Охота началась.

«Смотри, не испорть все. Второго шанса у тебя не будет».
— Знаю.
«Ты, надеюсь, понимаешь, что, объединившись, вы оба выигрываете?»
— Разумеется, главное, чтобы это понял он.
«Вот и сделай так, чтобы он понял».
— Легче сказать...
«Ищи то, что будет работать на тебя, но не против него. А если это для тебя так сложно, действуй от обратного, разница невелика. И не забывай про вашего общего врага».

Да, враг у них общий, вот только как заставить Гая понять это? Он тоже должен прийти к такой мысли и утвердится в ней. Лишь когда это случится, можно двигаться дальше...
Дверь тихо приоткрылась. Робин тут же открыл глаза и сел, но в комнату, вопреки его ожиданиям, зашел совсем другой человек.
— А я-то думаю, что за птичку завел себе наш капитан? Я тебя знаю!
Седмицу назад Робин с легкостью справился бы... Ну, пусть не совсем с легкостью, но справился бы с этим стражником. А сейчас он безоружен, измотан ранами, и все равно так просто свою жизнь не отдаст. От меча увернуться удалось чудом. Робин скатился с кровати и уже почти схватил лежащий под ней Альбион, но тут стражник навалился сверху, не дав ему это сделать. Врезать противнику головой в переносицу не получилось, попытка ударить снизу в подбородок тоже потерпела неудачу... На шее сомкнулись руки, однако Робину все же удалось заехать стражнику коленом здоровой ноги в пах. Правда, толку было — что быка булавкой колоть. Мелькнула мысль, что сейчас его точно придушат, сил сопротивляться не хватает, они уже на исходе, а этот кабан придавил его, лишив возможности вырваться. Вот все и закончилось, самым глупым и отвратительным образом...
Вдруг хватка ослабла и тяжесть исчезла. Раздался звон отброшенного меча. Робин хотел подняться, но тело как будто свинцом налилось, и он опрокинулся обратно. Когда он наконец сумел сесть, драка была в полном разгаре. Хотя какая там драка, скорее уж бойня. Гизборн избивал стражника умело и методично, нанося жестокие сокрушительные удары, от которых тот не успевал ни увернуться, ни защититься. Да и можно ли увернуться от... живого взбесившегося тарана? Робин остолбенел — такой ярости и злобы в действиях рыцаря он не видел никогда. Ни одна их стычка не была и вполовину столь сокрушительной и ужасающей.
Правая рука стражника висела плетью, от очередного мощного удара в живот он отлетел к стене и рухнул, оглушенный. Гизборн сгреб его за грудки одной рукой, вздернул на ноги и продолжил избивать. Голова стражника моталась из стороны в сторону, изо рта и носа текла кровь, он уже не пытался сопротивляться. Но Гизборн не останавливался, и лицо у него было каменно-непроницаемое, что потрясло Робина до глубины души. Абсолютное спокойствие и полное отсутствие даже тени каких-либо эмоций.
Стражник вдруг невнятно прохрипел что-то. Робин не разобрал, была ли то мольба о пощаде или что-то еще. Гизборн выпустил его, взял стоящую около камина кочергу и с размаху вонзил ее в грудь лежащего на полу человека. Вонзил как меч. Постоял немного над трупом, тяжело дыша, а потом ровным тоном произнес, хотя мертвец и не мог его услышать:
— Думал, я не догадывался, что ты постоянно предавал меня, наушничая шерифу? Да, Джек?
Робин медленно выдохнул, его потряхивало.

«Он тебя спас. Снова».
— Сейчас он спасал свою шкуру и только свою. Я бы справился!
«Да ну? Себя-то не обманывай! Справился бы он. Ладно, он спасал вас обоих, но это мелочи по сравнению с тем, что ты сейчас увидел. Вот так расправляются с настоящими врагами, и ты это знаешь. Всегда знал.
— Как же ты мне надоел со своими... Откуда тебе известно, что я на самом деле знаю, думаю, чувствую? Ты ничего про меня не знаешь, не можешь знать! Ни про меня, ни про него. Как ты можешь что-то мне советовать? Ты не был во всех этих ситуациях. Да тебя вообще здесь не было, ты все время там, у меня в голове!
«Нет, Робин, был, не раз, пусть и в других. Как и не все время я был в твоей голове... А то, что вы с Гизборном друг другу устроили, все равно не имеет к настоящей вражде никакого отношения. Просто злая и жестокая игра двух мальчишек. Не наигрались? Это надо заканчивать».
— Ты прав, балаган с советами надо заканчивать... Подожди, что значит — не все время? Ты что, был... здесь? Как это? Был... живым? Кто ты? Эй! Ты где?

Гай тем временем отдышался, вытер забрызганное чужой кровью лицо. Посмотрел на Робина, устало вздохнул и тихо сказал:
— Теперь, Локсли, ты делаешь, что я тебе говорю, или нам обоим конец.
— Что? — опомнился Робин. — Гай, что ты задумал?
— Лезь в кровать, завесь гривой лицо, натяни одеяло и начинай истошно визжать что-нибудь... «Помогите», например.
Робин ничего не понял, но просьбу исполнил. Завернулся в шкуру, пятерней зачесал длинные волосы вперед, помотав головой для верности, набрал в легкие побольше воздуха и крикнул:
— Помогите!
— Два тона выше, болван! — бросил ему Гай, быстро убирая с глаз долой все, что посторонним видеть не полагалось.
— Чего? Куда выше? — удивленно переспросил Робин.
— Женским голосом, придурок! И громче.
— Помоги-и-ите-е-е!
— Вот, молодец. Не останавливайся. Стража! Стража!
— Ну ты и сволочь! — Робин сиганул из постели, но могучая длань рыцаря вернула его обратно и сунула под нос меховое одеяло.
— Сидеть! Я свидетелей зову!
— А?..
— Так тоже можно! Хотя раньше было лучше. Рожу закрой, в небритую девицу никто не поверит!
— Понял. Помоги-и-ите-е-е!

***

Стражники выволокли труп десятника, стараясь в сторону «девицы» даже не дышать. Двое поспешно затирали кровавые пятна на полу. Гизборн замер над ними, словно каменное изваяние — мрачный, злой и подозрительно молчаливый. Это пугало их еще больше. Робин прижался к стене, подтянув колени к груди, и закутался в одеяло так, что сквозь пряди волос были видны одни глаза. В коридоре раздались чьи-то торопливые шаги, а следом — визгливый голос Хьюго де Рено. Робин увидел, как Гизборн скривился.
— Пречистая Дева! Кто это? — аббат замер на пороге, судорожно стиснув рукоять меча, и уставился на сидящего в кровати Робина. Потом хлопнул глазами, вытянул палец в сторону кровати и повернулся к Гаю за ответом. Тот отмер и ответ дал:
— Девица, не видите, что ли? Ну, то есть... уже нет. Но была девицей... раньше. Благородной.
Робин не придумал ничего лучше, кроме как пискнуть и кивнуть. Гай развел руками. Аббат покачнулся и чуть не сел на пороге.
— Гизборн, ты... притащил ее сюда?
— А куда я должен был ее притащить? К вам в опочивальню? Не знал, что вы понаблюдать...
Аббат побагровел, придушенно закашлялся и задал следующий вопрос:
— Э-э-э... Что здесь произошло?
— А то вам еще не доложили во всех красках? — яда в голосе Гая хватило бы на десяток гадюк. — Я оставил леди, чтобы проверить посты. Мой десятник напал сначала на нее, видимо, хотел попользоваться, а когда я пришел, то и на меня. С мечом. А это уже измена, и я его убил.
— Матерь Божия, спаси и сохрани! Дожили! Ладно, потом поговорим, а сейчас...
— А сейчас я желал бы утешить леди... всячески. Или хотите благословить нас?
При этих словах Робин, как ни была серьезна ситуация, едва удержался от смешка.
— Ты меня еще в обители извел своими выходками! — простонал аббат и убрался восвояси.
Гай заложил засов на двери и уселся прямо на пол. Робин выпустил одеяло, откинул с лица волосы и восхищенно воскликнул, правда, шепотом:
— Как ты это сделал?!
— Что? — тоже шепотом спросил Гай.
— Вот это все, что было до...
— Неважно. Но теперь тебе и в самом деле надо уходить.
— Если учесть, что мою одежду ты сжег...
— Принесу другую. Немного переждем, и схожу. Только на сей раз запри за мной. И побрейся!

***

Шаги и голоса стражников на лестнице стихли. Гай приоткрыл дверь, осторожно высунулся и осмотрелся. Убедившись, что все спокойно, он выскользнул наружу.
Робин закрыл засов и почесал в затылке. Пока Гизборна нет, надо что-то предпринять. Подумав, он решил все-таки побриться, и вскоре уже сосредоточенно скреб щеки, шею и подбородок кинжалом, который вытащил из-под кровати вместе с Альбионом. Соблазн удрать через окно был велик, но сил вряд ли достанет на такой фортель и, главное, не обернется ли это в глазах Гизборна против самого Робина? Возникшее между ними хрупкое почти доверие надо оберегать и лелеять — так сказал бы «дух-советчик». Но тот молчал.

— Эй, ты где? Отзовись! Вот почему тебя нет, когда ты так нужен?! Ты меня тоже бросил? Прямо как отец! Ну да, был неправ... И отец на самом деле меня не бросал, и ты...

Робин тяжело вздохнул и подумал, что этот загадочный голос долгие годы был с ним и в какой-то степени заменял ему отца. Да, часто раздражал до неимоверности, иногда хотелось, чтобы он исчез и не возвращался больше, но только сейчас Робин понял, насколько несерьезными были эти желания. И насколько сложной оказалась ситуация, в которую он попал. Хотя не только он, Гай тоже. Надеяться они могут лишь на самих себя и — несколько дней назад об этом было еще страшно подумать — друг друга. Понимает ли Гай? Как сделать, чтобы понял?
От раздумий Робина отвлекло тихое царапанье по двери. Он подошел, протянул руку к засову, не решаясь открыть. Кашлянул, хотел было попытаться изобразить подобие женского голоса, но из-за двери раздалось.
— Локсли, это я.
Гизборн и впрямь вернулся со свертком, бросил его Робину.
— Одевайся.
Сверток оказался женским платьем, да не для простой горожанки. Робин хмыкнул, поднял платье за рукава, однако влезать в него не торопился.
— Помочь? — деловито осведомился Гизборн.
— А ты что, умеешь? И где ты это взял?
— Не важно, где. И да, я женщину не только раздеть могу. Вот, руки сюда суй... а голову сюда... Сюда, а не туда!
Вскоре вполне прилично одетый Робин путался в длинной юбке и не знал, куда спрятать меч.
— И так нехорошо, и эдак торчит...
— Хвост из него сделай!
— А в ухо?
— Я не шучу, иначе ты его не протащишь.
— Идти неудобно же, по ногам бьет.
— А ты ступай осторожно, благородная дама все-таки.
— Которая безбожно хромает?!
— У каждого свои достоинства, — Гизборн ухмыльнулся, вытащил из сундука давешний плащ. — Стой спокойно, я плащ на тебя надену. Так, пройдись...
Робин сделал несколько шагов, Гизборн сосредоточенно и мрачно рассматривал его, скрестив руки на груди. Потом запахнул плащ на Робине сначала на одну сторону, затем на другую. И опять на ту же. Нахлобучил капюшон, так и сяк, и снова так. Еще раз окинул его взглядом с головы до ног, вздохнул и вынес вердикт:
— Сойдет. Скоро к вечерне прозвонят, и пойдем. Капюшон не вздумай снимать!
— Так я ж не увижу ничего, споткнусь еще.
— На мою руку обопрешься.

***

На лестнице Робин все-таки запнулся, но Гизборн не дал ему упасть, обняв за талию. Показалось, что еще чуть-чуть, и он услышит: «Осторожнее, моя леди!» Они спустились, миновали несколько коридоров и площадок — караульные при виде командира вытягивались по струнке и преданно пожирали его глазами, а от «дамы» опасливо отводили взгляд. Еще один коридор сменился длинной извилистой галереей. Робин не ориентировался вовсе, полностью полагаясь на Гизборна. И ведь тот сейчас мог завести его куда угодно, а приходилось доверять, даже на руку опираться. И Робин доверял, самому себе удивляясь. Вообще, за прошедшие дни Гизборну он доверялся едва ли не больше, чем друзьям за два года, и в не менее опасных ситуациях. Они оказались не честнее Гая, а он в этом — не хуже них. Вот ведь какой выверт случился!
На очередной площадке Гай повернулся к нему, собираясь что-то сказать, но тут темноты выплыл огонек свечи, а следом и Хьюго де Рено, который эту свечу нес. Закутанный в плащ Робин старался не попасть в полосу тусклого света. Что чертов церковник делал тут ночью? В отхожее место шел? Гай встал между ними, загородив Робина собой.
Аббат недовольно уставился на них, потом с мученическим видом поднял глаза к потолку и сварливо произнес:
— Ох, Гизборн, твое неуемное... — договаривать, что именно неуемное, Хьюго не стал. Вместо этого добавил: — Ты уже половину Ноттингема умудрился... Может, остановишься?
— Как же остановлюсь-то?
Наигранная наивность в голосе рыцаря от Робина не ускользнула, и он с трудом сдержал смешок. А Гизборн, как назло, продолжал:
— Ведь еще половина осталась! И окрестности, почитай, не освоенные. Сами же мне выговаривали, чтобы не бросал начатое.
— А твои элсдонские похождения не в счет?
Робину показалось, что аббат хотел Гизборна поддеть, но тот ответил на удивление невозмутимо:
— Ну, разве что. Да и невелика деревня. Раз, два — и девки кончились.
— Изыди с глаз моих, кобель похотливый!
— Слушаюсь, милорд аббат, — усмехнулся Гай.
— Как... управишься, зайдешь ко мне. Что глаза свои распутные вылупил?
— Так думаю, зачем зовете?
— Распоряжения на завтра получишь. Сгинь! И шлюху свою выставь поскорее!
— Она не шлюха, а честная благородная девица... была.
— Да мне плевать, но чтобы духу ее тут не было!
Аббат, брюзжа себе под нос, уплыл дальше по коридору. А Гизборн, подхватив «девицу» под локоть, открыл какую-то дверь, и они выскользнули наружу. Сначала во внутренний двор, потом через ворота и за крепостную стену. Стражники усиленно делали вид, что ничего не происходит, и никого здесь нет.
Робин хромал вдоль стены по узкой тропинке, цепляясь за руку Гизборна. Пока не отошли подальше, нужно продолжать прикидываться дамой. Вот сейчас они, спасая свои жизни, действуют вместе, и у них, кажется, получается. Гай должен это понять и почувствовать, тогда будет легче склонить его к союзничеству. А дальше придумать, как заполучить и в личное пользование. Но это позже.
Со стены донеслось бряцанье оружия, звук смачного плевка и голоса. Робин прислушался.
— Ох, Сэнди, изумляюсь я сэру Гаю.
— А чего?
— Это ж целую седмицу не выпускать ту девку из постели! Вот тебя, например, на сколько хватило бы? Только честно.
— Ну... может, у ней промеж ног чего особенное?
— Ага... Только не вздумай проверять, а то отправишься за Джеком, упокой Господь его душу! Допрыгался. Говорил я ему, хватит с тебя Молли, так нет, понесло его... на чужой пирог. Да на чей!
— Угу. Сэр Гай уж озверел, так озверел. Измолотил Джека, что твоим моргенштерном. Во силища-то и умение!
— Да уж.
— Но знаешь, что-то мне кажется, Майлз прав, когда говорит, что брюнетки в постели горячее блондинок. А у этой точно...
— Тут, скорее, что-то особенное между ног у нашего... На него ж бабы всех мастей и сословий вешаются, значит, есть за что. Нам-то таких милостей никто не дарит.
— Ладно, переживем... А сэра Гая даже пожалеть можно: заездила так, что кожа да кости остались, и аж ветром от усталости шатает.
— Видать, он ее тоже изрядно загонял... А как ты думаешь, Сэнди, куда он ей вставил, что она так хромала?
— Куда нашел, туда и вставил! И лучше об этом ни гугу! Я вот думаю, надо Молли утешить. Она баба в самом соку, все при ней, негоже ей одной оставаться-то...
— Ну и разговорчики у вашей стражи! — сдавленно хихикнул Робин.
— А что им еще обсуждать-то, как не мои похождения? — устало буркнул Гай. — Трактаты Блаженного Августина, что ли?
— Можно подумать, ты их читал, — съязвил Робин по привычке, и тут же мысленно обругал себя, что не прикусил вовремя язык. Вряд ли разумно подначивать того, кого хочешь привлечь на свою сторону. Да и просто... привлечь.
— В замке Глостеров удалось прочитать начало «Исповеди». А потом... мне нужно было отправляться на континент, — хмуро отозвался Гай.
— Так ты образованный?
Эта мысль Робину раньше как-то не приходила.
— Грамоте обучен, писать умею. А образованного человека я знаю только одного — графа Глостера.
— А я вот не умею, но всегда хотел, — с легкой завистью вздохнул Робин.
— Многие знания — многие печали, Локсли. Не умеешь читать, значит, не сможешь прочесть и узнать то, с чем придется жить. Мне грамота не принесла ничего.
— И все-таки...
— Ну, если тебе так уж... — начал было Гай, но оборвал себя на полуслове и дальше молчал.

***

Они добрались до перелеска, и Гай остановился, давая понять, что дальше не пойдет. Но и Локсли уходить не спешил, скинул капюшон и пристально смотрел ему в лицо. В зеленых глазах читался неподдельный интерес и что-то еще... непонятное. За последние дни такое бывало часто, и Гай вроде бы начал привыкать, старался не обращать внимания. Но все равно от этого взгляда становилось не по себе. Когда Локсли целился в него из лука, и то было гораздо спокойнее. Впрочем, еще немного, и все закончится. В следующий раз на него будет смотреть уже привычный Робин Локсли — тот еще, пусть не такой уж и мерзавец, но изрядный стервец и придурок. И разбойник. Ну вот чего он стоит?
— Гай, я подумал, что мы можем объединиться. И тогда де Рено ответит за все.
— Что?
Эти слова прозвучали столь внезапно, что Гай невольно вздрогнул. Локсли решил на прощание пошутить? Ничего себе шуточки! Он никогда такого не понимал, и понимать не собирался. А Локсли мало того, что говорил предельно серьезным тоном, так еще и добавил:
— Не отвергай мое предложение сразу. Сколько тебе потребуется времени, чтобы над ним подумать?
Гай внимательно смотрел на него и не понимал, как к этому относиться. Локсли не шутил. Действительно не шутил, Гай нутром чувствовал.
— То, что ты мне предлагаешь, — медленно произнес он, — называется государственная измена. Измена королю.
— Этот король не стоит преданности, Гай. Особенно твоей. И не говори, что ты сам так не думаешь.
— Что я думаю, а что нет, Локсли, никогда и никого не...
— А меня — да. И всегда будет.
— Я тебе уже сказал.
— Тогда я буду спрашивать снова и снова, пока ты не согласишься. Я тоже умею быть упрямым.
— Но не упрямее меня.
Робин улыбнулся.
— Тогда, может, для начала объединим наши упрямства? А когда ты увидишь, что от этого есть прок...
— Тебе пора, скоро совсем стемнеет, — перебил его Гай. Надо было заканчивать разговор, пока он не ляпнул что-нибудь... не то. О чем потом пожалеет.
— Ты же знаешь, что темнота мне не помеха.
Робин решил больше не настаивать, еще раз улыбнулся и скрылся в зарослях.

***

Гай поднялся к себе после нудного разговора с аббатом, снял пояс с мечом, стащил блио и устало вытянулся на кровати. Постель еще хранила запах того, кто лежал на ней эти дни, что вызывало странные мысли и еще более странные чувства. Два года назад этот лесной мерзавец ворвался в его, Гая, жизнь и превратил ее в преисподнюю. А теперь вообще умудрился пролезть туда, куда вход был закрыт для всех. Перевернул там все с ног на голову, заполнил собой и оказался не такой уж сволочью. Выяснилось, что с ним можно весьма неплохо разговаривать и даже договариваться. Локсли на самом деле был честен в своих поступках и в своем благородстве, как сам его понимал, этот в чем-то очень наивный мальчишка, который думал, что в Шервуде он свободен. Вот он был тут, еще сегодня утром, а теперь исчез, оставив после себя странную пустоту, и эта пустота пугающе быстро превращалась в тоску.
Раньше Гаю было хорошо здесь одному, а сейчас... Его привычный мир рухнул, и одиночество перестало быть желанным. Никто не лез с разговорами, не смотрел чертовыми зелеными глазами, не нуждался в перевязке, в отваре, в тепле и в защите. Не с кем было делить ужин. Некому было отвечать на дурацкие вопросы... Дьявольщина!
Гай скрипнул зубами. Он устал, ему нужно нормально выспаться. Благодарение Пресвятой Деве, теперь он снова может спокойно спать на собственной кровати, один и в тишине. А эти странные разговоры... всего лишь прощальный поклон. Гай просто не сразу понял. Завтра будет новый день, все войдет в прежнюю колею, и останется только забыть обо всем, что случилось. Забыть как можно скорее.

***

Робин отошел подальше от опушки, вытащил наконец из-под платья меч, подобрал юбки и заковылял по едва заметной тропинке, все еще улыбаясь. Однако вскоре улыбка сменилась грустью и сожалением, что Гай не идет сейчас рядом с ним. Затем она уступила место пониманию, что тому просто нужно время. Гай поймет, все поймет. Хотя регулярное напоминание не повредит. Как лучше поступить, что и как сказать? Робин поймал себя на мысли, что совет странного существа был бы как нельзя кстати. Но голос, который слишком во многом оказался прав, не появлялся. Зато появились Тук с Маленьким Джоном и на радостях чуть не сломали Робину ребра. Оба набросились с вопросами и расспросами, особенно удивляясь его наряду.
— Одолжили, — коротко бросил Робин, прикидывая, как будет выкручиваться.
— Как ее зовут?
— Неважно, Джон. Мне бы раздобыть нормальную одежду.
— В Уикеме добудем. А она красивая?
— Красивая.
— А ты ее того?..
— Там все сложно.
— Она замужем? — вставил свои полпенса Тук.
— Нет.
— Она благородная? — не унимался тот.
Робин смущенно шмыгнул носом, лихорадочно соображая, как бы увильнуть от дальнейших расспросов, но Маленький Джон брякнул:
— Знамо дело, благородная! Тук, ты глаза-то раскрой поширше и глянь на платье.
— Не ширше, а ширее, сколько тебя учить, деревенщина? Вот все из-за тебя!
— Чего из-за меня-то опять?
— Ну-ка, тихо! — оборвал их Робин, воспользовавшись удачным моментом. — Не могу я идти в лагерь так, я сюда-то еле доковылял, в юбках запутался.
— Значит, пойдем в Уикем, — ответил Маленький Джон.
— И туда, и в лагерь я точно не дойду. Пока что.
— Значит, пойду я!
— Нет, ты не пойдешь, ты уже там был, не помнишь, чем все закончилось? — встрял Тук. — Я пойду.
— Хорошо, а мы с Джоном потихоньку двинемся в лагерь.
— Я тебя понесу.
— Не надо, дружище, я просто обопрусь на тебя.
Осторожно пробираясь через заросли, Джон не отставал с вопросами, а Робин мысленно чертыхался, но старался отвечать, хоть и весьма двусмысленно.
— Робин, ну так что, ты ее... того?.. Клянусь, не скажу Марион.
Робин замялся. А Джон с присущей ему простотой и прямотой сделал вывод:
— Значит, не дала.
— Я же говорил, там не так все просто...
— Может, яблочко еще не созрело, рано яблоню трясти? А как само созреет, так и в руки упадет.
Джон заявил это с уверенностью человека, знающего, о чем говорит, и познавшего предмет на собственном опыте.
— Это яблочко само, Джон, не созреет никогда, — с горечью произнес Робин, не успев прикусить язык.
Джон поскреб в бороде и глубокомысленно изрек:
— Значит, надо его созреть.
Логика Маленького Джона по убойности могла сравниться разве что с его дубиной. И ведь он был прав. Вот только как... созреть-то? Робин с головой ушел в размышления, не заметил бревно и чуть не полетел носом в землю, взвыв от боли в ноге. К счастью, Джон его вовремя поймал.
— Видать, и впрямь хороша. Ничего, — он хлопнул Робина по плечу. — Даст. А Марион я молчок.
— Угу.
То ли бревно оказалось волшебным, то ли встряска что-то прояснила в голове, но у Робина начал складываться план действий.

Глава VIII

— Здравствуй, Гай.
Локсли не нападал, просто стоял, прислонившись к дереву. Явно поджидал. И взгляд снова был пристальный и странный, как тогда, при прощании.
— И тебе не хворать, — хмуро ответил Гай, натянув поводья.
Фьюри недовольно всхрапнул. Выбор невелик. Гай настороженно озирался по сторонам. Вся шайка наверняка засела в кустах. Начинается... Опять драка и какая-нибудь очередная выходка.
— Денег нет, предупреждаю сразу. И от твоих обысков и прочего балагана они не появятся.
Локсли усмехнулся, но не с обычным нахальством, а грустно и даже с каким-то сожалением. Гай насторожился еще больше. Разбойник помялся и наконец произнес, слегка запинаясь:
— Я не... Я хочу вернуть тебе плащ. И... остальное.
— Что? — Гай не поверил своим ушам.
— Мог, конечно, тебе домой подкинуть, но подумал, что лучше отдать лично. Ну что ты на меня так смотришь?
Гай смотрел, силясь понять, чего ожидать. Локсли вроде бы в драку лезть не намеревался, но... По-хорошему, драться совсем не хотелось. Если обойдется без мордобоя и махания мечами, можно считать, что день прошел удачно.
Локсли отлепился от дерева, подхватил сверток и спустился на дорогу. Гай невольно отметил, что тот еще хромает, но уже не так сильно. Остальные как-то подозрительно не высовывались, как будто их тут вовсе нет. Локсли что, один?
— Гай?
— Кхм... я думал, ты его продал давно, — сказал Гай первое, что пришло в голову.
— Нет, я не могу продать, что мне одолжили. Могу только вернуть с благодарностью.
Расстояние между ними стремительно сокращалось. Фьюри косил глазом, но стоял спокойно.
— Что? С чем? — Гай решил, что ослышался.
— Плащ и платье, Гай. С благодарностью, — повторил Локсли. — Спасибо, возвращаю тебе все в целости и сохранности.
Он подошел вплотную, протянул Гаю сверток. Тот непроизвольно взял его и оторопело уставился на разбойника. Локсли улыбнулся.
— Кстати, я очень рад тебя видеть.
Гай судорожно сглотнул и смог лишь выдавить нечто бессвязное:
— Ну, ты...
— В самом деле рад.
— Если потом все равно будешь грабить, то зря отдавал мне его сейчас. Плащ, в смысле.
Гай наконец пришел в себя. Локсли просто решил поиграть, все как обычно. Вот сейчас выхватит меч или свистнет, и... Но следующая фраза снова выбила у него почву из-под ног.
— И не подумаю. С союзниками так не поступают.
— С каких это пор мы стали союзниками?
— С недавних.
— Давай спишем это на то, что ты... что-то говорил про признательность за помощь?
— Нет, Гай, не спишем. Ты принимаешь мое предложение?
— Я тебе уже говорил...
— Да, говорил, но подумай еще раз.
С этими словами Локсли растворился в лесу. Гай остался на дороге один, переводя растерянный взгляд со свертка в руках на заросли и обратно. Из-за деревьев никто не выскакивал, стрелы не летели. В голове царил полный сумбур. Вот что это сейчас было? Локсли сошел с ума? А может, он сам? Или это опять наваждение?

***


Следующая их встреча произошла ровно через семь дней в Уикеме. Гай, сидя за столом на деревенской площади, копался в жалобах и прошениях, что весь месяц собирал староста. Локсли, чтоб его черти взяли, появился как из ниоткуда и уселся рядом с ним на лавку. Гай от неожиданности дернулся.
— Извини, не хотел тебя пугать, просто старая привычка.
— Что?
— Я честно не хотел!
Ситуация до боли напомнила то, что произошло здесь на Литу, и Гай скривился. Локсли сначала вскинул бровь, а потом до него дошло.
— Понимаю, — он нахмурился и шмыгнул носом. — Мне тоже неприятно об этом вспоминать.
— Ты что здесь делаешь? — Гай не верил собственным глазам. И ушам. — Я ведь с отрядом!
— Мои ребята держат твоих людей на прицеле. Так что все хорошо, нам никто не помешает.
— А меня кто держит? Как ты объяснишь, что мы еще не деремся на глазах у всех?
— Как объясню... Скажу, что приставил тебе кинжал к горлу. Не могу же я сказать им, что не хочу этого, да и не драться пришел. И ты тоже драться не хочешь, только не признаешься.
Да, Гай не хотел драться. И дело даже не в том, что его противник еще не вполне здоров. Просто в голове крутилась мысль, что Локсли сейчас в прежнем статусе, а значит, сражаться с ним надо всерьез. Но слишком неправильно устраивать смертельный поединок с тем, кого ты своими руками перевязывал и поил отваром от лихорадки. Гай тяжело вздохнул и снова скривился:
— Тогда говори, зачем пришел.
— Ну, Гай, ты же знаешь, что я хочу.
— Я тебе уже сказал.
— Какой же ты упрямый
— Я тебя предупреждал.
Робин сидел к Гаю вплотную и был уверен, что со стороны никто ничего не поймет. И его люди, и крестьяне решат, что все как обычно. На быстрое согласие он, конечно, не рассчитывал, хотя и был бы ему рад. Но яблочко еще явно не созрело.
— Ну и что? Я тоже упрямый и не собираюсь отступать.
— Поэтому еще раз предлагаю самый приемлемый выход из этого дурацкого положения. Давай сделаем вид, что ничего не было, всего лишь маленький эпизод, про который легко можно забыть.
— Маленький эпизод? Гай, да все это... — Робин покачал головой. — Тогда все, что происходило между нами с первой встречи тоже маленькие эпизоды. А ты сможешь забыть хоть что-то из того, что я тебе сделал?
Гай молчал. Но Робин видел, как сжались его челюсти и побелели костяшки пальцев.
— Вот видишь. Ничто не забывается, Гай! Ничто и никогда. Поэтому я не могу забыть ни того, что ты сделал мне, ни того, что ты сделал для меня. Но разница в том, что второе я и не хочу забывать.
— Пустые слова и ничего больше.
— Нет, Гай, я чувствую, что один круг заканчивается и начинается другой. И не стану просто наблюдать, как все катится к дьяволу. Не хочу.
— Думаешь, я хотел, чтобы все покатилось к дьяволу, когда ты решил поиграть в судью и палача, а потом и в благородство, чтобы уж сразу?
Слова били наотмашь не хуже кулака. Робин побледнел, сжал губы и отвернулся. Гай тоже. Повисло тягостное молчание.
Гай был зол. Вот какого черта Локсли явился и снова бередит душу? Может, все-таки врезать ему хорошенько? Вряд ли удар останется без ответа, и это сразу все расставит по местам. Хмурый Локсли тем временем поднялся с лавки, но вместо того, чтобы или вытащить оружие, или уйти, вдруг встал за спиной Гая, положил ему руки на плечи. Наклонился и прошептал прямо в ухо, обжигая дыханием:
— Прошу, Гай, подумай еще. Мне правда не все равно.
И исчез, словно его тут и не было.

***

Шерифу, конечно же, донесли, что его помощник имел разговор с Робином Локсли. И, разумеется, шериф желал знать, о чем.
— Обсуждали «Бестиарий»! — рявкнул Гай, которому уже на все было плевать. — Что вы хотите от меня, милорд?
Он стоял напротив шерифа, опираясь руками на стол. Как же ему надоел этот плюгавый мухомор! Аббат, сидевший чуть поодаль, придвинул серебряный кубок поближе к себе, а потом и вовсе умыкнул его со стола. Да и сам отодвинулся от греха подальше.
— Меня держали на прицеле, а Локсли как всегда паясничал и издевался, поскольку денег у меня в кошеле не нашел. А не нашел потому, что жалованье вы мне уже второй месяц не платите!
Робер де Рено покосился на брата, еще раз окинул взглядом своего помощника и примирительным тоном произнес:
— Да успокойтесь, Гизборн! Будет вам все ваше жалованье, вот сегодня и будет, зачем так орать?
***


«Пресвятая Дева, за что мне все это?» — думал Гай, перебираясь вброд через ручей, который после затяжных дождей изрядно расширился. И что еще хуже, сделался глубже, чем был, превратился в самую настоящую реку. Там, где раньше вода доходила коню до колена, теперь поднялось по брюхо. Но иной дороги в аббатство не было, разве что через Шервуд. Лучше уж вымокнуть.
Фьюри наконец выбрался на берег, Гай облегченно вздохнул, и тут его настиг большой и крайне неприятный сюрприз. Вот зачем, спрашивается, ездить в аббатство Святой Марии другой дорогой? Правильно, потому что на ней нельзя встретить Локсли. Точнее, так было для кого угодно, только почему-то не для Гая.
— Я уж подумал, что тебя унесет течением.
— Могу повторить, надеюсь, тебе повезет, — скривился Гай, всерьез разворачивая коня.
— Ты что, рехнулся? Давай обратно!
— Локсли, что ты здесь делаешь?
— В миле выше по течению есть узкое местечко, и если перебросить веревку...
— Я спросил, что ты здесь делаешь, а не как сюда попал. Причем один.
— Да вот подумал, что в аббатство ты поедешь именно этой дорогой, — Локсли обезоруживающе улыбнулся. — Тебя последнее время у нас совсем не видно. В общем, я тебя тут жду.
— Зачем? Тебя вдруг заинтересовала переписка братьев де Рено? Ты же читать не умеешь. Да и в письмах этих, кроме взаимных плевков ядом, ничего нет.
Интересно, если поднять Фьюри с места в галоп, выстрелит Локсли ему вслед или нет? Гаю почему-то казалось, что не выстрелит, но проверять не хотелось.
— Ну и пусть себе плюются, я с тобой поговорить хочу. Может, ты слезешь с этого своего дьявола?
— Если ты думаешь, что...
И что, спрашивается, здесь делает сам Гай? Спешивается и разговаривает с Робином Локсли, между прочим, разбойником.
— Именно это я и думаю. И мне кажется, ты не веришь в то, что мы можем сделать вместе. Мы, понимаешь? Не ты или я поодиночке. А не веришь потому, что... Только не обижайся сразу и не кидайся на меня, я не хочу с тобой драться, — Локсли поднял руки. — Так вот, ты просто боишься, что не получится. Из-за того, что не знаешь. А не знаешь, потому что никогда не пробовал. А это как... Я вот тоже Хэрну не сразу поверил и даже испугался... очень испугался.
Локсли говорил и говорил, нес какую-то запредельную чушь, а Гай смотрел на него и молчал. Тот в свою очередь тоже не отводил взгляда, и в глазах его вновь подозрительно не было вражды — они светились по-другому. И все вдруг стало ясно, как божий день: этот до сих пор хромающий комедиант, этот безнадежный романтик и идеалист, верящий, что рогатое чучело не положит его самого на алтарь, если возникнет необходимость, предлагал вовсе не измену королю и не союзничество. И даже не то, что они вдвоем могли устроить шерифу как должностному лицу и лично. Подо всей этой шелухой Робин Локсли на самом деле предлагал ему совсем другое: «Я случайно заглянул тебе в душу и не обнаружил там чудовищ и драконов. Я хочу показать тебе, что у меня их тоже нет. Может быть, в благодарность за помощь, может быть, потому что после всего случившегося по-другому не могу. Прошу, не отталкивай меня!»
Это не укладывалось в голове, но Гай чувствовал, что Локсли искренен, как никогда. Он смотрел в горящие зеленые глаза, на воодушевленное лицо своего теперь уже бывшего врага и пытался вспомнить, кто последний раз делал что-то подобное для него, никому не нужного безземельного рыцаря, да к тому же ублюдка? Только Элен и его наставник, сэр Вильгельм де Тур. Как же давно это было, и как же он устал с тех пор таскать на сердце тяжеленную броню. Один раз скинул ради другой женщины... Нет, даже не ради нее самой, а ради призрачной возможности отогреться с ней. Скинул — и его чуть не повесили. И вот Робин Локсли, паскудный сакс и разбойник, в который раз предлагает ему второй шанс, невероятно странный и совершенно безумный от начала до конца. Но будет ли третий? Или Гай навсегда останется в этом дерьме? Сколько он пытался выкарабкаться, и все разбивалось, как волны о скалы. Неужели его судьба — до конца дней своих барахтаться в болоте этой убогой жизни и ненавистной службы? От такой перспективы к горлу подкатывала тошнота. Противоречивые вопросы не давали покоя. Почему Локсли решился на это? Вдруг все — лишь искусный обман и наваждение их проклятого лесного божества? А если правда?
— Знаешь, когда ты вез невесту де Рено в Ноттингем, мы сидели в засаде, следили за вами, и я подумал, ведь не может быть, чтобы ты всегда был таким злобным и... — Локсли помолчал, словно собираясь с духом: — Ты, наверное, тоже когда-то был... Вернее, не был таким. И тоже кого-то любил, просто... так получилось.
Гай окончательно оторопел и осознал вдруг, что опять Локсли говорит совсем не то, что говорит.
«Сможешь ли ты когда-нибудь отпустить свою боль, как стараюсь это сделать сейчас я? Сможешь ли ты когда-нибудь открыть хоть часть своей души для меня, как сейчас пытаюсь это сделать для тебя я?»
Сможет ли он простить и забыть то, что Локсли... После его же слов, что ничего не забывается? На миг старая злоба вскинулась, оскалила клыки, и перед глазами пронеслось все, что между ними было. Гай скривился, внутри все скрутилось в тугой комок, но вскоре ярость схлынула, уступив место опустошению. Робин на миг опустил глаза и закусил губу, а Гай все так же смотрел на него и молчал. Сможет ли забыть, что ему сделал Локсли? Однозначного ответа на этот вопрос не было. Наверное, все-таки нет. Но тогда в Ноттингеме Гай выиграл самую важную битву — вернул к жизни, в первую очередь, себя. И сейчас ему многое виделось по-другому, в том числе, и Робин Локсли.
Более того, он вдруг поймал себя на безумной мысли, что ему тоже не все равно. Что он не хочет просто наблюдать со стороны, как повернется судьба этого лесного придурка, искренне верящего в справедливость, равенство, братство и свободу. А повернуться она может весьма плачевно. Локсли ведь наивный, как ребенок, и до сих пор не понял, что всех этих вещей в мире не существует. И он не виноват, он просто таким родился, как родилась с самым милосердным и добрым сердцем прекрасная Элен, да хранят ее Пресвятая Дева и муж, который знает, что за сокровище ему досталось.
Они чем-то похожи, Робин и она... Элен умела находить что-то хорошее и доброе во всех и во всем, поддерживать это и лелеять — редкий дар, у Гая такого не было никогда. А Робин верит, что все его действия служат добру, неважно, как это выглядит и чем оборачивается на самом деле. Их обоих нужно защищать, но семья Элен могущественная и знатная, они смогут. А кто сохранит Робина Локсли? Друзья? Они сами угодили вместе с ним в ловушку этой веры. Хэрн? Рогатому глубоко на все плевать, у него своя игра, а Робин этого не знает, просто наивно ему верит. Но Гай-то знает! И попробует его защитить. Не факт, что получится, но хотя бы попытаться стоит, все равно больше некому.
И ведь Робин сказал кое-что любопытное: Гай боится, потому что не знает, а не знает, потому что не пробовал. А попробовать хотелось бы, если честно. Надо же когда-то начинать делать что-то, интересное и нужное лично ему? Он слишком долго жил приказами и обязательствами, и к чему это все привело?
Если удастся сделать Локсли своим... ну, пусть будет другом, и выяснить наконец, что же он такое... Ведь у Гая нет никого, кто мог бы так называться, уже давно нет, так почему не Робин Локсли? Он уже почти забыл, как это — дружить. Или все-таки ничего не забывается? Может, и так. Но в любом случае, в жизни Гая хотя бы поубавится дерьма. А может быть, даже появится что-то хорошее. Ведь речь идет о шансе изменить свою жизнь, и заодно не дать пропасть этому шервудскому недоразумению, без которого станет так пусто и, что уж скрывать — совсем отвратительно. Этим шансом надо воспользоваться, как бы нелепо или невероятно он ни выглядел. Потому что другого наверняка не будет.

«Ну вот что ты сейчас наплел? Что ты наплел, я тебя спрашиваю? А если он тебя не поймет? Не угадает, что ты ему хотел сказать на самом деле?»
— Ты вернулся! Я так... рад!
«Конечно, вернулся. Я же не могу бросить тебя на произвол судьбы. Но это не главное. Яснее сказать не мог? Он же тебя не поймет».
— Он должен.
«А если нет? Готов ждать, пока он догадается?
— Но ведь я же...
«А если нет? Готов ли ты смириться с этим?»
— Но я же догадался! И он сможет. Обязательно сможет!
«О чем ты догадался, Робин?»
— Что это... что это ты... отец.
«Да, мой мальчик, это я».

Робин не знал, что еще сказать, и просто ждал. И тут мрачный взгляд Гая смягчился. Он едва заметно улыбнулся, неловко, словно забыл, как это делается, и произнес:
— Да... любил, — помолчал немного и тихо добавил: — Ее звали Элен.

Эпилог


— Запомни хорошенько, тебя зовут Том Линдси, ты личный курьер леди Гизборн, что живет сейчас в монастыре Керклис. Ты везешь письмо для леди Кэтсвилл, ее подруги и дальней родственницы, которая живет неподалеку от Дувра.
— А где настоящий Том Линдси?
— А давай ты не будешь задавать дурацкие вопросы?
— Почему ты не хочешь поехать со мной?
— Еще более дурацкий вопрос. Потому что кто-то должен остаться прикрывать тебя здесь. По-настоящему прикрывать, а не как ты... Что, хотел красиво сдохнуть на камнях? Позер!
— Гизборн!
— Да, я не прав, успокойся уже.
— Но они?..
— А что они? Им, вообще-то, плевать за каким Сыном Хэрна идти, если ты еще не понял. Кстати, твоему Хэрну тоже все равно, кто у него в сыновьях. Поэтому, Локсли, сейчас ты садишься на лошадь и со скоростью ветра исчезаешь из Ноттингемшира, а лучше — вообще из страны. Хотя бы на год. А я поеду мурыжить шерифа дальше. И будь осторожен.
— И ты, Гай... Ты будешь теперь один.
— Я почти всегда один, Робин. Я привык.

***

Гай остановил Фьюри на вершине холма и, прикрывая ладонью глаза от солнца, следил, как по тракту на юг движется маленькая фигурка на серой лошади. У него есть немного времени, подождать, пока Робин скроется за поворотом. Потом нужно возвращаться в Ноттингем и жить дальше так, как и жил, чтобы никто и ничего не заметил и не заподозрил. У него получится, потому что главную свою битву он уже выиграл. А все остальные сражения — это мелочи.
Гай уже хотел подобрать повод, как Робин остановил коня и обернулся. Лица он уже не мог разглядеть, но был уверен, что тот улыбается, нахально, как всегда. Робин вдруг помахал ему рукой, и от этого на душе сразу стало теплее. И Гай поднял руку в прощальном жесте.
Робин, щурясь от солнца, смотрел на всадника, изваянием застывшего на холме.
— Я вернусь, Гай! — прошептал он. — Не к ним, но за тобой. Я вернусь к тебе, и тогда ты поедешь со мной. И тебе придется привыкать, что рядом всегда буду я.

---

Друг мой враг: Точка невозврата (продолжение)

Возвращаясь к себе, Гай опасался какой-нибудь подлянки. Не опасаться не получалось. Локсли, похоже, полегчало, а значит, его мог ждать удар по голове из-за двери. Или кинжал в бок. Все эти разговоры про возможность договориться, и что он здесь как бы гость, для того пустой звук. Локсли считает себя пленником, хоть и не закован в цепи. Наверное, не стоило говорить ему про оружие... Но как еще лучше дать понять, что сейчас ему здесь ничего не угрожает? По крайней мере, в этой комнате. Маленькая надежда, что Локсли как-то можно доверять.
Гай стоял перед дверью и думал, что войдет, получит по голове чем-нибудь тяжелым, чашка с яйцами упадет, и они разобьются. Мелочь, но жалко, потому что свежайшие, только что с кухни умыкнул. Локсли попытается сбежать. Хорошо, если Гай не будет сильно оглушен, быстро поймает мерзавца и водворит обратно, без лишних глаз и ушей. Впрочем, это все, на самом деле, ерунда. А вот если их кто-то увидит, тогда дело плохо. Может статься, что, открыв эту дверь, Гай сунется в петлю. Хотя... не этим ли он занимается всякий ли раз, выходя отсюда в гадюшник под название замок Ноттингем? Та же дырка в заднице, просто под другим углом.
Зачем он вообще завел разговор с Локсли? Не хотел получить удар в спину в собственном, так сказать, доме? Да, не хотел. Да, ему нужно было место, где все прямо и честно, как в дни его юности. Пока он не узнал, что существуют вещи более мерзкие, чем смерть, убийство и насилие во всех видах. Вещи эти украшены драгоценными камнями и золотом, обернуты в бархат, шелк и высокопарные фразы. За ними, как за ширмой, совершаются столь дичайшие злодеяния, что брабансонские наемники удавились бы от зависти, а гусиное перо, пергамент, чернила и восковые печати творили такое, что не снилось огню и мечу.
Гай не хотел, чтобы это пролезло еще и сюда. Потому и предложил Локсли договор. Нашел с кем договариваться — с разбойником и саксом, что, по сути, одно и то же. Все его клятвы и прочее ничего не стоят, придерживаться Локсли их не будет, ведь дадены они врагу, а значит — что? Правильно, подождать удобного момента и вцепиться в горло, потому что зверь. Был всегда, есть и будет, пока не сдохнет.
Гай вздохнул и открыл дверь. Локсли, на удивление, лежал там же, где и утром: подпирал согнутой в локте рукой голову и о чем-то сосредоточенно думал, а на него воззрился с любопытством. И вообще, начал разглядывать очень внимательно. Вот чего на нем высматривать и разглядывать, он же не гобелен. Ладно, пусть пялится, лишь бы не бросался.
Потом Локсли уставился на чашку с яйцами и чуть не облизнулся, сделавшись до смешного похожим на лису. Голодный, понятное дело. А может быть, как и сам Гай, тоже любит яйца? Вскоре разбойнику надоело молча таращиться, и он решил начать разговор. Странно как-то начать... Гай поначалу растерялся, но затем все же присоединился. И все ждал, что Локсли нападет. А тот не нападал. Неужели решил придерживаться договора? Надо же, как благородно! Или просто выжидает? И тут разбойник заявил такое, что у Гая отвисла челюсть.
— Знаешь, Гизборн, не хочешь, не говори, почему ты меня спас, и зачем тебе это понадобилось. Просто сочтемся при случае. Так ты сказал, что я здесь гость?
— Ну... да... — выдохнул Гай, едва придя в себя от изумления.
— А в этом доме гостей кормят?
Вот наглец! Едва ожил, а уже выделывается. Ладно...
— Яичницу будешь?
— Да!
— Тогда подержи чашку.
До яичницы дожила только половина яиц, остальные наглый шервудский лис проглотил сырыми. Гай изо всех сил старался не усмехаться, глядя, как Локсли их уплетает.

***

Старшая кухарка в недоумении смотрела на стол, где совсем недавно стояла большая глиняная чашка со свежими яйцами. Ни яиц, ни чашки. Наконец она повернулась к помощнице:
— Молли, а ты за яйцами ходила?
— Ходила.
— А где ж они?
— Да вон на столе... — рассеянно ответила девица, нарезая петрушку.
Кухарка задумчиво хмыкнула и спросила:
— А сэр Гай заходил?
— Ага!
— Ну все, дорогуша, придется тебе еще раз на двор идти.
— А чего ходить-то? — сердито проворчала Молли и взяла новый пучок зелени. — Я все собрала. Вот проглот, а? У нас куры за седмицу столько яиц не несут, сколько он за раз сожрать может.
— Тихо ты! — шикнула на нее кухарка и шепотом добавила: — Он после того, как какую-то девицу к себе приволок, сам не свой сделался. Одно хорошо, командовать и орать стал меньше, видимо, она его так уделывает, что сил ни на что другое не остается. Так что пусть ест.
— И что, эту... ну... девицу так никто и не видел? — так же шепотом спросила Молли.
— Нет, она никуда не выходит. А зайти... приказа он не давал, а без приказа... Мой Джон у него десятник, ты же знаешь, так вот он нам сказал, чтобы мы даже не вздумали близко к покоям сэра Гая подходить. Он бешеный становится, если кто вдруг сунется. Его тогда сам шериф опасается.
— Да ну?! — ахнула Молли во весь голос, но кухарка ее одернула и все так же тихо пояснила:
— Ты, Молли, тут недавно совсем и не знаешь, что по этому поводу по первости такое творилось, не приведи Господь. Сэр Гай только стал помощником шерифа, а тот вместо обещанных покоев выдал ему эту комнатенку. И заявил, что замок, дескать, его, и он тут полновластный хозяин. Чего хочет, того и дает. А сэр Гай и ответил, что раз его поселили в эту каморку, так смиритесь теперь, милорд, отныне на нее ваша власть не распространяется. Его милость аж побагровел, что твоя свекла, заорал, как он умеет, а сэр Гай ну настаивать! Они тогда чуть не сцепились, да милорд аббат вмешался. Тут уж все втроем так перегрызлись, что хоть святых выноси. Но с тех пор ни тот, ни другой даже близко к покоям сэра Гая не подходят. В остальном-то крутят им, как хотят, только не в этом.
— Вот ведь...
— Вот-вот, так что ты поостерегись. Не поверишь, но в своих покоях сэр Гай и убирает сам, и выставляет за дверь корзину с грязным бельем. Служанки чистое в корзине приносят, а он забирает, как и воду, и дрова.
— А чего сразу не сказали?
— Потому что твое место на кухне. Но сэр Гай от своей девки рано или поздно избавится и снова служанками займется, а ты как раз новенькая, поэтому я тебя предупреждаю сразу, держи ухо востро, крутись ужом и ни на что не рассчитывай. И Джеку своему передай, он хоть тоже десятник, и во внутренних покоях часто в карауле стоит, и близко к сэру Гаю, но что-то больно любопытен стал на эту тему... Ой, как бы не нарвался на большие неприятности. Сэр Гай его хоть и держит при себе, но недолюбливает.
— А ты-то откуда знаешь, Нелл?
— И не вздумай ляпнуть это своему Джеку, который, кстати, и не твой вовсе, и никогда ничьим не будет, кобелина! Это тебе сказано, чтоб ты такой уж наивной не была. Жалко мне тебя. А откуда знаю? Так ты поработай на кухне с мое и послушай да понаблюдай, особливо зимой, когда тут тепло, а снаружи дубак, и вся охрана греться прибегает. Такое узнаешь, сама забыть захочешь! Так что не радуйся, что на теплое место попала. Но будешь вести себя правильно и осторожно, их всех переживешь и за пояс заткнешь. Даже его милость шерифа.


***

Робин проснулся от того, что почувствовал на щеке чью-то руку. Он распахнул глаза и обнаружил сидящего рядом Гизборна. Тот больше не прикасался, но смотрел внимательно и настороженно.
— Ты чего орешь, как кот в трубе?
— А тебе какое дело?
Не говорить же этому норманнскому мерзавцу, что приснился отец. Настоящий отец, которого Робин потерял семнадцать лет назад. Отец, который всегда обещал быть с ним, но не снился даже в детстве. И вот сейчас Робин увидел во сне то, что знал только по рассказам отца приемного: как люди шерифа застрелили Эльфрика из Локсли. И как можно сказать об этом Гизборну?
— Забыл, что нас могут услышать?
— Так боишься чужих ушей?
— Я бы на твоем месте тоже боялся.
Робин сам не понял, как умудрился сделать то, что сделал, и какой черт его подтолкнул. Он окинул Гизборна слегка презрительным взглядом и усмехнулся:
— Не знал, что ты такой трус!
Удар в челюсть опрокинул его обратно на кровать. Гизборн навалился на него, уселся сверху, прижав левую руку между своим коленом и боком Робина. Правая рука оказалась заломлена через край кровати, а в кадык уперлось острие кинжала. Не двинуться.
Робин дернулся, но тут же замер. Боль в локте стала почти невыносимой, еще немного, и Гизборн ему руку сломает. Как потом меч держать, как тетиву натягивать? Если вырвешься...
— Пусти, больно... — прошептал Робин и прикусил губу.
— И все?
Кинжал так и упирался в ямку между ключицами.

«Остаться в живых и выбраться хочешь? Он легко может сломать тебе руку, перерезать сухожилие и сделает это. И вот тогда он победит, а ты останешься калекой!»

Гизборн ждал, и Робин понял, что если хочет сохранить и руку, и шансы поквитаться, придется проглотить это унижение и что-то предпринять. Смог же усыпить бдительность, отстав с вопросами? Значит, и это сможет.
— Мне... я сказал, не подумав.
— Надо же?!
Холодные голубые глаза смотрели в упор. Взгляд был спокоен и внимателен, а Робин ждал, что будет дальше — ему больше ничего не оставалось. Но умолять он не станет.
Гизборн смотрел долго, потом криво ухмыльнулся, но руку отпустил и кинжал убрал. Лишь когда рыцарь вышел и запер дверь на ключ, Робин потер локоть. Навалилась усталость, и лихорадка опять взялась за свое, как, впрочем, и внутренняя ехидна. А это надолго.

«Ты, в общем-то, сам виноват, надо было язык за зубами держать. Гизборн уже давно мог тебя покалечить, и с удовольствием, если бы хотел. То, что произошло, было просто предупреждением, демонстрацией превосходства в этой ситуации, и не самой грубой к тому же».
— Понял, не дурак!

Да, если бы Гизборн и впрямь захотел, то Робин уже давно был бы в другом месте и в другом состоянии. Хоть и неприятно, но не признать нельзя. Почему же норманн все это сделал? Или зачем? Или?..

«Ты же за это «почему?» уцепился, как за щит. Да тебе просто нужна уверенность, что за Гизборном самим не прячется что-то другое. Уже давно, а ты и не замечал. И не можешь не думать об этом, ведь до сих пор ты был уверен, что Гизборн ни на что такое не способен. С чего бы эта уверенность? Даже сейчас, несмотря на рану, ты продолжаешь искать подвох».

Да уж, поступки Гизборна порой были омерзительны, но всегда честны. Он делал то, что делал, и весь в этом. Никакого двойного дна. Так Робин считал до недавнего времени. Пока Гизборн не преподнес ему сюрприз.

«А с чего ты решил, что у него нет двойного дна? Ведь оно у каждого свое, в том числе, у тебя. Просто в твоем случае об этом не подозревают. И если вдруг кто догадается, то ему просто не поверят. Ты хорошо умеешь скрывать такое. А если у него оно спрятано еще лучше?
— Тогда он... А с чего ему это прятать?
«А с чего тебе прятать то, что ты все время чувствуешь себя не на своем месте и занимаешься непонятно чем? Или, например, что недостоин своей жены? Но это всего часть твоего дна, как и я, впрочем. А ведь есть и кое-что другое...»
— Заткнись!
«Я-то заткнусь, а ты что делать будешь? Да, ты умеешь красиво трепать языком. Но дальше-то что? Ты что-то создал? Что-то дал? Кроме того, что постоянно раздаешь награбленное, и снова по кругу. Но это крестьянам, а жене, которая для тебя все? Что из этого «всего» ты дал ей? А людям своим?»
— Смилуйся Хэрн! Надежду. Свободу. Честь и достоинство!
«Как щедро! А тем, кого убили, тоже свободу с достоинством дал? Хорошенькая честь, умереть от меча или со стрелой в груди, а чаще в спине, оставив на произвол судьбы семьи. Но зато с надеждами! Не находишь?»
— Заткнись, добром прошу!
«А что ты мне сделаешь?»
— Нет, тебя нет, наверное, это просто бред из-за лихорадки. Как же холодно...
«Бред? А сам-то ты кто? Но ведь и это еще не все. Когда ситуация становится сложнее, чем ты думал, ты предпочитаешь свернуть ее побыстрее, и прикрываешь эту свою трусость новеньким геройством, под всеобщее восхищение. Вот и сейчас прикидываешь, как бы сбежать отсюда, забыть про все, не думать о том, что произошло, и что может произойти при верном подходе. Не думать, потому что страшно! Не спорь, я знаю. И как же ты намерен улизнуть? Порежешь все найденные в комнате тряпки, свяжешь и спустишься по ним с мечом в зубах, сверкая голой задницей? Ну, попробуй. Далеко уйдешь в таком состоянии. Сначала с постели встань и угля в камин подбрось. Если сможешь, конечно, тебя же трясет».

Да, если бы не эта слабость, Робин уже давно ушел бы. Но его правда трясет, в углу на лавке стоит кувшин с отваром, предусмотрительно оставленный Гизборном. Хотел обойтись, но не получится. Вот только надо встать и до него добраться. Если с камином сил не хватит, в ногах лежит плащ, можно натянуть его поверх шкуры... Но сначала отвар.
Робин откинул меховое одеяло и постарался сесть. Подождал, пока стены перестанут вращаться, собрался с силами, встал и сделал шаг.
«Жалкое зрелище!»
Это было последнее, что он услышал у себя в голове.

Глава V

При виде Юбера де Жискара в воротах замка Гаю захотелось повеситься. Только этого гуся полоумного ему и не хватало.
— Мой дорогой сэр Гай! Как я счастлив тебя видеть.
— Взаимно, сэр Юбер! Большое удовольствие принимать тебя здесь.
«Чтоб тебя семь раз колом в глотку через задницу!»
— Надеюсь, все хорошо? Где милорд де Рено?
— Как всегда, уехал. Ты спешил нас обрадовать новостями о прибытии его величества?
«Чтоб его на очередной пассии прострел с поносом прохватил».
— Нет, король остановится в Тикхилле...
«Пресвятая Дева, милосердие твое безгранично! Завтра благодарственную мессу закажу!»
— Но он послал меня забрать казну.
«Святой Гийом, за что? Матерь Божья, как ты можешь?!»
— Сэр Юбер, не хочется тебя огорчать, но шериф, уезжая, опечатал ее.
— Ты отказываешься выполнить приказ короля?
— Дай мне приказ в руки.
— Приказ был на словах!
«Ну да, как обычно. А мне-то что делать?»
И тут на Гая снизошло озарение, несомненно, кто-то из тех двоих наверху сжалился над ним.
— Тогда делаем так, сэр Юбер: шериф опечатал казну при своем брате, аббате Хьюго, вот ты при нем ее и распечатаешь. И оставишь мне документ со своей подписью и личной печатью. Тогда можешь выносить хоть весь замок.
— Посылай за аббатом, и пока он едет, мы как раз закончим.
«А не пошел бы ты сношать своего коня! Это не тебя шериф прикажет бросить в темницу».
— Нет, сэр Юбер. Сначала аббат, потом документ и уже потом казна.
— Тебя что, лошадь в голову лягнула, сэр Гай?
— У меня четкие инструкции от милорда, и я не могу пойти на должностное преступление, нарушая их. Тем более что письменного приказа от короля у тебя нет.
«Не могу, пока меня не принудят обстоятельства, но тебе, крыса помойная, об этом знать необязательно».
— Ты в чем-то меня подозреваешь?!
— Я? И в мыслях не было! Поэтому и говорю, что сначала аббат, потом документ, а уже потом деньги.
Пока ждали прибытия Хьюго, гость возжелал отобедать и, разумеется, в компании Гая. Пришлось согласиться. Де Жискар нес какую-то чушь, рассказывал свежие дворцовые сплетни, Гай рассеянно кивал и угукал, не зная, какой повод найти, чтобы оставить его и подняться к себе, проверить Локсли.
Расстались они не очень-то хорошо, если так можно выразиться. Не надо было, наверное, так грубо, все-таки Локсли еще очень слаб. Видимо, с утра ему стало хуже, вот он и показал зубы.
Но не до этого сейчас... Ладно, с голоду и от жажды Локсли не умрет. Кувшин на столе полон свежей воды, а с вечера осталось несколько лепешек и кусок мяса. К тому же Гай сделал ему отвар от лихорадки. Вот разве что камин мог потухнуть, плохо, замерзнет еще. Гай оставил Локсли свой плащ, но вдруг этого будет мало? Все-таки северная сторона замка, солнце почти никогда не прогревает эту комнатушку, и, чтобы не околеть, приходится топить. Сейчас август, но жары и днем не наблюдается, а по ночам и подавно. Надо бы пойти и посмотреть, все ли хорошо. Но как это сделать, чтобы никто ничего не заподозрил? Как назло, де Жискар прицепился к нему, словно пиявка к заднице.

Наконец прибыл аббат Хьюго и с порога накинулся на Гизборна: как тот посмел, после всего!.. Но едва увидел попивающего вино де Жискара, как быстро снизил тон. А уж когда узнал, в чем дело, так и совсем скис.
Гай стоял у стены, скрестив руки на груди, и наблюдал как аббат и посланник короля срезают восковые печати, а мастер замочных дел господин Потс отпирает замок специальной отмычкой — ключи шериф предусмотрительно прихватил с собой. Потом де Жискар и Хьюго ругались, доказывая друг другу, как нужно правильно составить документ. Прикладывать свою печать аббат не желал, а Жискар нудел, что ему и так тащить казну в Тикхилл, и он не хочет брать на себя еще и эту ответственность. Хьюго почему-то упирался. А Гай думал, что с превеликим удовольствием убил бы обоих. И шерифа заодно. Эти люди не вызывали у него ничего, кроме отвращения и ненависти.
— Остальное забирать будете, сэр Юбер? — спросил он, когда де Жискар устроился около сундука с деньгами.
— Нет, насчет этого указаний не было! — ответил тот самодовольно.
Ему удалось-таки заставить аббата Хьюго приложить свой перстень и поставить подпись. А Гаю стало на все плевать. Пусть камердинеры короля сами разбираются и с этим полоумным гусем, и с его дурацкой привычкой внезапно срываться с места. Вроде, все нормально, и вдруг как заорет, крыльями захлопает и понесется непонятно куда, словно ему французскую вилку в задницу воткнули. Оставляет после себя разгром, и непонятно, что, где и чье тут валяется, и куда замковое добро делось.
Как-то де Жискар и его «бродячий цирк» забыли полный сундук дамского барахла, кувшин с кубками и какой-то хитромудрый сосуд из серебра. Гай с кастеляном долго ломали голову, что же это такое. Вроде, и не кувшин, и для соусника великоват. А может, он для супа, но тогда как его держать горячий? Или это для вина? Что-то не очень похоже. Но сосуд был изящно украшен, тонкая работа. Решили, что это новомодная провансальская штуковина, которую, наверное, надо на стол во время пира ставить, и цветов натыкать, для украшения и всякого изящества, чтобы дам куртуазно поразить. Или, может, все-таки для вина? Решили рискнуть и уточнить у аббата Хьюго. В придворных модах и прочем церковник понимал всяко больше, чем Гай и кастелян. У них там, в Аквитании, чего только ни придумывают, а король как сорока всякую блестящую вещь тащит. Надо, не надо — главное, утащить. Поди, еще немалых денег стоит!
Вопрос аббату должен был задать кастелян. Не успели. Ворвался гонец от короля и потребовал срочно найти и отдать ему ночную вазу его величества. Увидев загадочный сосуд, гонец схватил его и хотел уже убраться восвояси, но тут кастелян опомнился и спросил, что такое ночная ваза. Гай хотел было его одернуть, и передумал, поскольку самого разбирало любопытство: на кой черт королю нужна ваза ночью? Неужели вместо того, чтобы по ночам спать или дам ублажать, у них там принято теперь цветочки в вазы тыкать? Баллады уже не поют? Ну ладно, дьявол с ними, с балладами-серенадами, но Гай на месте дамы шандарахнул бы воздыхателя этой модной штукой по башке, чтобы тот впредь соображал быстрее, чего и куда надо засовывать на самом деле, чтобы сделать даме приятное. Сам Гай это прекрасно знал, и времени на цветочки по ночам не терял.
Гонец буркнул через плечо, что это такое отхожее ведро, и умчался. Гай с кастеляном переглянулись, медленно осознавая, что произошло, и что за «соусник» был у них в руках. Гай в жизни так не смеялся. Они с кастеляном разве что на полу не валялись, изнемогая от хохота. Всякий раз, вспоминая эту историю, Гай еле сдерживал смех и сожалел, что не удалось посмотреть на рожи обоих де Рено, когда им подали бы вина из этого сосуда.
Но сейчас воспоминание лишь навело на мысль, что надо будет проверить содержимое сундука, оставленного в прошлый раз. Вдруг там найдется женская одежда, в которую можно обрядить Локсли, чтобы он покинул замок, не вызывая подозрений. Гай поймал себя на том, что тревожится все сильнее, ведь он не заглядывал наверх уже почти две свечи. Но нужно было спровадить де Жискара и распорядиться подготовить аббату его покои в южной башне.
Затем пришлось ужинать с аббатом и выслушивать его нудные рассуждения и вопросы. Гай отвечал через раз и односложно, и в основном пил, поскольку кусок в горло не лез. Дальше был неизменный ритуал — проверить стражу, чтобы никто ничего не заподозрил. После всего этого Гай наконец смог вернуться к себе, еле волоча ноги от усталости.
Он еще не знал, что увидит, когда откроет дверь. Не знал, что ему придется заглянуть так глубоко в свою душу, что это перевернет все. Вид обессиленного полуголого Локсли, дрожащего от холода на каменном полу, был все равно что удар по голове пыльным мешком. И перед глазами Гая всплыла совсем другая картина. Привычные стены его покоев в Ноттингемском замке словно растворились, и он очутился в старой походной палатке, которую определили под лазарет, видел, как плотная ткань слегка колышется от ветра, слышал стоны раненых...
Осажденные в замке Шовиньи отбили атаку, и сейчас в эту палатку сносили всех, кто был ранен мечом или стрелами, обожженных огнем и кипящей смолой относили в другое место. Но даже сюда доносился омерзительный запах горелой плоти, и слышались крики.
Людей подбирали под стенами, не различая ни сословий, ни званий — перед смертью равны все. Она не разбирает. И кого-то удастся вырвать из ее цепких когтей, а кого-то нет. Поэтому для всех уцелевших находилось дело. Лекари и монахи не справлялись с таким количеством раненых, и некоторые рыцари посылали к ним на подмогу оруженосцев или солдат. Сэр Вильгельм де Тур отправил троих из четырех своих оруженосцев в помощь монахам. Может, он послал бы и четвертого, но тот остался лежать под стеной, и ему теперь нужна была только заупокойная.
Так и получилось, что кто-то, не будучи священником, отпускал грехи умирающим товарищам, не будучи лекарем — вырезал наконечники стрел из ран, готовил бинты, перевязывал. Здесь Гай и научился всему, что потом знал и умел в жизни. Здесь он видел, что никакой благородной войны не существует, и достойной смерти на ней нет ни для кого. Разве что милостью судьбы погибнешь в бою с мечом в руке. В противном случае сдохнешь от ран или ожогов, и если повезет, то быстро. А вот если не повезет, будешь призывать смерть, сходя с ума от боли, корчась в лихорадке. И ей глубоко плевать, солдат ты, оруженосец или рыцарь, она сожрет всех. Гай стыдился своих недостойных мыслей, ведь умереть за короля — великая честь, выше которой лишь война за Гроб Господень. И постарался вырвать эти мысли из головы, а сомнения из сердца.
Вытирая от грязи и крови лицо очередного несчастного, которого король удостоил чести умереть ради него, Гай вдруг услышал, как тот шепчет на аквитанском. Расправив складки лежащей рядом котты и стерев рукой грязь с герба, он замер в ужасе. Принесенный сюда по ошибке, но от этого не менее несчастный юноша был немногим младше самого Гая и тоже чьим-то оруженосцем. Как это случилось, почему его перепутали? Все эти вопросы отошли на задний план, когда раненый в бреду позвал матушку, жалобно, отчаянно, как зовет маленький ребенок. С такими ранами он не протянет и до вечера.
А Гай задыхался от ненависти к юному аквитанцу, и не потому, что они враги — все гораздо страшнее. В минуту предсмертной тоски тот звал самое родное и близкое существо, которое, несомненно, любило его — свою мать! Не короля, за чьи прихоти умирал, не возлюбленную, да и успел ли он влюбиться? Он звал мать, которая станет оплакивать его и почернеет от горя. И ведь у нее даже тела не будет, чтобы похоронить. Всех умерших сожгут. Гая никто не оплачет, скорее, обрадуются, что сдох наконец, позор рода! Кто же его проклял так, что ему не досталось того, что есть у врага, есть даже у последнего смерда — любви матери? Кто украл ее у него? И кого будет звать сам Гай, если завтра ляжет в этой же палатке, истекая кровью? Не всем выпадает счастье умереть сразу. Вот этому врагу не повезло. Хотя какой из него сейчас враг? И как подтверждение своим словам он услышал за спиной тихий голос своего господина, Вильгельма де Тура.
— Здесь нет врага, Гай, позволь мне.
Закаленный в боях бесстрашный рыцарь опустился на колени перед умирающим юношей и заговорил с ним на его родном языке, словно с собственным сыном, утешая его. Говорил и гладил по голове. Юный аквитанец отдал душу Господу меньше чем через сто ударов сердца, в объятиях, как он думал, своей матери. И он улыбался. Это ли не было чудом?

А через семь дней арбалетный болт оборвал жизнь сэра Вильгельма и, умирая, он сделал своего оруженосца Гая Гизборна рыцарем. И рыцарство это стало для него и благословением, и проклятием. Человек, показавший ему, что благородство и милосердие, доблесть и честь существуют на самом деле, взял с Гая клятву, которую он был не в силах выполнить до конца, а лишь отчасти. И осознание этого принесет в его жизнь слишком много разочарований и горя. Сколько раз ему придется предавать себя, свою клятву и память об учителе и наставнике? Тогда Гай не знал всего этого. Он просто оплакивал сэра Вильгельма и старался привыкнуть к мысли, что ему, безродному ублюдку, повезло подняться на ступеньку выше, и никто теперь не сможет безнаказанно унизить его. Никто!
Как же он в наивности своей ошибался! И как ошибался Локсли, считая свое позерство проявлением благородства, рыцарства и милосердия. А смешнее всего — и одновременно страшнее — было то, что это уже не имело никакого значения.
Гай стоял на пороге своей спальни, привалившись спиной к двери, и с ужасом осознавал, что давно перестал быть не только рыцарем, но и свободным человеком. Что он давно проиграл войну братьям де Рено, как бы ни хотелось думать обратное. В своем нежелании быть рабом шерифа, Гай не заметил, как стал им. Хуже того — стал его псом. За все те сущие гроши и подачки, за мелкую, редкую и унижающую похвалу, за привилегии, которые ничего на самом деле не давали, и ничего их подателям не стоили. За все эти ничтожные милости они день за днем откусывали по кусочку его души — единственно ценного, что у него было на самом деле. Отгрызали, пока почти ничего не осталось. Два этих чудовища, его настоящие враги, поджидали удобного случая, чтобы сожрать до конца. И вот у них милосердия нет, не было и никогда не будет. А Локсли просто путался под ногами и выделывался, изображая героя.
Гай наконец понял, что заставило его несколько дней назад поднять раненого разбойника с пола и перенести на свою кровать. Понял — и ужаснулся. Этой правды Локсли не узнает никогда, поскольку она никогда для него не предназначалась, и пусть выдумывает себе, что угодно.
На что потрачено столько сил? На вражду с Локсли? Да какая там вражда! Вражда — это когда все подчинено одной цели: уничтожить любым способом или выжить любой ценой, и ни о чем другом думать не можешь. Когда ни за что не упустишь возможности расквитаться, и пока не снял с себя этот груз, о спокойной жизни даже не помышляешь. А Гаю на все это было наплевать. Он ловил Локсли потому, что таков был его служебный долг. Врагом этот позер так до конца и не стал, даже после праздника Середины лета. Вспоминая все, что происходило между ним и Локсли, Гай это окончательно понял. Врагами были Хэрн, Беллем, шериф и его брат. Да черт подери, врагом был даже король! В первую очередь — своей стране.
Из воспоминаний и размышлений Гая выдернул сиплый возглас Локсли:
— Папа, куда ты? Я хочу с тобой! Я не хочу к дяде Мэтью! Не оставляй меня!
И этот туда же! Мерзавец звал не любимую свою Марион, не друзей, не своего рогатого папашу, на которого они все молились. Он звал давно погибшего настоящего отца, которого любил и который наверняка любил его. И у проклятого сакса была, хоть на короткое время, но была родительская любовь и забота. Почему так? Почему это есть для всех, но не для Гая?
— Папа, не бросай меня...
— Я...
Он опустился на колено рядом с дрожащим бредящим разбойником.
— Не уходи!
— Я...
Взять этот мешок жил и костей на руки не так уж и сложно. Тонкие, но сильные пальцы лучника мертвой хваткой стиснули блио Гая.
— Не оставляй меня, прошу тебя... Где ты?
— Я... здесь.
Гай хотел было отцепить Локсли от себя, но решил сделать это чуть позже, когда тот немного успокоится, расслабится. А пока стоит воспользоваться возможностью полежать на собственной кровати, вытянув ноги. Что-то мокрое и горячее потекло по шее. Гай повернулся выяснить, что происходит, и застыл в изумлении — Робин Локсли плакал, уткнувшись лицом в его плечо. Гай осторожно провел рукой по спутанным темным волосам, коснулся пальцами щеки. Всего лишь прикосновение, оно ничего не значит, ничего... Просто успокоить, сейчас все пройдет, Локсли отпустит. А пока можно полежать, дать отдых затекшей спине. Совсем немного...

Глава VI

Робин опять видел отца, на сей раз живого, о чем-то разговаривал с ним, тот что-то ему рассказывал, но он не помнил ни единого слова. Только в конце их разговора отец запретил идти за ним. И снова сердце разрывалось от горя и потери.
Робин очнулся в предрассветных сумерках. Он лежал на кровати, а рядом... спал Гизборн. Одетый. Но почему здесь? И тут он обнаружил, что сжимает в пальцах красное блио. Хэрн, какое унижение! Мало того, что Гизборн поднял его с пола и перенес на постель. Так Робин еще и вцепился в него, как черт в грешную душу.

«Тоже мне, унижение! С пола его подняли. Не первый раз, между прочим. На кровати определенно лучше, чем на полу, не говоря уже о том, что лежащий рядом греет, а камин давно погас, и в комнате не теплее, чем в подземелье. Это раньше тебе все нипочем было, а вчера вечером валялся тут и чуть зубами не стучал от холода. Ужасное унижение, да. И как ты его переживешь, не представляю. А блио можно и отпустить».
— Ты никогда не думал поискать себе... другую оболочку?
«Не могу же я бросить тебя на произвол судьбы».

Ну почему этот дух-советчик или кто он там привязался именно к нему? За что? И почему опять снится отец? Прежде ведь не снился, хотя Робин так мечтал его увидеть, пусть и во сне. Спросить, почему он отдал единственного сына. С годами пришло понимание, что отец его не бросил, а изо всех сил старался спасти и уберечь. Иногда обстоятельства сильнее тебя, что бы ты ни обещал себе или кому-то другому. Если бы только поговорить с ним! Если бы помнить хоть что-то из его слов, кроме одной фразы: «Ты не должен идти за мной. У тебя другой путь».
И какой это путь? Сына Хэрна? Увидел бы кто-нибудь сейчас этого Сына Хэрна... Стыд и позор! Валяется в замке, в постели помощника шерифа, врага, между прочим, да еще с ним самим в обнимку. И не докажешь, что происходит совсем не то, что могли бы подумать. В первую очередь — себе не докажешь. Отец бы никогда... Да узнай он, что...

«Что ты хочешь заполучить в любовники и союзники Гая Гизборна, своего... ладно, пусть будет врага? А ты уверен, что отец бы тебя не понял и считал бы, что это стыд и позор?»
— А ты так не думаешь?
«А меня кто-то слушает?»

Ситуация складывалась совсем уж... абсурдная. Враг лечил и заботился, как будто они и не враги вовсе. Робин приподнял голову и посмотрел в лицо Гизборна. Похороненные в самых дальних закоулках души мысли начали выбираться на поверхность. В памяти всплывало многое: и как пытали, топя в озере, и как охотились за невестой для менестреля, и как пришли в Ноттингем в гости к королю... При воспоминании о королевском приглашении Робин скривился, как будто съел кислятины. После всех этих гостеваний он обзавелся стойкой неприязнью ко всем, кто носит корону, Марион обзавелась не менее стойкой неприязнью к арбалетам, а Гизборн — страшным шрамом от ожога на шее слева и, казалось, еще более стойкой неприязнью к ним обоим. Будто раньше было мало.

«А все из-за чего?»
— Из-за того, что дурак. Отстань.

Сейчас, глядя на спящего рыцаря, Робин прекрасно видел, что шеей шрам не ограничился. После такого кто угодно превратится в чудовище. Но при этом шрам не испортил его привлекательности, а придал ей некое... — вот ведь бога в душу мать этих менестрелей — мужественное очарование.
Совсем недавно, скажи кто, что они окажутся с Гизборном в одной постели, Робин этого шутника на смех бы поднял. Хотя такая перспектива его заинтересовала бы, если честно.

«Ты же не раз представлял себе, как вы с ним валялись бы не в болотной грязи, а в постели. На худой конец, на сеновале. Поэтому ты и считаешь, что недостоин Марион. А теперь смотри-ка, все сбылось».
— Не так.
«Потому что дальше снов и мечтаний дело не пошло, а могло бы. Если бы ты перестал упрекать себя за эти мысли и проявил немного настойчивости. Возможности у тебя были, например, на Литу...»
— Насильно — ни за что!
«Тогда бери, что дают».

Робин вздохнул и устроил голову поудобнее, но руку не убрал, только пальцы разжал. Пока Гизборн спит, нужно как следует подумать

«Давно пора. Особенно над тем, что тебя так пугает? Что ты так дергаешься?»

— Быть «гостем» у врага пугает. Кто бы на моем месте не дергался?

«Именно что гостем. Ты боишься Гизборна?»

Вот уж нет, только не его! Правда, учитывая свое бессилие и прочие невыгодные обстоятельства, немного опасаться стоит.

«Ты другого боишься. Что тебя здесь обнаружат и схватят. Он тоже. Тогда вас обоих ждет виселица. Но его перед повешением к тому же лишат шпор, меча и протащат по Ноттингему на собачьей шкуре, привязанной к ослу. В некотором роде это будет даже забавно, особенно для де Рено. А для тебя?»

— Пошел бы де Рено... к дьяволу в пекло! И ты, язва, тоже.

«Де Рено не пойдет, как и я дальше тебя не уйду. Пойдешь как раз ты. И Гизборн. Но ты пойдешь, так и не получив чего хочешь. Ты ведь не смерти Гизборна хочешь и не унизить его. Нечего прикрываться непримиримой враждой и рассказывать сказки о постоянных нападениях с его стороны. А ты вроде как ни при чем. Когда он на тебя последний раз нападал, вспомни, при каких обстоятельствах это произошло? И попыткой выяснить, что он за человек, ты тоже прикрываешься. Зачем тебе изучать врага, искать его второе дно? Для чего? Хочешь это как-то использовать? Чего ты желаешь на самом деле, признайся честно? Ну, кроме того, что желаешь своего врага в плотском смысле?»

— Честно?

Если честно, Робину давно хотелось использовать помощника шерифа в борьбе против де Рено. Мысль эта пришла в голову не сразу, но засела там основательно и грела честолюбие и амбиции.

«Наконец-то! Провернув это, ты одержал бы безоговорочную победу не только над Гизборном, но и над шерифом. Причем победа над Гизборном тебе всерьез и не нужна, главное — это де Рено. Гая же ты хотел использовать вслепую, как дурака. А ведь он мог стать верным и надежным союзником, найди ты правильный подход. Да он бы даже другом тебе мог стать! И ты это чувствуешь, давно чувствуешь. Вот зачем ты задаешься всеми этими вопросами, вот зачем хочешь выяснить, каков он на самом деле. И тогда, и сейчас. Если тебе удастся, то... Ради таких перспектив можно многим поступиться, а не поддаваться эмоциям. Тем более что эмоции твои праведные на деле не стоят фальшивого фартинга. Опять же ни тогда, ни сейчас. И я ведь предупреждал».

— Да, предупреждал, уймись уже.

О чем он только ни предупреждал... Но, даже наломав гору дров, Робин уже не мог выпустить из виду намеченный заветный план, хоть и не осознавал это. По крайней мере, до конца. Как не осознавал, что враг может попытаться выйти из игры. Ему такое и в голову не приходило вплоть до того мгновения, когда Гизборн промчался мимо него в компании леди Милдред. Робин вдруг понял, что чертов норманн, оказывается, легко может раствориться на просторах графства и с концами исчезнуть из его жизни. То есть, совсем! Более того, он может исчезнуть из жизни вообще, что едва не произошло после выстрела в сарае.

«Но весь ужас сего факта дошел до тебя, лишь когда ты встретил в Шервуде того еврея. Не спорь, я лучше знаю».

— Я и не спорю, угомонись.

Да уж, Иешуа де Тальма причитал так, что его, наверное, и в Уэльсе слышали. А дальше Робин рванул за Гизборном со всех ног, как делал всегда, не понимая, что именно делает. И еврейка была ни при чем. Как ни при чем в свое время была леди Милдред, как ни при чем на на Литу была якобы месть за Хэрна, как ни при чем оказалась и стрела в замке Беллема. Просто когда Робин видел, что у Гая появляется хоть тень возможности улизнуть, не важно, в каком направлении, как далеко и как надолго, он тут же забывал про все и готов был мчаться за ним, не разбирая дороги. Это была та самая правда, в которой до сей минуты Робин боялся признаться и самому себе.

«Об этом я тебе постоянно и твержу. Но ты же никогда меня не слушаешь. Ты не думал, что злейшие и непримиримые враги, желающие твоей смерти, не стремятся удрать от тебя и этой вражды при первом удобном случае? А ты не бросаешься за ними сломя голову, лишь бы удержать и не дать уйти. От врагов стараются избавиться любым способом и при первой же возможности. Повторяю еще раз — любым способом. Стараются избавиться, но никак не цепляются за них. А ты что делаешь? Скажи-ка, неужели тебе все это время так ценен, желанен и нужен был враг, да еще и тупица? Причем ценен настолько, что ты и сейчас не можешь его из рук выпустить?»

— Изыди!

Положим, тупицей Робин Гизборна теперь не назвал бы ни за что. Наверное, уже давно бы не назвал. А что из рук не может выпустить, так это потому, что сейчас так лежать удобнее, теплее, и приятнее. Гизборн ведь не возражает, спит и никуда не дергается. И его можно понять, устал... И Робин устал, и поэтому тоже не будет никуда дергаться и бежать. Пока. И ехидный внутренний голос замолчал — видимо, и он устал. А пока все они молчат, можно попробовать еще немного поспать. Тем более что глаза слипаются.

Поспать и правда удалось лишь немного. Сквозь полудрему Робин почувствовал, как тело рядом внезапно содрогнулось с головы до ног. Сам он тут же проснулся окончательно и замер, не решаясь пошевелиться. Что это было? Гизборн заворочался, открыл глаза. Осторожно высвободился из объятий Робина, встал с кровати и потер лицо. Робин внимательно наблюдал за ним из-под ресниц. И притворялся спящим дальше. Только ему сразу стало холодно, неуютно и подозрительно тоскливо. Еще немного, и его снова начнет бить озноб... Но Гизборн накрыл его одеялом, а сверху еще и плащом, и сделалось теплее.

«Только попробуй брякнуть про почему да зачем ему это надо!»

— Уймись, надоел.

***

Гай проснулся резко, словно кто в бок пихнул. Кровь Христова, как это он заснул?! Локсли ведь мог и прирезать его. Однако разбойник вел себя на удивление тихо и мирно, дышал ровно... И тут Гай к вящему своему ужасу почувствовал, что его обнимают. Лежащее рядом жилистое тело мало того, что крепко спало, так оно во сне умудрилось к тому же с удобством устроиться прямо на нем. Вот наглец! Теперь главное — выбраться так, чтобы Локсли не проснулся. Объяснять, как они оказались в одной постели, Гаю не хотелось.

Маневр прошел удачно, он осторожно покинул ложе и накрыл Локсли одеялом, чтобы холод его не разбудил. Гай и сам поежился, подумал, что надо бы затопить камин, согреть немного этот каменный мешок. Он покосился на кровать. Они проспали в обнимку всю ночь! Но Локсли об этом не узнает... Как не узнает, какие мысли начали посещать Гая при виде полуголого разбойника в своей постели.

По правде говоря, мысли эти уже несколько раз появлялись на горизонте, но Гай их отгонял. Поначалу успешно. Только на празднике в Уикеме, когда Локсли крутился рядом и так, и сяк непонятно зачем, он почувствовал... Что-то странное было в воздухе вокруг Локсли. Гай не смог понять и объяснить, что же это было. Как не смог объяснить, что за пелена окутала его самого. Сердце заколотилось, как безумное, в горле пересохло, и он кожей, всем собой, до самого нутра, ощутил исходящий от Локсли жар желания. Тот хотел его, и Гай с ужасом осознал, что, не задумываясь, готов ответить.

Потом он неоднократно убеждал себя, что это было наваждением Хэрна, и Локсли вовсе его не хотел. Наверняка постарался этот их рогатый, хотя Бельтайн уже давным-давно прошел. На майские-то костры саксы как с ума сходят, упиваются элем и устраивают под каждым кустом дикую случку с кем придется. Видимо, не только на Бельтайн. Неужели на эти... праздники рогатое чудище наделяет своего сына столь притягательным даром, что на него отзывается даже мужская плоть? Ведь де Невель тогда смотрел на Локсли, как кобель на течную суку, это Гай запомнил хорошо... Как и то, что почувствовал укол ревности. Докатился! Ну, положим, де Невель давно таким развлекался, но Гай всего этого сторонился. Или ему просто не хотелось никого, он не задумывался. И тут — Локсли... Вот уж воистину наказание господне.

А сейчас можно было бы воспользоваться тем, что тот слаб, и... Гай одернул себя. Нет. До такого он никогда не опустится. Разве что по волосам погладить, к щеке прикоснуться, как когда Локсли плакал во сне. И когда орал. Что ему снилось, может, отец? Но если проснется не вовремя, как объяснить свои действия? Локсли далеко не дурак и быстро сообразил бы, в чем дело. Поэтому Гай ограничился тем, что укрыл его меховым одеялом и сверху плащом. Невинная забота о раненом, не более того. Еще два-три дня, ему станет лучше, и он уйдет. И все вернется на круги своя.

— Гизборн, и все-таки, зачем ты помогаешь мне?
От неожиданности Гай чуть не подскочил и выронил кочергу, которой отгребал уголья. Потом медленно повернулся. Локсли, опираясь подбородком на скрещенные руки, пристально смотрел на него.
— Так и знал, что это была твоя очередная уловка.
— Вовсе нет, — возразил тот и добавил: — Мне очень жаль, что я обидел тебя вчера. Мне не следовало так делать... и тогда тоже.
Гай фыркнул и отвернулся. Жаль ему, как же!
— Послушай, я в самом деле очень признателен, что ты меня спас, и никогда этого не забуду. Я серьезно. Я знаю, что ты скажешь, но для меня это останется неизменным, потому что важно. Но ты же рискуешь собой и рыцарским званием, которое слишком ценно для тебя. Поэтому и не понимаю, ради чего ты нарушил клятву? Что заставило тебя это сделать?
Гай усмехнулся и у него непроизвольно вырвалось:
— Нарушив клятву, Локсли, я, тем не менее, остался верен ей. Для себя уж точно, так что можешь на сей счет успокоиться.
— Как это?
Гай смотрел, как маленькие лепестки огня подбираются к большому полену. Уже почти рассвело, надо было собираться, но хотелось послать все к черту в пекло и никуда не идти. Или уйти так, чтобы никто и никогда не нашел. Ведь сколько пытался, но всегда что-то мешало. В основном, конечно, Локсли, от которого было невозможно избавиться. И вот теперь он же прицепился с вопросом о правде... А может, пусть этот правдолюбец ее и получит? По крайней мере, какую-то часть. Так сказать, полуправду. Взять что-то второстепенное и выдать за главное? А это мысль.
— Гизборн? Гай, ты меня слышишь?
— Слышу, не глухой.
— Но ты...
— Если уж тебе так интересно, то в рыцарской клятве много частей. Нарушив одну, я остался верен другой.
— Какой же части ты остался верен? — Локсли смотрел все так же пристально, но во взгляде сквозило еще и недоумение.
Гай вздохнул.
— Вот этой. «Обещаешь ли ты оказывать помощь и защиту тем, кто попросит тебя о ней?..»
При этих словах Локсли разве что вверх не подбросило.
— Но я не просил!
— А ты и не мог. Я вошел в свой дом и увидел тебя, валяющимся на полу.
— Но я же слышал, как ты орал и грозился спустить шкуру с солдат, если они меня не поймают.
— А что я, по-твоему, должен был орать? — Гай выгнул бровь. — «Под знамя Сен-Дени»? Так я на службе был, и меня бы не поняли, заори я что-то другое.
— Но здесь ты?..
— Здесь я не на службе, и моя должность, как и власть шерифа, начинается за порогом и заканчивается на пороге этой комнаты.
— Получается, что я пришел к тебе... домой?
— А что тебя так удивляет? Думал, я нигде не живу? Или что я помощник шерифа с утра до ночи и с ночи до утра?
— Нет! То есть... — теперь разбойник взирал на него растерянно, приоткрыв рот. — Я думал, что твой дом... Ну... есть же где-то дом родителей?
— Нет. Вот эта конура — так называемый дом и есть. И будет им оставаться, пока я не сделаю домом что-то еще. Я нашел тебя не где-то в замке или во дворе, Локсли, ты пришел раненым в мой дом. А я... еще помню свою клятву и того, кому давал ее. Теперь тебя устраивает ответ?

***


Робин смотрел на Гизборна, не в силах поверить тому, что слышит. И это многое объясняло.
Получается, Робин случайно попал в тщательно защищаемое и скрытое ото всех убежище, в своем роде «святую землю», и в первую очередь — для самого Гая? Пришел туда, где его не смог тронуть даже сам хозяин. Ведь сделай он это — и собственными руками разрушил бы свою обитель. Которая оказалась ему дороже мести, дороже... всего. Это единственное, что для Гизборна важно и ценно, и разрушение равносильно смерти. Вот что он будет защищать до самого конца. И поэтому Робину, врагу, в качестве исключения был дан на время статус гостя. Здесь ему никто не угрожал, он просто был ранен, и ему нужна была помощь. И это сделал Гай Гизборн. Невероятно, но, тем не менее, факт.
И вот оно, то самое, что тщательно скрыто — второе дно!

«Тебе не кажется, что этим необходимо воспользоваться?»
— Кажется. Еще как кажется. Заткнись.
«Не заткнусь, я занимаюсь твоим воспитанием».
— Спасибо, не надо, я уже взрослый.
«Нет, надо, потому что никто кроме меня этого не сделает».
— Лучше бы сказал, как этим всем воспользоваться.
«Правильно, если ты еще не понял. Ты же хочешь перетянуть его на свою сторону? Я уж не говорю про возможность добиться другого».
— Хочу! Но как?
«Ты считаешь себя взрослым и умным, вот и думай».

И правда, как же все повернуть в свою пользу? Хэрновы чресла, да если бы раньше знать!

«А я тебе говорил! Слушал ты меня?»
— Уймись!

***


Вечером, наблюдая, как Гизборн возится с камином, Робин лихорадочно искал повод начать разговор. Вот сейчас он закончит, возьмет плащ и устроится на сундуке спать. А пока еще не устроился, надо как-то с ним поговорить. Но ничего путного в голову не приходило, зато глупого — навалом.
— Послушай, Гай...
— Чего тебе?
— Ты... Мне кажется, что если тебе не спать на сундуке, спина будет болеть меньше.
— Ничего у меня не болит.
— Я ведь не слепой и вижу.
— Тебе-то какое дело?
— Да просто когда у тебя что-то болит, ты становишься очень раздражительным.
— Ты тоже.
— Вот я и предлагаю повлиять на эту ситуацию. Так лучше будет.
— И что же ты предлагаешь сделать?
— Перестань спать, сидя на сундуке.
— Локсли, кроме сундука тут спать можно разве что на полу. Но на полу крысы затопчут.
— Кровать же есть.
— На ней ты спишь.
— Так я и подвинуться могу, места хватит на двоих.
— Что?
— Вот, смотри, — Робин придвинулся к стене и похлопал ладонью по одеялу рядом. — Еще целый Тук влезет! Хотя нет, целый не влезет, но Маленький Джон точно.
Гай стоял в оцепенении от такой картины. Локсли улыбался этой своей нахальной улыбкой, в зеленых глазах плясали не то отблески огня, не то наглые рогатые черти. И тут он снова почувствовал то же самое, что и тогда в Уикеме. Опять вокруг Локсли расползалась эта пелена, жаркая, тягучая — окутывала, околдовывала, искушала. Гай мотнул головой и скрестил руки на груди, пытаясь таким образом защититься от наваждения.
— Я не кусаюсь, — разбойник повторно похлопал по одеялу.
Локсли или издевался, или впрямь не осознавал, что делает и на что напрашивается. Гай сглотнул. Ну уж нет, на такую провокацию он не поддастся. Если Локсли так думает, то глубоко ошибается. Он сможет с собой справиться, и поэтому ляжет рядом и не испугается удара в спину, который может быть, а может и не быть. Он никогда не отказывался от вызова, примет и этот.
— Ладно, Локсли, так и быть, воспользуюсь твоим любезным предложением. Просто ноги хочется вытянуть, устали. Располагайся, как тебе удобнее.
Гай снял пояс с мечом, положил на лавку. Но только пояс.
— Уже расположился. А ты раздеваться не будешь?
— Мне еще ночью караулы проверять, так что я часто сплю одетым.
Гай лег на бок, спиной к разбойнику. Тот немного повозился и, кажется, задремал. Ну что ж, так даже удобнее, не надо следить за камином ночью, и Локсли будет теплее. Впрочем, Гаю тоже. Одно плохо — с утра может возникнуть серьезная проблема ниже пояса. Демонстрировать такое этому паршивцу он не собирался. Придется что-нибудь придумывать.
Робин устроился поудобнее. Не самом деле, спать не особо хотелось, и он просто наблюдал за Гизборном, который тихо лежал на правом боку. Непонятно было, спит уже или еще нет. Руки чесались дотронуться, и эта чесотка тоже не способствовала успокоению. Но постепенно от живого тепла его разморило, глаза сами собой закрылись.
Робин почти провалился в сон, когда тело рядом передернулось с головы до ног. Он открыл глаза и осторожно поднял голову — посмотреть, что случилось, но ничего не увидел. Кроме того, Гизборн уже спал. Робин задумался, что это могло быть, он никогда раньше не видел столь необычной реакции. Что же такое с Гизборном? Надо понаблюдать за ним повнимательнее. Но завтра.

***


Робин проснулся от того, что тело рядом с ним снова дернулось. Похоже, Гизборн проснулся. Но вылезать из постели не торопился. В камине все еще тлели угли, значит, ночью он вставал, скорее всего, проверять караулы, как и говорил. А заодно подкинул угля в камин.
— Спи, рано еще, — услышал Робин тихий голос.
— А ты чего?
— Так...
— Гай, хочу спросить... ты...
— Что — я?
Гизборн по-прежнему лежал к нему спиной.
— Почему ты пошел служить шерифу? — задал Робин еще один мучивший его с недавних пор вопрос.
— Деньги, — ответил тот после краткого молчания.
— Что-то я их не вижу! — по привычке съязвил Робин, но тут же опомнился: — Извини.
— Вот и я не вижу, — мрачно отозвался Гизборн и выбрался из-под одеяла.
— Послушай...
— Мне пора, Локсли.
Гай надел пояс с мечом и ушел, закрыв дверь на ключ, а Робин остался наедине со своими мыслями и «язвой».
***


«Дурак».
— Знаю.
«Ты — дурак».
— Сказал же, что знаю.
«На этих знаниях далеко не уедешь. Нигде и никогда больше он не будет перед тобой, как сейчас и здесь — на ладони. Ну что, начнешь наконец действовать всерьез или опять сбежишь? Меч под кроватью, бери его и удирай. Но вернуться в этот момент уже не получится. Как бы ты ни хотел этого потом. Или ты сейчас струсишь, как всегда, впрочем, или сделаешь уже то, что давно хочешь».
— Я много чего хочу, но не знаю, как мне быть.
«Прежде всего, подумай, что ты можешь ему предложить, чтобы он не только перестал воспринимать тебя как врага, но ради этого затеял для тебя рискованную игру против де Рено. И только попробуй ляпнуть про деньги. Особенно про твою идею. Это все, на что ты способен?»
— У меня денег нет — это во-первых. А он... Это не подействует — во-вторых.
«Хвала этому твоему Хэрну, ты начал хоть немного понимать! Это должно быть что-то такое, чего он не получит больше нигде. Будет ему дороже всего, что он имеет сейчас. Даже дороже вот этого убежища. И то, что ты с радостью и удовольствием ему дашь. Это очень важно. Фальшь он распознает сразу. Ты должен быть искренен с ним. Что ты можешь дать ему?»
— Я... не знаю.
«А вот я ставлю серебряную стрелу, что знаешь. И всегда знал. Только тщательно это скрывал».
— Я много чего скрывал...
«Для начала ищи в нем то, что будет работать на тебя, но не против него. Это разные вещи, если ты еще не понял! И вспомни, что тебя в нем привлекало и восхищало несмотря ни на что».
— Его упрямство и стойкость. Его... своеобразная красота.
«Да не то! Другое тебя в нем привлекло. Вспомни, что ты чувствовал, даже когда считал его бездушной и бессердечной...»
— Я никогда не считал его таким!
«Не ври, считал. Пока я тебе не сказал».

Гизборн вернулся через среднюю свечу, принес мясо с лепешками, кусок козьего сыра и вино. И занялся приготовлением нового отвара. Робин подождал немного, потом уселся в постели и спросил:
— Гай, а у тебя штанов не найдется, а то мне без них... неудобно.
— Поройся в сундуке, — бросил тот, не оборачиваясь.
— Доверяешь? — усмехнулся Робин как можно менее язвительно, наблюдая за ним.
Гизборн напрягся, но оборачиваться все равно не стал.
— Локсли, ты уже бессчетное количество раз рылся в моих вещах без моего разрешения, так что...
Робин слез с кровати, придерживаясь за стену, перебрался к сундуку и открыл его. Искомые порты лежали сверху. Грубое сукно, неоднократно штопанное и, похоже, что хозяйской рукой. Это становилось все любопытнее. Морщась от боли, Робин натянул штаны, но сундук закрывать не спешил. Большинство вещей там и в самом деле были ему знакомы, кроме одной — свернутого тюка плотной шерстяной ткани. По виду довольно дорогой. Робин не удержался и развернул его. Это был темно-коричневый плащ с отделанным беличьим мехом капюшоном и изысканным позументом. На первый взгляд не определить, мужской или женский. Под плащом обнаружился меч с изящно украшенной рукоятью и круглым навершием в виде солнца, с красивым желтым камнем по центру. Руки сами извлекли его из-под тряпок. Хотелось рассмотреть поближе, и Робин взялся за рукоять, вытягивая клинок из ножен.
— Положи, где взял, — угрозы в голосе Гизборна не было, но и доброжелательности тоже.
— Я у тебя такого не видел.
Робин внимательно взглянул на него и вернул оружие в сундук.
— Это не мой, мать прислала недавно на хранение, — внезапно пояснил Гизборн.
Робин вскинул бровь:
— Отцовский?
— Деда. Со стороны матери, — все так же мрачно ответил Гизборн, давая понять, что дальнейшие расспросы не приветствуются, и добавил: — Твой отвар.
— Спасибо. А где ты... научился всему этому?
— На войне научишься всему.
— А где ты воевал?
— Тебе-то какая разница? — отмахнулся Гизборн, а потом вдруг тоже спросил: — Локсли, а что ты на меня все время смотришь?
— Не обращай внимания, я просто привыкаю.
— Что ты делаешь? К чему привыкаешь?
— К тебе, как... Знаешь, открыть твою человеческую сторону при таких обстоятельствах... Тот еще сюрприз, но все равно очень приятно.
— Что?
— И мне кажется, что эта твоя сторона...
— С какой стати приятно?
— Да хотя бы с той, что я получил подтверждение своим догадкам. Одно дело предполагать, и совсем другое, когда...
— Как это?
— Ну как обычно люди догадываются? Натыкаются на всякие несовпадения и странности и догадываются... что тут что-то не так. Но совсем другое дело — знать наверняка, что кроме помощника шерифа и... — Робину не хотелось добавлять нелицеприятные эпитеты, коими наградили Гая в графстве, он запнулся, подыскивая слова: — Ты — кое-что еще. И это «еще» лучше, чем я предполагал. Во много раз.
— Что? — Гай недоуменно уставился на него: — И давно, позволь спросить, ты начал так... догадываться?
— Да все время и догадывался. Просто не ожидал, что ты проявишь себя... вот так. И если честно, был просто... В общем, растерялся.
— И от растерянности задался вопросом, почему я это сделал, и зачем мне это понадобилось?
— Ну... Вот, знаешь, Гай, показывал бы ты себя человеком почаще...
— Мне так не кажется.
— Да ладно тебе, — Робин улыбнулся. — Другие обычно прячут своих чудовищ, а ты почему-то прячешь человека.
— Локсли, оставим этот разговор.
— Хорошо. Но мне все время казалось, а уж сейчас я уверен, что ты изо всех сил стараешься быть хуже, чем есть на самом деле. И я никак не могу уловить смысл этого. А я хочу тебя понять.
Гай долго смотрел на него, а потом спросил очень серьезно:
— Почему? А почему ты изо всех сил пытаешься казаться лучше, чем есть на самом деле?
— Да я не пытаюсь, это совсем не то. Я просто... стараюсь помочь, кому могу.
— Зачем, Локсли? Хотя на этот вопрос можешь не отвечать. Ведь я же твой враг.
— Да ответ на все эти вопросы один. Потому что мне не все равно. Устроит тебя?
— Не ври.
— А я и не вру. Мне правда не все равно, Гай, и никогда не было. Мне не все равно, что происходит, когда я могу вмешаться и исправить ситуацию. Когда могу защитить того, кто сам на это не способен. Когда могу восстановить справедливость и вернуть права тем, у кого их силой отняли. Когда я...
— А причем здесь я?
— Потому что ты... Понимаешь, Гай, мне стало особенно не все равно, когда я понял, кто мой настоящий враг и всегда им был. И ты сейчас смеяться будешь, но это вовсе не ты.
Гай смеяться не стал, он замер, впился в Робина взглядом, а тот продолжил очень серьезно:
— И еще я все больше убеждаюсь, что мой враг — и твой тоже.
— И давно тебя осенило?
— Вообще-то... я и об этом догадывался уже довольно давно, просто... некоторые вещи видишь не сразу, и лишь когда находишь недостающую деталь, получается все сложить.
Вот теперь он сказал, что хотел сказать, и ждал, как отреагирует Гай Гизборн. Не помощник шерифа, не рыцарь и не норманн, не все то, что про него рассказывали. Просто человек, который прятался за всеми этими названиями и должностями, как за щитом. Робин понимал, что если хочет добиться желаемого, то делать это нужно только через человеческое, и только с ним иметь дело.
Гизборн мрачно смотрел на него и молчал.
— Думаю, дня через два ты сможешь уйти, — произнес он наконец. — Твоя рана подживает хорошо.
— Ладно, — кивнул Робин, решив, что сейчас лучше согласиться.
Гизборн встал с лавки и вышел из комнаты, ничего больше не сказав. Робин вздохнул и вернулся в кровать. Два дня. Мало, но лучше чем ничего. Можно попытаться хотя бы заронить зерно сомнения и подождать всходов.
Они оба не заметили, что дверь не заперта.

---

Друг мой враг: Точка невозврата

Название: Точка невозврата
Автор: alisahansen
Бета: Shiae Hagall Serpent
Размер: макси, 24 750 слов
Персонажи: Робин Локсли, Гай Гизборн, шериф Робер де Рено, аббат Хьюго де Рено, Маленький Джон, брат Тук, ОМП, ОЖП, упоминаются Марион Лифорд, Хэрн
Категория: джен, преслэш
Жанр: ангст, юст, юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Возвращаясь в свои покои, Гай Гизборн не представлял, что ему придется сделать выбор между ненавистью и милосердием, между враждой и честью. Выбор, способный привести к непредсказуемым последствиям. Не знал, что, открыв дверь, окажется на распутье собственной души, где можно обрести себя или потерять навсегда. И что несколько безумных дней станут бесценным даром, который судьба предлагает лишь единожды.

Пролог

Замок Глостер

За три года до описываемых событий

Старый граф Фиц-Роберт сидел в своем кабинете и, опираясь локтем на подлокотник кресла, тер висок. Его с рассвета мучила головная боль, и он был очень рад, что утренние аудиенции, наконец, окончены. Осталось несколько незначительных дел и распоряжений управляющему.

— Что там еще, Мартин?

— Каноник епископа приходил, милорд. Снова.

— Да что ж неймется-то ему?

— Тут, скорее, другому неймется, милорд, — заметил управляющий и тут же прикусил язык.

Граф, однако, лишь усмехнулся.

— Возможно... Не понимаю я, почему они у себя не могут найти, и какого дьявола... А, ладно! Епископ-то что?

Мартин замялся, не зная, что ответить.

— Ну, говори!

Мартин опустил глаза и пробормотал, что просто повторяет слова, совершенно случайно услышанные от каноника, и ничего от себя не добавляет.

— Да знаю я вас, сплетники почище баб. Ну?

— Говорит, что у вас этого добра завались, милорд, а вы жадничаете, и сие есть страшный грех.

— На себя бы посмотрел, святоша! — проворчал граф, потом махнул рукой и добавил: — Хорошо, передай, что я подумаю. Но с капитулом пусть разбирается сам, он от меня пребенду получил, так что пусть на этом и успокоится. Кстати, ты посылал за Робертом де Туром?

— Да, милорд, он ожидает аудиенции.

— Зови. И где... ну, грамота эта? Ты подготовил?

— Да, милорд, вот она.

— Ох, Иисусе сладчайший, заканчивать надо этот балаган.

— Разве акколада в следующем месяце?

— Они с Вильгельмом отлично обошлись без нее тогда, так что и дальше обойдется. Зови.

В залу вошел высокий рыцарь в черной котте с белым крестом. Старый граф встал ему навстречу и обнял его.

— Мои соболезнования, Роберт. Твой младший брат был славным воином и храбро сражался.

— Благодарю, сэр Уильям, это тяжелая утрата для семьи.

— Я слышал, он тоже хотел присоединиться к ордену?

— Да, сразу после... похода хотел принести клятву, но все сложилось иначе.

— На все воля Господа, Роберт.

— Несомненно. Но он перед смертью принял в рыцари одного из оруженосцев, Гая Гизборна.

— Да, мне сообщили. Почти на поле боя... В каком-то смысле за храбрость?

— Да. Двое других оруженосцев и слуга подтверждают, как и брат Марк, что записал последнюю волю моего брата.

— Странный выбор, меня он, признаться, удивил. Как и та клятва, которую Вильгельм взял с него, если верить брату Марку.

— Знаете, не нахожу этот выбор столь уж странным. Как, впрочем, и клятву. Мой брат благоволил Гизборну, а тот был по-собачьи предан ему. Возможно, перед смертью Вильгельм хотел дать ему что-то, что вело бы этого юношу по жизни. Кстати, я хотел бы просить вас за него.

— Нет, Роберт, при мне остаются Эшби и Довиль. Не потому, что не хочу, просто он не подходит для той службы, которую я определил им. И я думаю, ты не берешь его с собой по той же причине.

— Он не готов и для такой жизни. К тому же, он хочет жениться, а братья должны соблюдать целомудрие.

— Вот и тем более. Но, думаю, я найду ему применение

— Буду признателен, сэр Уильям. Юноша не безнадежен, хоть у него и сложный характер. Ему просто нужен достойный пример для подражания и...

— Да, в чем-то ты прав, Роберт. Однако посмотрим... Я рад, что ты нашел время навестить меня перед отбытием в Константинополь

— И я рад повидать вас, сэр Уильям. Сложно сказать, когда я в следующий раз буду в нашем командорстве здесь.

— Да-да... Ах, чуть не забыл! Вот рыцарская грамота, передай ее Гизборну.

— Передам, сэр Уильям, непременно.

— Ну, в таком случае, до встречи, Роберт! Я буду очень ей рад.

— Я тоже, но, как вы сами сказали, на все воля Господа.

После ухода старшего де Тура в залу просочился управляющий. И замер у дверей.

— А, Мартин... Подойди ближе! Значит, так... Найдешь Гая Гизборна, скажешь ему про аббата Хьюго де Рено и должность этого...

— Лесничего, милорд.

— Ну, ты знаешь, как сказать. Да, и подготовь письмо аббату.

— Конечно, милорд, я вас понял.

— Так ступай! И епископ, наконец, уймется хоть ненадолго.

Управляющий вышел, а старый граф задумчиво произнес в никуда:

— Не знаю... Может, из этого мальчишки и выйдет толк. Ведь Вильгельм, умирая, выбрал из всех именно его, значит, что-то в нем видел...

Глава I

Последние три дня слились для Гая в бесконечный круговорот. Нужно было греть воду, приносить уголь, чтобы огонь в камине горел постоянно, готовить чистые бинты из старой камизы — и дьявол с ней, все равно уже чинена-перечинена. А еще найти миндальное масло, настой для очищения ран, бренди, сделать отвар от лихорадки... Это все на самом деле такие мелочи. Но вот мысли... Мысли о том, что от его окна до земли двадцать ярдов, не меньше. А может и больше — не мерил. И что дел-то, быстрее, чем «Отче наш» прочитать. И все, проблема решена раз и навсегда, окончательно и бесповоротно.

Ведь как же легко и просто с Хантингтоном, мать его, Ральфом получилось. А тут что? Вместо того чтобы лежать себе тихонечко внизу на камнях с разбитой башкой, мерзавец лежит здесь. Сам же Гай, как полный болван... Хотя почему — как? Болван и есть. Осёл, олух царя небесного... В общем, пытается сделать так, чтобы тот не помер! И, кажется, получается. Делает — и попутно вопрошает своего небесного покровителя, зачем это Богу понадобилось? Но святой Гийом молчит и не отвечает, за что Господь послал его подопечному сие испытание. Мол, догадается сам. Но ведь подопечный-то не семи пядей во лбу, проще говоря, совсем дурак, какие уж тут догадки?! А святой все равно молчит, как пень, и ничего не объясняет.

Ну почему Господь не послал Гаю нормальную семью, жену и детей? Лучше бы, конечно, вместе с богатством, но можно и богатство само по себе, без жены. Ладно, отсутствие всего этого можно пережить и заняться чем-нибудь полезным и богоугодным. Например, сражаться с сарацинами. Но вместо того, чтобы отвоевывать у нехристей гроб Господень... И ведь планировал, даже почти уехал!.. Так вот, вместо столь богоугодного дела ему приходится жить в вонючем каменном клоповнике с двумя расфуфыренными мартышками и полоумным гусем... Хорошо-хорошо, только с одной, вторая тут наездами, как и гусь. Не наездятся никак оба. Ладно, со всем этим тоже можно как-то смириться и приспособиться. Но святой Гийом, сколько Гай его ни спрашивал, не смог объяснить, где и когда он умудрился так страшно нагрешить, что ему подсунули вот это. Во-первых, еще тогда, а во-вторых, сейчас, да еще в таком состоянии?

И тут это начало приходить в себя...

Три дня назад

Мысль пробраться в замок была неудачной. Хотя неудачным стало на сей раз буквально все. С самого начала пошло наперекосяк. Шериф должен был находиться у себя, а Гизборн — сопровождать чьего-то посланника. Но вышло с точностью наоборот: посланник не приехал, зато к шерифу заявился аббат, и они, окруженные охраной, куда-то спешно подались. С одной стороны, это было замечательно. А вот с другой — вовсе нет, потому что в Ноттингеме остался Гизборн. Только Маленького Джона все равно надо было вытаскивать из темницы, для чего, как ни верти, в замок пришлось пролезть. Откуда взялось столько солдат, которых там быть не должно, Робин так и не понял. Чтобы отвлечь стражу от своих людей, дать им возможность уйти, он рванул по лестнице наверх и наткнулся на другой отряд. Двоих уложил быстро, но третий, умирая, успел достать его мечом. Он кинулся по галерее, и тут правое бедро пронзило болью. Робин на бегу выдернул арбалетный болт, чудом не заорав, помчался дальше, но вскоре боевая горячка схлынула, и ногу начало нестерпимо жечь и дергать. Каждый шаг давался с трудом, а в довершение он понял, что заблудился.

Удирая от солдат, Робин метался по лестницам, галереям, коридорам и переходам, и уже не знал, где находится. Он привалился к стене в какой-то нише, тяжело, загнанно дыша. Куда идти? В прошлый раз, когда они с друзьями сбежали отсюда, все прошло удачно — он укрылся в спальне Марион. Но тогда дело было в донжоне, а та часть замка, где он оказался сейчас... Длинный коридор-переход и ни одной двери. Куда же его занесло?

Внизу раздавался топот, звяканье оружия и рык Гизборна... Робину на глаза попалась винтовая лестница, которая почему-то вела только наверх. Ну что ж, придется подниматься... Две дюжины ступенек выжали из него почти все силы, и он попал в очередной коридор, но зато здесь была дверь. Десяток шагов, и он спрячется, передохнет. Лишь бы только дверь не была заперта...

И тут на лестнице раздались шаги — кто-то поднимался. Робин уже хотел попытать счастья с дверью, но с другой стороны тоже послышался топот. Робин в отчаянии заозирался в поисках укрытия и заметил небольшое углубление в стене. Недолго думая, он юркнул туда. И вовремя — на площадку поднялся Гизборн и остановился как раз в проеме ниши, поджидая солдат. Робин задержал дыхание, стараясь ни малейшим движением, ни каким-либо звуком не выдать себя. Профиль Гизборна на фоне тусклого света — вот все, что он видел.

— Ну?

— Никого!

— Отсюда можно попасть в северное крыло. Ты и ты — туда! Вы двое — вниз! Найти их! Живо! Шкуру живьем сдеру, если упустите!

Стражники разбежались в разные стороны. Когда все стихло, Робин осторожно высунулся из ниши. Нужно добраться до двери. О Хэрн, пусть она будет открыта! Подволакивая ногу, он проковылял по коридору и толкнул ладонью потемневшую от времени створку. К счастью, тяжелая дверь приоткрылась. Робин быстро проскользнул внутрь и на несколько ударов сердца прислонился к стене, переводя дыхание. Теперь можно переждать, пока все уляжется, главное, запереться изнутри. Но его ждал неприятный сюрприз: замок оказался бесполезнее дырявого ведра — он был сломан. Возможно, дверь запирали на большой засов, но ничего похожего Робин не увидел, а использовать в качестве засова меч было глупо.

Он оттолкнулся от стены, сделал несколько шагов, осмотрел маленькую комнату с камином и окном. Слева у стены стояла грубо сколоченная кровать с наваленными на нее шкурами. На полу рядом — большой подсвечник на три свечи, с огарками в держателях. Старый рассохшийся сундук в углу, лавка перед камином, простой, без росписи, глиняный кувшин на ней... Жилище, похожее на монастырскую келью. В кувшине обнаружилась вода, и Робин, у которого в горле пересохло, как в пустом колодце, сделал несколько жадных глотков. Потом дохромал до окна, распахнул ставни и осторожно выглянул наружу. И тут его ждал второй неприятный сюрприз: каменная стена была голой, никакого плюща, хотя в других местах его хватало.

Робин провел ладонью по лицу. Он выберется, должен выбраться. Ему всего лишь нужна веревка... Возможно, в сундуке есть одежда, ее можно связать, чтобы спуститься. Вдруг за дверью раздались шаги. Робин стиснул зубы. Сейчас он или прорвется и сбежит, или умрет, но не сдастся. Тело казалось тяжелым и чужим, в раненую ногу раскаленными клыками вгрызалась боль, каждый вдох давался с трудом. Робин заставил себя поднять меч. Но тут комната внезапно куда-то поплыла, в глазах потемнело, и он рухнул на пол, так и не выпустив из руки клинок.

***

Гай застыл на пороге с приоткрытым ртом и смотрел на лежащего у окна Робина Локсли. Он не мог сдвинуться с места и просто хватал воздух, надеясь, что это все морок, который сейчас рассеется, и тело на полу растворится, как туман. Увы, не рассеялось и не растворилось. Первой мыслью было: «Притворяется!» Но из раны на бедре стекала кровь, образуя на сером камне темную лужу, и рубаха на груди тоже пропиталась кровью. Локсли и в самом деле был ранен.

Вторая мысль — «Этого не может быть!» — успокоения не принесла. Это очень даже было. Вот прямо посреди комнаты под окном и было, правда, ничего не могло. А следом пришла третья мысль, страшная, от которой невозможно отмахнуться:

«— Рыцарю подобает быть верным клятве своей! В первую очередь — клятве, данной своему сюзерену. Приказы сюзерена выполняются беспрекословно. Невыполнение приказа сюзерена равносильно предательству. Клянешься ли ты?

— Клянусь!..»

Но наглый саксонский смерд валялся сейчас не где-нибудь на лестнице или в кладовой. И даже не в сокровищнице шерифа. Эта паскудная тварь в поисках спасения и убежища пролезла в его, Гая Гизборна, личные покои! Конечно, называть убогую комнатушку покоями, как ни крути, но королевский комплимент... Впрочем, неважно. Важно, что эти самые «покои» были именно личными. Шериф пообещал их Гаю, когда тот переходил к нему на службу от аббата. Да если бы не эти четыре стены с окном и камином, он бы еще подумал, прежде чем соглашаться. Но ему пообещали кров, стол и жалованье вдвое больше, чем в монастыре. До того у него гарантированно имелась лишь койка в общей монастырской спальне и место на дальнем конце стола в трапезной. Про жалованье аббат предпочитал забывать. Как позже выяснилось, плохая память на долги другим — семейная черта де Рено. Но тогда Гай этого не знал, и его очаровала целая комната и только для него. Правда, вытребовать ее пришлось с руганью, но зато удалось сделать запретной.

Ну почему у него не дошли руки починить замок? А все потому, что ни один слуга в замке, ни одна служанка, ни один паж, которых тут развелось последнее время, как мух, и ни один стражник не посмеет сунуться сюда. Исключительно получив приказ от самого Гая. Он не сделал исключения и для шерифа с аббатом, за что оба его тихо ненавидели, однако благоразумно не нарушали границ.

И вот в это свободное от всех и заповедное место пробрался Локсли, не больше и не меньше! Грязная саксонская крыса! Изворотливая и наглая! И валяется тут, как крыса. И что теперь делать?

Память предательски припечатала:

«— Обещаешь ли ты иметь попечение о вдовах, сиротах, убогих, немощных и скорбящих? Обещаешь ли ты оказывать помощь и защиту тем, кто попросит тебя о ней?

— Обещаю!..»

Лежащий на полу разбойник вдовой не был ну никак, сиротой тоже, особенно если вспомнить его папашу. Насчет убогости и скорбности можно было еще как-то поспорить, зато на немощного Локсли как раз и тянул, причем с лихвой. Да уж, этот стервец нашел такой лаз, о котором и не подозревал! У Гая теперь было два пути. Первый: забыть про свою клятву, вернее, придерживаться неукоснительно лишь одной ее части и позвать солдат. А лучше — справиться самому. Это было единственным, что держало его, никому не нужного безродного ублюдка, на границе мира людей с честью и достоинством. Второй путь: последовать другой части клятвы, которая делала из Гая хоть немного, но все-таки рыцаря, а не продажную девку со шпорами и мечом. Последовать — и взять под защиту того, кто невольно об этой защите попросил, притащившись полумертвым к его порогу в поисках спасения. Был еще, правда, третий путь, путь трусливой шавки — сделать вид, что ничего не видел, и уйти, дав возможность Локсли умереть или очухаться и сбежать.

Гай так и стоял неподвижно, не представляя, что ему делать. Локсли тихо застонал, и он вздрогнул. Затем обернулся, окинул взглядом коридор. Пусто. Он подошел к раненому. Единственное, в чем Гай был уверен, поднимая бесчувственное тело — третий путь может катиться в ад.

Почему люди поступают так или иначе? Почему, сделав выбор, сожалеют о нем? Почему ищут оправдания и объяснения собственным поступкам или бездействию вплоть до промысла Божьего? Гай этого не знал. Локсли, наверное, тоже.

Глава II

Гай заложил засов на двери, растопил камин и еще какое-то время стоял в нерешительности. Наконец снял с распростертого перед ним тела пояс с ножнами и кинжалом, затолкал его вместе с легендарным мечом под кровать, подпихнув ногой. А потом вытащил свой кинжал, чтобы срезать с раненого одежду. Окровавленные грязные тряпки полетели в огонь. Вскоре на старой простыне лежал голый Робин Локсли, которого Гай для верности привязал к кровати за руки и за ноги. Теперь можно было вспомнить старые походные навыки и заняться им обстоятельно и во спокойствии. Времени на это уйдет порядочно.

Вымыв руки в чаше, куда он налил воды с вином, Гай приступил к осмотру. Рана на груди была не столь опасна, как казалась на первый взгляд. Кровоточила, конечно, но клинок просто скользнул по ребрам. А вот бедро... дело уже серьезное. Развороченные мышцы, разорванные сосуды. Крови Локсли потерял изрядно, но кость, к счастью, осталась цела. Зато в теле мог застрять наконечник.

Болты делал замковый оружейник Майлз. Очень хороший оружейник, по правде говоря. Вот только средств на древки, к которым наконечник крепится намертво, не хватало, и он изгалялся, как мог. И как не мог тоже. Сколько раз эти наконечники отваливались еще в колчане! Но что его винить? Майлз изо всех сил старался из навоза сделать медовую коврижку... А все потому, что де Рено скупердяй! Вот и стреляют арбалеты всякой... херней на палочке. С другой стороны, нет худа без добра, хоть и обернулось это все против самого Гая. Один раз год назад, а второй — сейчас. Можно поставить на кон что угодно — наконечник остался в ране, и вытащить его будет весьма непросто.

Гай осторожно ощупал края раны. Надо резать и вытаскивать, а ложки нет. Значит, прокаливать нож и действовать им. Придется повозиться... А чем потом обрабатывать? Прижигать? Или маслом залить? Как будто кому-то от этого был прок. Но лекари под Аржантаном и Шовиньи сплошь и рядом пользовали раненых именно так, в святой уверенности, что помогает. Нет, наверняка есть такие люди, у которых от таких выкрутасов раны заживают лучше. Правда, Гаю они почему-то не попадались. Они, наверное, какие-то особенные должны быть. Вдруг Локсли такое лечение как раз и поможет? Он же не простой смертный, а сын местного, так сказать, бога. Уж ему точно должно помочь! Но Локсли почему-то стало жалко.

Прокаливая нож на свече, Гай подумал, что этот сын бога, которого обожают смерды, на вид самый обыкновенный грязный вонючий сакс. Он придвинул лавку к кровати, устроился на ней и склонился над раной. Осторожно расширил ее ножом, надрезал с обоих концов. И невольно поморщился, причем не от вида раны. Вот когда этот... последний раз мылся? Гай и сам, конечно, бывал изрядной свиньей, но все-таки хоть раз в месяц да устраивал себе омовения. Лишь бы не в компании с де Рено. Но этот же!.. Впечатление такое, что лесной стервец не мылся со дня их первой встречи. Хотя и до, наверное, тоже. У них же есть озеро! Не римские бани, но летом-то ополоснуться неплохо. Или после того, как проклятые разбойники чуть не утопили там Гая, озеро осквернено и для омовений Сына Хэрна не подходит? Ладно, это мелочи, но где же чертов наконечник? Не до утра же его искать? И так уже ковыряется невесть сколько...

Локсли дернулся и застонал, но не очнулся. Пусть только попробует оскорбиться на грязного смерда...

Наконечник нашелся под сгустками крови, которые Гай убрал ножом. Попытка подковырнуть его не увенчалась успехом, ухватить пальцами и тянуть — тоже. Тот не поддавался и выскальзывал из хватки. Застрял намертво. Ножом, конечно, можно попытаться, но слишком близко был толстый пульсирующий сосуд, который выглядел ну прямо как обожравшаяся пиявка. Но Гай знал: одно неосторожное движение — и эта пиявка зальет все вокруг кровью. А Локсли сдохнет прямо сразу. Он и так-то не особенно живой, и много крови потерял, Майлз делал большей частью срезни, а они оставляли жуткие разрывы. И, несмотря на это, у Локсли пока шансы есть. Потом их не будет, а Гаю придется объяснять, почему у него в спальне и на его кровати валяется разбойник, причем голый. Можно, конечно, одеть и за окно выкинуть, только во что одеть-то? Кроме собственного тряпья у Гая ничего не было. А это вызовет подозрения. В общем, мерзавец был выгоден живым, а не мертвым. Кровь Христова, ну и ситуация!

Плюнув и вытерев руки, Гай решился на последний способ и полез в сундук, на дне которого валялись небольшие клещи и еще какие-то похожие штуковины. Для чего оно предназначалась изначально, Гаю было наплевать, но с помощью всего этого он в юности чинил кольчугу, пока та окончательно не развалилась. А под Аржантаном приходилось и товарищей чинить. И вот сейчас настала очередь Локсли, чтоб его! Выбрав чего поменьше и поудобнее, Гай налил в чашку еще вина, прополоскал там эти хитромудрые щипцы и ухватил ими наконечник. Потянул на себя... Вытащить удалось только часть.

— Срань господня! За что мне все это? Я же не лекарь!

Едва Гай примерился подцепить треклятую железку еще раз, как Локсли дернулся и протяжно закричал во все горло. Этого еще не хватало! Гай выпрямился и с размаху ударил так не вовремя очнувшегося разбойника в челюсть, отправив его обратно в забытье.

Вытащив наконец остатки, Гай облегченно вздохнул. Теперь промыть и перевязать, пока этот лесной дьявол не пришел в себя снова и своими воплями не поставил на уши весь замок. Под Аржантаном они однажды раздобыли немного бренди, и кому-то пришла в голову идея смазать им рану. Боль была адская, зато последствия поразили всех. По сравнению с тем, что использовали лекари, рана, можно сказать, и не гнила вовсе!

С перевязкой Гай управился быстро. Потом оттер пятна крови на полу, зашвырнул грязные тряпки в огонь, взял флягу с вином и уселся на лавку. Надо было подумать, что делать дальше. Счастье, что шерифа нет, и появится он в худшем случае через дюжину дней. То есть, Гая не будут дергать по пустякам. Правда, черти могут принести аббата... А могут и не принести. В любом случае, сейчас нужно сделать отвар и напоить им Локсли. Лихорадка у него и так начнется, но зато с отваром не разгуляется вовсю.

Пока Гай возился у камина с котелком и травами, в голову ему лезли всякие мысли, хозяйственные и не очень. Он пытался сосредоточиться на том, что надо сходить в погреб, нацедить вина в бурдюк. Принести побольше воды. И угля. Уголь прогорает медленнее, а тепла дает не меньше, чем дрова. Срочно починить замок, а до того поставить распорку с кольчугой так, чтобы загораживала кровать — если кто-то случайно заглянет, то не сразу увидит, что там кто-то лежит. Конечно, вряд ли кто сунется, но теперь лучше быть вдвойне осторожным. И нужно как-то этого мерзавца отмыть, что ли. Хотя «отмыть» — громко сказано, скорее, обтереть. В общем, раз уж придется подержать Локсли некоторое время здесь, надо, чтобы он хоть своим грязным видом не раздражал... ну и запахом тоже.

Приподняв разбойника, Гай влил ему в рот немного отвара. Тот закашлялся, но проглотил. Теперь можно было действовать дальше. Мысль сходить на кухню и приказать приготовить мыльный корень он отмел сразу. Это вызовет ненужные вопросы, зачем мыльный корень сэру Гаю в понедельник, ведь всем известно, что моются господа обычно по средам и субботам. А особенно — для чего ему мыльный корень в личных покоях и без воды...

И тут Гай вспомнил про кусок мыла, коим разжился еще на заре служения у де Рено в качестве помощника. История была забавная. Появился как-то в Ноттингеме заезжий торговец всякой всячиной. Утверждал, что он ирландец, и предлагал, ко всему прочему, снадобья для увеличения мужской силы. И все бы ничего, но один из покупателей хлебнул того снадобья — и отдал богу душу. Когда этого пройдоху схватили, оказался он никакой не ирландец, и даже не валлиец, а самый натуральный сакс! Впрочем, Гай этому совсем не удивился. Однако среди барахла торговца обнаружилось немного провансальского ароматного мыла, которое, конечно же, захапал шериф. Гаю удалось прихватить один кусок, правда, на себя его тратить как-то не довелось. Думал презентовать какой-нибудь красотке, чтобы снискать ее благосклонность, да не срослось. В итоге он плюнул, подумал, что не судьба, кинул мыло в сундук и забыл про него. Вот теперь вспомнил. Да и просто водой, хоть с вином, хоть с уксусом, Локсли все равно не ототрешь.

Начать Гай решил с самого чистого... Ну, относительно чистого — с наглой лиходейской морды. Правда, сейчас морда была совсем не наглая, а какая-то наивная и даже привлекательная. Он разорвал старую камизу, смочил кусок ткани в воде и намылил. На поверку смуглое лесное чучело оказалось не таким уж и смуглым. Вот что мыло с человеком делает, даже с саксом!

Закончив, Гай отвязал Локсли и завернул в чистую простыню. Теперь можно немного отдохнуть, и он снова устроился на лавке, где ему явно предстояло провести немало времени. Кроме того, надо было подумать. Все казалось нереальным, происходящим не с ним. И еще — глубоко неправильным. И дело не в том, что случилось прямо сейчас. Гай давно чувствовал, что позиция, которую он занимал последнее время, больше не приносит ему ничего. Да и приносила ли?

Он старался следовать клятве рыцаря по отношению к сюзерену, а до чего довело его это беспрекословное подчинение? Чего он добился своей преданной службой? Де Рено его в грош не ставит, аббат тоже, денег как не было, так и нет. Будь у него хотя бы земли... Но старый Гизборн так и не выкупил их из залога. Теперь Гай безземельный рыцарь. Ладно, безземельных пруд пруди, но ведь он еще и безродный ублюдок, мать прижила его непонятно от кого. Кто его отец? Конюх? Заезжий менестрель? Кто? Хорошо, если кто-то из благородных. А если он наполовину сакс и, не дай Господь, сын серва? И думать не хочется, а приходится. А если кто догадается?

И вот Гай, пусть будет Гизборн, на службе у шерифа Ноттингемского Робера де Рено. Тот, как принято говорить, его покровитель. Видал он таких покровителей в гробу вместе со всем их покровительством. Но без него Гай, увы, никто. Хотя с ним он, в сущности, тоже никто, просто боится это признать. И должность эта висит на нем камнем, который, как выяснилось, невозможно сбросить, опять же из-за Локсли. И вот теперь сам Локсли... Но от этого всего не будет лучше и нужно как-то действовать и выкручиваться, а не сожалеть. От сожалений еще ничего и никогда не улучшилось и не изменилось. Да, у него случился приступ милосердия! Теперь это надо принять. Да, он ввязался в это, потому что мог, в аду под Аржантаном кем только ни приходилось быть. Да, этот приступ может слишком дорого обойтись. Кто бы к нему милосердие хоть раз проявил! Уж точно не Локсли, там не благородством и милосердием пахло, а презрением и гордыней невесть что о себе возомнившего саксонского придурка. Не проявит никто это милосердие, нужно справляться самому. Как только Локсли станет получше, можно от него избавиться, подкинуть куда-нибудь, где его легко найдут смерды. Сейчас невозможно, у него жар и надо ждать, менять повязки, обмывать рану, поить отваром, а он временами во сне орет... третий день уже. Спина разламывалась, спать приходилось сидя. Хоть замок удалось починить, и теперь можно закрыть дверь. Это очень важно... Осторожно убирая бинты с раны, Гай не заметил, как веки его невольного пациента дрогнули.

Глава III

Робин смутно помнил только голос, очень знакомый, произнесший с отчаянием:

— Срань господня! За что мне все это? Я же не лекарь!

А потом пришла адская боль, он не удержался, закричал и не помнил уже ничего... до сего момента. Тело ныло, словно он долго лежал на камнях. Больше всего болела нога, но эту боль можно было терпеть. С трудом разлепив глаза, Робин уставился в потолок. Где он? Он хотел повернуть голову, но сил не было даже на такое простое движение. В комнате он точно был не один, сбоку кто-то звякал чем-то, булькал, шуршал...

Робин снова попытался пошевелиться, все же сумел чуть перекатить голову по подушке и уперся взглядом в светлую макушку... Человек был так занят, что не заметил, как Робин очнулся. А тот не спешил его об этом оповещать. Что происходит? Это замок? Кто этот человек? Точно не монах, тонзуры нет. И тут незнакомец, откинув ткань, закрывающую рану, что-то к этой ране приложил. Робину показалось, что его обожгло огнем, и он невольно дернулся, вскрикнул. Человек вздрогнул, поднял голову, и Робин онемел от изумления. На него смотрел Гизборн.

Оба молчали. Наконец рыцарь кашлянул, прикусил губу и... продолжил свое занятие. По-прежнему молча.

— Пытать меня собрался, норманн? — сипло выдавил Робин.

— Пожалуй, надо, чтобы ты почувствовал разницу, — равнодушно отозвался Гизборн, вскинув глаза, холодные, как всегда. Впрочем, нет, не равнодушно. Устало. Да и выглядел он... Робин хотел было приподняться или хоть как-то пошевелиться, но получилось плохо.

— Лежи и не дергайся, рана откроется.

— А тебе что за?..

— Трудов жаль. Пить хочешь?

Пить хотелось неимоверно, но еще хотелось другого. Осмотревшись немного, Робин понял, что лежит он в той самой убогой комнате, но на кровати и голый.

— Моя одежда...

— В камине, — все тот же равнодушный тон. — Зачем она тебе? Ты куда-то собрался?

— Домой...

Робин попробовал сесть, но Гизборн пресек эту попытку, легонько надавив ему на грудь ладонью.

— До, так сказать, дома, ты не дойдешь, до отхожего места тоже, — произнес он спокойно. Просто констатировал факт, который Робин и сам понимал, только признавать не хотел. — Я сейчас закончу, и делай все здесь.

— Нет уж, я дойду.

— Не дойдешь. Я могу тебя отнести на руках, но возникнут вопросы, — Гай серьезно посмотрел на него и добавил: — Мне этого не нужно, и я не думаю, что твоя выгода будет больше. Или ты надеешься сбежать? В таком состоянии?

Робин понимал, что норманн прав, но признать это было нелегко. От проклятой слабости кружилась голова, перед глазами все расплывалось, но так просто он не сдастся!

Гизборн тем временем закончил менять ему повязки и отвернулся, чтобы убрать плошку и тряпки. Робин собрал в кулак всю свою волю и скудные силы и встал с кровати. Комната дернулась сначала в одну сторону, потом в другую, желудок скрутило, перед глазами заплясали цветные пятна. Робин почувствовал, что не знает, где пол, а где потолок, и не может сделать и шага...

— Спокойно! — услышал он и оказался в объятиях Гизборна. Тот закинул его левую руку себе на шею, развернул, поставил над ведром: — Вот, давай! Или тебе не отлить?

— Нет... я... Отойди!

— Надо же, какой стеснительный.

— Я не могу... так... — Робину было уже больно, но ничего поделать он не мог.

— Понятно, — мрачно буркнул Гай.

— Чего тебе понятно? Сам не такой, что ли?

— Знаешь, в лагере на сотни человек быстро учишься делать все на глазах у всех! — грубо отрезал Гай и добавил уже мягче: — Да не смотрю я, просто держу тебя, чтобы не упал. Чего я там еще не видел, а?

Помнится, его удивила реакция Локсли, когда, покончив с отмыванием всех прочих частей тела, он взялся за самое грязное — начал обтирать низ живота и детородный орган. От прикосновений тот набух, затвердел и расположился на животе в ожидании. Пришлось накрыть его тряпкой, смоченной в холодной воде, чтобы сморщился обратно. Гай аж позавидовал немного такой воле к жизни. «Да уж, саксы не переведутся никогда. Ведь при последнем издыхании, стервец, а все туда же!»

Наконец, Робину удалось справиться с собой. Когда он закончил, то хотел вернуться на кровать сам, но Гизборн поднял его на руки и положил туда, укрыв шкурами.

— Почему ты не убил меня или не позвал солдат? Отдал бы меня шерифу.

— Вот приведу тебя в божеский вид, перевяжу ленточкой и подарю ему на день ангела, — последовала в ответ усталая усмешка, и под носом Робина оказалась чашка. Гизборн приподнял ему голову. Робин проглотил отвар и спросил:

— Думаешь, он оценит?

— Спи, думать будем завтра.

Глаза закрылись сами собой, и как Робин ни пытался отогнать от себя сон, сморило его мгновенно.

Гай тем временем отнес пустую чашку на стол, выплеснул в окно содержимое ведра и уселся на сундук, прислонившись к стене. Ясно, как божий день, что с расспросами Локсли не отстанет. Неясно, что ему отвечать. Правду? Гай сам себе не мог толком объяснить, почему разбойник лежит сейчас в его постели. Там должна лежать какая-нибудь красотка из горожанок, на худой конец, хорошенькая служанка. А вместо этого Локсли валяется! Впрочем... при определенном освещении, и если не вдаваться в подробности, да к тому же развернуть спиной... Вполне можно принять его за девицу. Может, немного слишком жилистую, но в целом очень даже. Особенно если напялить на него женское платье. Де Невель, например, частенько так развлекался, пока не сдох. Шериф, кажется, тоже, на пару с братцем, но тут Гай старался быть глухим, слепым и немым. Тьфу ты, одернул он себя. Что ему только в голову лезет? Нужно тихо, незаметно для всех и, главное, быстро подлечить Локсли, чтобы мог стоять и переставлять ноги, не рискуя свалиться носом в пол. И выставить его куда подальше, причем до приезда шерифа. Вот что надо делать и о чем надо думать. А не о девицах и разбойниках, прости господи, вид сзади.

«Отвар, мед, бренди для промывания ран. Уголь, вода. Проснется, надеть камизу, будет теплее и приличнее. Без штанов пока обойдется, так удобнее раной заниматься. Мясо и вино, для восстановления сил. Приказать завтра на кухне зажарить кусок свинины помягче, подать сюда. А сейчас спать! Все».

***

Робин проснулся от истошного писка и чириканья. Открыл глаза, осмотрелся и обнаружил весьма любопытную картину. На окне прыгала пара воробьев и скандалила из-за крошек хлеба, там насыпанных. А рядом на сундуке, прислонившись к стене и откинув голову, сидел Гизборн. И не обращал на воробьев никакого внимания. Ветер шевелил его волосы, камиза с распущенной шнуровкой сползла на одну сторону, обнажив выпирающие ключицы. Кроме рубахи на нем были только старые полотняные бриджи. Выглядел грозный рыцарь сейчас донельзя растрепанным и... пожалуй, невинным. Веки его чуть подрагивали — он спал. Робин некоторое время смотрел на него, отметив, что тот очень устало выглядит: лицо осунулось, под глазами залегли тени. Робин невольно подумал, что это же очень неудобно, спать в такой позе.

И тут в дверь постучали. Гизборн даже не вздрогнул, просто спросил, не открывая глаз:

— Какого черта?

— Сэр Гай, там вчерашний торговец пришел.

— Пусть катится к дьяволу, вместе со сбруей.

— Там еще мастер Покар пришел.

— Сэм, найди кастеляна, это их дело, а не мое, разберутся сами. И пусть катятся к дьяволу.

— А когда вы спуститесь?

— Когда буду готов.

— Но они...

— Сэм, еще слово и ты пойдешь к дьяволу с ними за компанию. А перед этим вычистишь языком нужник.

За дверью охнули, раздались быстрые шаги, топот по лестнице, и все стихло. Гизборн встал, открыл сундук, вытащил камизу и подошел к Робину.

— Давай помогу.

— Я сам могу.

— В следующий раз. Мне сейчас надо уйти, твоей раной займусь позже. Можешь не делать глупостей?

— Каких?

— Обыкновенных. Тебя можно оставить без опасения, что ты начнешь вытворять что-нибудь... особо героическое?

— Может, закуешь меня в цепи? Я ведь твой пленник.

— Нет, считай себя моим гостем. Ты можешь уйти, как только будешь в состоянии это сделать, тебя здесь никто не держит. Твой меч под кроватью, кинжал тоже. Просто в ближайшее время веди себя тихо, я не хочу обнаружить тебя под стенами башни или в коридоре, — последовал холодный ответ.

— А... трудов жаль?

— Да, если это объяснение тебя устроит. Так с тобой можно договориться?

— Да.

Кивнув, Гизборн начал одеваться и вскоре ушел.

Робин встал бы и тоже ушел прямо сейчас, но, во-первых, на нем только камиза, хотя можно взять что-то еще из сундука Гизборна. Оружие, скорее всего, и в самом деле лежало под кроватью, но главное не это! Робин отлично понимал, что в таком состоянии не пройдет и до конца коридора, а там и стражникам попасться недолго. И даже если он выйдет из замка, то достанет ли у него сил добраться до леса? Проклятая слабость! Он только сейчас смог без поддержки Гизборна дотащиться до ведра. Значит, придется пока «пользоваться гостеприимством» норманна. Хэрн, это что-то немыслимое! Гизборн и вот это все!

«А если бы не он и все это, ты бы уже давно...»

— Ох, опять ты!

«А ты кого ожидал? Пресвятую Деву?»

— Изыди!

«Не дождешься».

Только этого и не хватало! Робин так и не определился, что — кто — вечно лезет к нему с советами и замечаниями. Точно не Хэрн, потому что эта... «язва» изводила Робина задолго до знакомства с лесным божеством. Вернее, изводил. Радовало, что не постоянно, иначе это же повеситься можно! Но появлялся «дух-советчик» в самый неподходящий момент. И уж если появлялся, то не исчезал так просто, а заткнуть его порой не было никакой возможности.

***

В тот день Гизборн часто приходил и уходил, не забывал приносить еду и питье, менять повязки. Робин пытался настоять, чтобы делать это самому, однако тот убрал его руку и сказал спокойно, но твердо:

— Я взялся и доведу дело до конца.

Упрямства норманну было не занимать. И, к сожалению, без его помощи Робин сейчас не мог обойтись. Слабость была жуткая, даже сидеть в постели толком не получалось. Но голова-то думала! Вопросы упорно роились назойливыми мухами, изводя отсутствием на них ответов. Хорошо, хоть ехидный голос пока помалкивал. И вечером Робин все же решился еще раз задать главный, самый мучительный вопрос.

Гизборн как раз вернулся окончательно, принес ужин и бурдюк с вином. Наполнил два кубка, поставил один из них на поднос с едой, пристроил все рядом с Робином на постели, а сам подкинул угля в камин. Такое расточительство летом? Хотя именно благодаря этому Робин не мерз, тепло прогоняло озноб. Спасибо Гизборну за заботу, но необходимости прояснить ситуацию это не отменяло.

— Гизборн, зачем ты... Для чего тебе это понадобилось? Ты... делаешь все это... Почему?

— Что делаю?

— Ну... лечишь меня... и... — Робин сам не знал, что и как сказать.

— Ешь, тебе нужны силы, — Гизборн даже не взглянул в его сторону, занятый тем, что размешивал мед в чашке с отваром.

Но Робин уже почти покончил с ужином, изумляясь своему аппетиту, и просто сидел в постели.

— И все-таки, почему?

Гизборн протянул ему отвар, дождался, пока выпьет, и с мрачным видом расположился на лавке у огня. Налил себе еще вина — который по счету кубок, Робин затруднялся сказать, но рыцарь был уже довольно пьян, когда пришел.

— Что тебя не устраивает? — вдруг сказал Гизборн, язык у него слегка заплетался. — Считаешь, я должен был прикончить тебя, обнаружив в своих покоях? Или ты хотел геройски умереть в бою людьми шерифа, защищая своих друзей? А вместо этого валяешься тут, и тебе никто не угрожает, даже я.

— Вот это особенно... — пробормотал Робин. Ведь ему ничего другого не оставалось, пока нога мало-мальски не заживет. Не думать бы еще при этом, но как?

— Спрашиваю еще раз, что тебя не устраивает? Не нравится, что кто-то распорядился твоей судьбой?

— Ты-то привык распоряжаться чужими судьбами!

— Кем-то я, кто-то мной, — Гизборн пожал плечами. — У всех так. Или ты думаешь, что какой-то исключительный, потому что Сын Хэрна и Робин Гуд? И что на тебя этот сучий закон не распространяется? Или ты сам себе закон?

Робин не понравилось, куда тот клонит, и он решил вернуться к вопросу, который тревожил больше всего.

— Хочешь сказать, что я теперь тебе обязан?

— А сам-то ты как думаешь? — Гизборн пересел на край кровати.

— Я тебя понял, — Робин чувствовал, что разговор надо заканчивать.

— Понял? — холодные глаза смотрели в упор. — Ты вообще на это способен?

Прозвучавшее в этих словах презрение покоробило, но Робин все же ответил спокойно и даже немного насмешливо:

— Да, способен!

— Откуда такая уверенность? — ухмылка Гизборна превратилась в почти звериный оскал.

— Ты же знаешь, кто я.

— Я-то знаю... — медленно произнес рыцарь, отпил из кубка и внезапно спросил: — А вот знаешь ли ты, кто я?

Робин откинулся на подушку и попытался придать себе уверенный вид. Этот странный разговор нужно было срочно заканчивать.

«Кто тебя за язык тянул? Опять я или, может быть, он?»

— Убирайся!

Робину было не до упреков изнутри.

— Ты — Гай Гизборн, помощник шерифа, — начал он, но его прервал пьяный хохот. Робин, однако, продолжал: — Норманн, рыцарь...

— Я спрашивал не про должность, не про звание и даже не про имя!

Перекошенное лицо Гизборна было совсем близко, в светлых как вода глазах плясали отблески огня из камина. Робин понимал, что тот пьян почти в дрова, и все, сказанное им, наверняка бред. Но в тоже время его не отпускало ощущение, что с этим вопросом что-то не так. Вот только что?

— Ты не смог ответить. Ты не знаешь. Тогда как ты можешь меня понять?

Робин внимательно посмотрел ему в глаза и сказал наконец то, что хотел с самого начала

— Я понимаю, что должен тебе свою жизнь. Свои обязательства перед тобой я выполню. Клянусь.

Гизборн посмотрел на него неожиданно грустно и ответил совсем не то, что Робин предполагал услышать:

— А я возвращаю тебе твою клятву. Можешь засунуть эти так называемые обязательства себе в задницу. Ты мне ничего не должен!

Выпалив это, он встал, покачнулся и вернулся на сундук в углу.

Робин оторопело проводил его взглядом и невольно задумался: а что в самом деле он знает про своего врага?

«Знай ты Гизборна так хорошо, как считал, что знаешь, преподнес бы он тебе сейчас такой сюрприз? Вряд ли».
— Да уймись ты! И без тебя тошно.

Возразить на это «язве» ему было нечего.

***


Наутро Гай молча сменил Робину повязку, в таком же гробовом молчании принес ему поесть и как всегда ушел на несколько часов, исполнять свои обязанности. Робин же все это время посвятил размышлениям, — а что оставалось делать? — и пришел к неутешительному выводу. Несмотря на их давнее знакомство, которое развивалось больше в одну сторону, про самого Гизборна он знал очень мало.

Если собрать все воедино, что получится? Гай Гизборн, помощник шерифа... Так, это уже было! Лесничий Гай Гизборн. И что из этого следует, кроме того, что он ловит браконьеров? Просто должность. Он служил у аббата Хьюго де Рено, и говорят, что служит ему до сих пор, несмотря на то, что помощник шерифа. Что это дает? Ладно, об этом можно подумать потом. Дальше... Что такое Гизборн, сам по себе, без шелухи должностей? Тупая, похотливая, злобная норманнская скотина? А вот теперь по порядку. Он туп, и это знают все.

«Да? Туп или излишне прямолинеен? Как может оказаться — это две большие разницы. И уж кому-кому, но только не тебе сейчас придерживаться общепринятого мнения».

— Да понял я!

Этот вопрос тоже надо прояснить. Что дальше? Похоть? Да, Гизборн известный в округе бабник, и женщинам он нравится. Не всем поголовно, но и его привлекает не любая, а только молодые и красивые. Робин мог понять и ту, и другую сторону. Гизборн, как и сам Робин, молод, и следует признать, что внешность у него приятная. Черт подери, очень приятная, пусть и не писаный красавец. Неплохо сложен. Нет, прямо скажем — отлично сложен. А что он любит женщин... Если уж на то пошло, Робин их любит тоже. Нет, он никогда не опустится до измены Марион. Лилит не в счет, его околдовали, и у него помутнение случилось! Но все равно при виде красивой женщины или девицы мысли в голову приходили... разные и много.

«И не про женщин тоже. Но ты таких мыслей боишься и стараешься от них поскорее избавиться, особенно если в голове вдруг появляется весьма конкретный образ, с кем бы это проделать!»

— Сволочь!

«Можно подумать, от этого ты перестанешь представлять всякое!»

Может, если бы Марион давала ему почаще, все эти мысли приходили бы пореже. Вот только они с Марион занимались любовью редко, не чаще раза в месяц, или и того... меньше. А хочется-то каждый день, не по разу и особенно с утра! Сегодняшнее утро не стало исключением, хотя должно было, все-таки Робин здорово ослаб. Но этой части тела почему-то ничего не сделалось. У Гизборна то же самое было, он отлично видел. Нет, все-таки чертов норманн ничего и никого не стесняется, бесстыжая рожа. Но, в отличие от Робина, он свободен в выборе и пользуется случаем. Может быть, прямо сейчас и пользуется. И, может быть, немного более... неуемно, чем другие. Но Робин бы тоже пользовался на его месте.

В общем, упрекать Гизборна за такие вещи... Так, лучше оставить эту тему от греха подальше и подумать, что есть еще. Злобный?

«Злобный или озлобленный?»

— Неважно!

«А если подумать?»

— Ну... э-э-э...

«Ладно, оставим в покое душевные качества и обратимся, так сказать, к материальной части».

— Это в смысле богатства? Он же норманн, а значит, должен быть состоятельным!

«Что-то не похоже».

Те пожитки, которые они тогда перетрясли, свидетельствовали скорее об обратном. Если уж совсем откровенно, свидетельствовали они о бедности. Два кинжала, очень простых, кстати. Парадное блиородовых цветов. Золотая рыцарская цепь. Ну, сапоги не сильно новее тех, что на нем были. Вот и все. Даже шпор не было золотых, а должны. Куча каких-то свитков в отдельной шкатулке была, а золота и драгоценностей — ни следа... Уилл в запале эту шкатулку аж об пень разнес в поисках тайника. Не нашел. В общем, все, кроме цепи, пришлось запихнуть в мешок и вернуть Гизборну. С шерифа навар был куда больше. Там и тряпки были роскошные, и цепь потолще. Коня тоже пришлось вернуть, продать это черное дьявольское отродье и самый ушлый торгаш не смог бы. Они пробовали, больше не хотелось, не нужен им был этот адский конь ни даром, ни с деньгами.

«Забудь про богатство. Что с Гизборном дальше? Друзья у него кроме тех брабансонов есть? Что-то не слыхать».

— Не сказал бы, что Гизборн с этими наемниками дружил. Скорее, он с ними когда-то служил.

«Вот именно что служил!»

Так вот к чему было сказано, что Гай жил в лагере на несколько сотен человек. Он воевал! Где? В Святой земле или в Нормандии? Как бы узнать? Что еще? Семья. Живы у него отец, мать, братья, сестры? Или, например, откуда он? Он ведь не здешний, поговаривали, что откуда-то из Глостершира или вообще севернее. Хотя могли и соврать. А еще он вроде как безземельный. Если это правда, почему так получилось? Младший сын в семье? По слухам, там темная какая-то история.

«Ты принимал на веру все, что говорят о Гизборне, и до сих пор не утруждал себя даже малым подозрением. Не говоря уже о том, чтобы досконально проверить все эти факты. Что вообще-то неосмотрительно, потому что можно упустить очень важные детали. Врага стоит знать лучше, чем самых близких друзей, чтобы избежать сюрпризов».

— Да, знаю я, угомонись!

Робин понимал, что и правда вел себя слишком легкомысленно в отношении Гизборна. А теперь пришла пора наблюдать за своим врагом как можно пристальнее и выяснить, насколько возможно, кто он такой на самом деле. И начать лучше с повседневных мелочей.

***


Гай вернулся через через четверть свечи, но, как и утром, не проронил ни слова, просто поставил на лавку миску с яйцами и занялся камином. Робина это заинтересовало. Если яйца предназначались на обед, может быть, Гизборн тоже любит их? Робин вот любил, даже сырые, и съесть мог неимоверное количество, что всегда злило отчима и его жену. При мысли о яйцах желудок подвело от голода. Но мысли не оставляли все равно, и загадочные мотивы Гизборна Робина очень беспокоили. Причем мысли эти перетекли немного в другое русло. Вспоминая обстоятельства и детали их встреч, Робин стремился понять, с чем же он сталкивался.

«Почему, несмотря на все твои старания, так и не удалось его сломать, а? Ведь ты не раз пытался».

— Я не пытался, просто...

«Что — просто? Бил из любопытства? Да ты, оказывается, живодер! И чем ты лучше него тогда?»

— Я просто хотел...

«И чего же ты хотел? Унизить?»

Особенно в первый раз. После такого унижения, другой бы на месте Гизборна... И та история с Джанет. Или когда король приезжал. И принц Джон. Все эти удары наносили рыцарю урон, но какой именно? И насколько серьезный? Кажется, Робин лишь единожды попал почти в «яблочко» — когда они спасали евреев. Конечно, неимоверная глупость со стороны Гизборна, но неужели в те мгновения он и был уязвимее всего?.. А вскоре тот был опять непрошибаем. И уже через месяц Робин снова не понимал, что ему делать, как он вокруг Гизборна ни крутился. Пришлось связать, чтобы потом... Про «потом» вспоминать совсем не хотелось. Но надо же как-то разговаривать.
— Гизборн?
Молчание.
— Гай?
Молчание.
— Я могу поклясться, что никто ничего не узнает.
— Любишь ты клясться, как я погляжу...
Ну наконец-то, а то Робин решил, что его, так сказать, хозяин вдруг онемел.
— Я просто пытаюсь тебя... — говорить «понять» не особенно хотелось, но сказать что-то было надо, и он выпалил: — Хочу узнать тебя получше, раз уж так получилось. Ситуация располагает.
— Для чего?
— Чтобы понять тебя.
— Меня? Ты хочешь понять, почему я не сдал тебя шерифу, но не можешь.
Сучьи потроха! И после этого кто-то еще говорит, что Гизборн тупица?

«Врать надо убедительнее, вот что!»
— Без тебя знаю, заткнись!

— Ну, начать можно и с этого...
— Значит, мотив с подарком на день ангела тебя не устраивает?
— Прости, но я в это не верю.
— Локсли, я, может, не верю в твою бескорыстность и помощь крестьянам и считаю, что ты просто разбойник, по которому петля плачет. А Сын Хэрна и все прочее — это так... фазаний хвост.
— Можешь верить или нет, но от этого...
— Да-да-да! Вот именно. Не продолжай, я тебя понял. Мне неясно только, зачем это вашему Хэрну? Чего он хочет добиться? Это ведь его идея, ты бы до такого точно не додумался, хоть с дуба рухни головой об корень! Он играет тобой, как куклой, а ты...
Робин, уже открывший было рот, осекся. С такой позиции он свои отношения с отцом не рассматривал. Но смысл в этом был, и от этого стало больно.

«А ведь он прав».
— Нет, не прав. Хэрн не может так поступить!
«Может».

— Да как только ты перестанешь быть ему нужен, он избавится от тебя...

«И тут он прав».
— Заткнись!

— Гизборн!
— Да не рычи ты. Думаешь, шериф чем-то от него в этом отличается?

«А тут он тем более прав».
— Точно!

Робин замер, ухватившись за внезапную мысль. Сделать хоть что-нибудь, что идет вразрез с желанием и приказом шерифа. Назло! Как же, видимо, де Рено достал Гизборна. Вот и мотив... Или нет?
Напряжение между ними ослабло, но Робин не мог избавиться от чувства, что Гизборн все время ждет нападения. Старается вести себя спокойно, разговор вот поддерживает. С ним, оказывается, можно разговаривать, хоть тема ему не нравится, раздражает его. Разговаривает — и все равно ждет какого-нибудь подвоха. В иное время Робин, пожалуй, так и сделал бы... наверное. Однако сейчас у него не было ни сил, а значит, и возможности победить, ни, что самое страшное, желания это делать.
— Знаешь, Гизборн, не хочешь, не говори, почему ты меня спас, и зачем тебе это понадобилось. Просто сочтемся при случае. Так ты сказал, что я здесь гость? А в этом доме гостей кормят?
И тут Робин получил редкое удовольствие — наблюдать ошарашенное выражение на лице Гизборна. Правда, к его большому сожалению, тот быстро пришел в себя и снова надел свою непроницаемую холодную рожу. Напряжение полностью не исчезло, но хотя бы немного рассеялось, а то его можно было уже ножом резать.

Глава IV


Гай с раннего утра пребывал в мрачном и подавленном настроении из-за похмелья и сожалений. Надо же было сболтнуть Локсли всякое, чего тому знать не положено. Пить не стоило вовсе, но... Приперся аббат Хьюго с сообщением, что шериф вернется позже, чем оговаривалось при отъезде, и теперь он желает проследить, все ли хорошо. Издевается он, что ли? И так практически безвылазно живет в замке. Но это мелочи. Главное событие случилось чуть позже: лесники опять поймали браконьеров, среди которых — и кто бы удивился? — было несколько прислужников аббата. Тот мигом примчался, как на метле, с воплями освободить его людей. Гай посмотрел на все это, плюнул, всучил церковнику двух его смердов и указал на дверь. Хьюго оскорбился до глубины души, в очередной раз пригрозил отлучением, но все же уехал. А Гай отправился наверх, к своему... ладно, пусть будет гостю. Отправился, правда, через кухню, где совершенно бездумно приложился к бочонку с элем, а прихваченное в подвале вино довершило начатое.
И следует признать: когда Гай заявлял, что знает Локсли, он слегка погорячился. А может, и не слегка. О Локсли он знал мало, и все эти знания крутились вокруг трех больших фактов.
Локсли — разбойник, со всеми вытекающими. Локсли — сакс, тоже со всеми вытекающими. Локсли — Сын Хэрна, икона для смердов, предмет их обожания и почитания. Первые два факта ясны и понятны даже козе, третий оставался для Гая загадкой. Но раз он есть, его нужно учитывать. Далее шла россыпь разных деталей, которые в сумме своей давали немного.
Вот, собственно, Робин из Локсли... Деревни уже давно нет, но она была, и Локсли настаивал, что это его родина. Как бы вызнать, не привлекая внимания де Рено, что там произошло? Кто может знать хоть что-нибудь? Старик Лифорд? Его расспрашивать не хотелось. А кого еще? Гай краем уха слышал, что там убили какого-то Эльфрика из Локсли, но кто он такой? Владелец того манора? Если это было убийство, вдруг в архиве остались записи? Правда, их могли, как говорит аббат, подкорректировать. Учитывая, что оба де Рено тут с незапамятных времен сидят и такое вытворяют, то не исключено. Ладно, архив никуда не убежит, а вот разбойник может.
Так, а что про родину и семью? Леди Марион Лифорд и ее отец сэр Ричард — тесть Робина Гуда, прости Господи. Марион, что называется, икона для самого Локсли, а сэр Ричард... Вряд ли они тесно общаются, но в помощи друг другу не отказывают наверняка. Это интересная мысль. Итак, Марион Лифорд — единственное уязвимое место Локсли, ради нее он пойдет на все. На все? А точно на все? Икона-то иконой, но когда хотел выпендриться перед королем, в расход пошла и женушка. Сам Гай в жизни бы не стал стрелять в мишень, которую держит любимая женщина, хоть каким мастерством обладай! А Локсли к тому же был пьян! Так что еще вопрос, насколько этот лесной придурок любит и ценит жену. Ценил бы и любил, не говорили бы, что он как-то связался с ведьмой. Околдовали его? Как же! Просто Сын Хэрна ищет отговорки, как и простые смертные. А все почему? Потому что жена за походы по девкам ему яйца оторвет и не посмотрит, что он Сын Хэрна. И правильно сделает. Женился на благородной леди — не валяй селянок по сеновалам. Она ему, с одной стороны, такую честь оказала... И с другой стороны — тоже честь. Так что пусть Локсли соответствует, а не выделывается.
Что у него еще ценного, кроме жены? Его шайка не в счет, хотя он своих не бросает. По сути, единственная достойная черта. Правда, может, и не единственная... В общем-то, и все, не густо. Дальше мелочи, вроде заносчивости, гордости, претензий на благородство и исключительность. Но ведет себя при этом как самый обыкновенный паскудный сакс, начисто лишенный всего перечисленного. Зато покрасоваться любит, обожает хвост распускать. Стремление помочь несправедливо обиженным, если копнуть, выглядит простым сованием носа не в свое дело. Заодно и поживиться можно. И чем он в этом от братцев де Рено отличается? Ничем. Просто придумал себе красивое оправдание и периодически подкидывает смердам монет, как собакам костей. Вот они перед Локсли и стелются. И никого из них не интересует, что этот прохвост в жизни честно не работал, исключительно браконьерствовал! Мельница не в счет — там жулики почище пекарей. Вот где он всего этого понабрался-то!

---

Пространственно-временной континуум или Робин Гуд начало

Название: Пространственно-временной континуум или Робин Гуд начало
Автор: Silkary
Размер: мини, 1663 слов
Пейринг/Персонажи: Робин Локсли, Гай Гизборн, Роберт Хантингтон и д.р.
Категория: джен
Рейтинг: G
Предупреждения: Предканон
Краткое содержание: Персонажи случайно оказываются в одном месте в одно время, не догадываясь, что им еще придется встретиться в будущем...

Среди благородных и прославленных
городов мира, город Лондон,
столица королевства англов,
особенно возвеличен молвой, более других
обладает богатством и товарами
и выше других вздымает голову…
Уильям Фиц-Стефен, конец 12 века

4 сентября 1189 года

Мэтью внимательно осмотрел телегу, поправил упряжь и довольно хмыкнул. Все-таки молодец он, что не послушался жену и рискнул отправиться с товаром в Лондон. Спору нет, путь неблизкий и дороги нынче небезопасны, зато удалось получить за проданную муку хороший барыш, в Ноттингеме ему ни за что столько не заработать. Благородные господа привыкли ни в чем себе не отказывать, а на коронацию принца Ричарда их собралось со всего света столько, что в городе яблоку негде упасть; всех надо кормить, и товар у ноттингемского мельника едва с руками не оторвали. Мэтью незаметно пощупал спрятанный под одеждой кошель и еще раз довольно ухмыльнулся. Теперь бы домой поскорей, тут что-то затевается такое… Какое именно «такое» он вряд ли мог объяснить, но точно старый опытный волк, Мэтью за милю чуял грозящую беду и давно понял – хочешь уцелеть, держись от всех возможных заварушек подальше. Так что пора, пора домой…
Он приехал в Лондон вместе с людьми Ричарда Лифорда и назад думал вернуться с ними же, но вчера узнал, что сэр Ричард возвращаться в Ноттингем не намерен, потому как отправляется с новым королем воевать в Палестину. Дело Божье, только теперь ехать одному, вернее, вдвоем с приемышем Робином. Парень еще сопляк, но уже хороший помощник и стреляет лучше всех в округе, а появляться на дорогах Англии с луком никому не заказано, это же не королевский лес. С Божьей помощью доберемся.
Только где его носит, этого Робина? Мэтью огляделся вокруг и торопливо стянул с головы войлочную шапку – в дверях постоялого двора появился сэр Ричард Лифорд вместе с дочерью и еще каким-то господином. Юная леди, как и положено благовоспитанной девице, стояла за спиной отца, скромно опустив глаза, а тот второй, похоже, был важная птица: «Ишь ты, надувается спесью, что твой гусак, а сам росточком-то едва сэру Ричарду до плеча,» - отметил про себя мельник.
И хотя знатные господа, занятые разговором, не обратили на него никакого внимания, Мэтью поклонился пониже - на всякий случай, спина не переломится.
А-а, вот где этот бездельник – Робин притаился за углом конюшни и, не замечая никого вокруг, нахальнейше пялился на хорошенькую лифордову дочку, даже рот раскрыл - ни дать ни взять, галчонок.
- А ну, пойди сюда, - сердито гаркнул приемный отец, и мальчишка, залившись краской до самых корней своих непослушных черных вихров, бросился к повозке. Мэтью снисходительно усмехнулся, и его мысли приняли более приятный оборот – повзрослел парень, о женитьбе ему думать, конечно, рановато, но невесту присматривать уже пора, благо, этого добра в округе полно, а за такого молодца, как Робин, любая с радостью пойдет.
Робин уже взгромоздился на передок телеги, Мэтью напоследок еще раз проверял, хорошо ли укрыты мешок с солью и взятая в дорогу провизия, когда к ним подошел один из людей сэра Ричарда.
- Видал? – спросил он, кивнув на того важного недомерка, который все еще беседовал с милордом Лифордом на крыльце, - знаешь, кто это?
- Гм, - отозвался мельник, всем своим видом давая понять, что не знает, да и нет ему до этого никакого дела.
- Сам милорд де Рено, - продолжал подошедший, - старший брательник настоятеля из аббатства Святой Девы Марии…
- Эм.. кхм, - Мэтью недовольно покосился на болтуна, прислушиваясь к доносящимся с соседних улиц шуму и крикам.
- …и наш новый шериф! – закончил лифордский слуга с таким гордым видом, точно шерифом назначили его самого.
- Новый или старый, мне его не варить – буркнул в ответ Мэтью и озабоченно спросил – скажи-ка, приятель, а что это там творится на улицах?
- Евреев бьют, - беззаботно ответил «приятель», - ты через Стрэнд поезжай, там потише.
Мэтью кивнул, уселся рядом с Робином, и телега двинулась.

Они без приключений проехали уже почти половину пути до городских ворот, когда из узкого переулка едва не под копыта старой мельниковой кобылы выскочили эти двое. Вернее, четверо – перепуганная женщина держала на руках младенца, а за руку мужчины цеплялась большеглазая кудрявая девчушка. Робин едва успел натянуть вожжи, и раздосадованный Мэтью собрался было покрыть раззяв отборной бранью, как мужчина бросился к нему со словами:
- Достопочтенный господин! – сроду Мэтью никто так не называл, и ноттингемский мельник озадаченно замолчал.
- Достопочтенный господин, - торопливо продолжал незнакомец, - вы уезжаете из города?
- Ну да, в Ноттингем едем, - удивленно ответил Мэтью.
- Прошу вас, возьмите нас с собой, - попросил мужчина, тревожно озираясь вокруг. Он был примерно одних лет с Мэтью, одет богато, но на благородного не тянул; похоже, торговец или вроде того… Чего ж он так перепугался?
- Я хорошо вам заплачу, - добавил мужчина, и до Мэтью, наконец, дошло, кто они такие.
- Э, нет, приятель – решительно заявил он, отстраняя незнакомца с дороги, - даже и не думай. Не то, чтоб я имел что-то против евреев, но если попадемся, - Мэтью прислушался в доносящемуся со всех сторон шуму, - то и нас не помилуют, а это мне ни к чему. Отойди, дай проехать!
Мужчина растерянно оглянулся, и тут его жена схватила мельника за руку и отчаянно взмолилась:
- Ради Бога Всемилостивого, господин, спасите хотя бы наших детей! У мужа в Нортгемптоне живет брат, прошу вас, отвезите их к нему… - ее голос прервался от судорожного всхлипа, - помогите нам, у вас ведь тоже есть дети!
Этого еще не хватало! Мэтью сердито отвернулся и наткнулся на гневный взгляд Робина. Парень и не думал ехать дальше; натянув поводья, он с возмущением глядел на приемного отца, чем разозлил того окончательно. Много он понимает, молокосос! Евреев-то пожалел, а о матери и Маче подумал? Случись чего, кто их пожалеет?
Мэтью резко выдернул руку из женских пальцев, свирепо глянул на перепуганных людей и, неожиданно для самого себя, рявкнул:
- Забирайтесь! Живо!
Наблюдая, как глава семейства суетливо помогает взобраться на телегу жене и дочке, мельник хмуро спросил:
- Звать-то тебя как?
Мужчина учтиво склонил голову:
- Джошуа де Тальмон к вашим услугам.
Да уж, услужил ты мне, приятель, ничего не скажешь!
Незваных попутчиков укрыли мучными кулями и дерюгой, припорошили сверху сеном, и Мэтью от души взмолился, чтобы девчонке не вздумалось невзначай захныкать или же младенцу не вовремя запищать. Сохраните, Святые угодники, всех, кого положено, и меня, дурака, заодно!

Но у святых сегодня, похоже, были другие дела, и им не было нужды до молитв ноттингемского мельника. Когда оставалось совсем недалеко до Смитфилда, Робин умудрился со всего маху угодить колесом в рытвину с водой, и взметнувшийся фонтан жидкой грязи окатил с ног до головы светловолосого юношу благородного вида, стоявшего у дороги. Тот от неожиданности аж подскочил на месте, а Робин, не сдержавшись, прыснул со смеху.
- Ах ты, грязная свинья! – заорал светловолосый, и Мэтью понял, что он еще мальчишка, просто слишком рослый для своих лет.
- Простите, милорд, я не нарочно, - начал было оправдываться незадачливый возница, но забрызганный грязью недоросль разъярился не на шутку:
- Еще бы ты сделал это нарочно! А ну, поди сюда, холопское отродье!
Робин гордо вскинул голову, явно не собираясь подчиняться, а Мэтью, помянув про себя всю свою родню до десятого колена, попытался исправить положение:
- Простите нас, ваша милость, - затараторил он и показательно отвесил приемышу подзатыльник, - уж я ему задам, видит Бог, всю шкуру спущу…
- Я сказал, поди сюда, чертов сакс!
Вот еще наказание, придется выдержать трепку от этого щенка, иначе он не отстанет.
- Недостойно нападать на того, кто не может ответить!
Мэтью удивленно обернулся на звонкий голос и увидел еще одного молодого господина. Будь он неладен, этот Лондон – тут в собаку плюнешь, в лорда попадешь.
Испачканный тоже повернулся в сторону неожиданного заступника:
- Вы что-то сказали?
- Я думаю, Вы слышали, - прозвучало в ответ.
Со стороны этих двоих можно было принять за братьев – оба высокие, светлоголовые, с одинаковым гордым выражением на еще мальчишеских лицах, но Мэтью некогда было их разглядывать – он выхватил вожжи из рук Робина и хлестнул свою старушку Мэй, торопясь убраться отсюда подобру-поздорову.
- Не тебе учить меня достойному поведению, сопляк, - взвился первый, хватаясь за висящий на поясе кинжал.
- Отчего же, я готов заняться этим прямо сейчас, - с усмешкой ответил второй.
Улыбка у него была нахальная и чертовски обаятельная, но его соперник обаяния не оценил:
- Ты ответишь мне за оскорбление..
- Гай, прекрати сейчас же!
Дело явно шло к драке, но крепкий темнобородый человек встал между несостоявщихся поединщиков, испепеляя первого мальчишку взглядом.
- Отец, я..- попробовал было возразить тот.
- Заткнись! – мужчина повернулся ко второму юноше и поклонился, изо всех сил изображая учтивость, – милорд Хантингтон, примите извинения, мой сын бывает несдержан…
По раздосадованному виду молодого Хантингтона было заметно, что внезапное вмешательство ему совсем не по вкусу, и он предпочел бы драку, но и к нему уже спешил слуга в черно-золотом сюрко:
- Милорд Роберт, Вас кличет Его светлость!
С сожалением вздохнув, Роберт последовал за слугой, а Гай, не обращая внимание на шипение отца: «Ступай за мной, тебя и на миг нельзя одного оставить», огляделся вокруг, но телега с нахальным мальчишкой-саксом уже скрылась из виду.

- Даже моему терпению есть предел! – граф Дэвид Хантингтонский и не пытался сдерживаться, отчитывая непутевого сына, - И чем Вы только заняты? То упражняетесь в драке на палках, точно какой-то пастух, то бьетесь с дворней на кулачках, точно портовый грузчик, а сейчас готовы были затеять свару прямо посреди улицы. Когда, наконец, Вы начнете вести себя достойно?
- Защиту униженных и восстановление справедливости Вы не считаете достойным поведением, отец? – дерзко ответил Роберт, и старый граф обреченно возвел глаза к потолку. Только послушайте его – «восстановление справедливости»! Святой Томас, что творится в голове у этого парня?!

- Когда, наконец, ты научишься думать, прежде, чем что-то делать? – рявкнул Эдмунд Гизборн, свирепо глядя на пасынка.
- Но он оскорбил меня, отец, - Гай и не старался казаться раскаявшимся, - была задета моя честь!
- Невелика важность! Гляди-ка, какие мы гордые – «задета моя честь!», - Эдмунд презрительно усмехнулся, - тот щенок – сын одного из самых влиятельных людей королевства, а в наше проклятое время одно льстивое слово знатному вельможе стоит дороже взятой крепости. Мне пришлось многое испытать на собственной шкуре, прежде, чем это понять, и тебе я даю этот совет даром, а вот воспользуешься ли ты им.., - Гизборн-старший взглянул на упрямого мальчишку и безнадежно вздохнул.

- Наше дело – зерно молоть, - продолжал свою речь Мэтью, хотя Робин едва делал вид, что слушает, - а остальное тебя не касается…
Вообще-то у мельника не было никакой охоты читать парню наставления – этот самый Джошуа не поскупился, расплачиваясь со своим спасителем, до дома оставалось проехать всего-ничего, и настроение у Мэтью было превосходное, но кто, если не он, научит мальчишку уму-разуму?
- Не попадай в передряги и тебя не тронут, - назидательно закончил приемный отец.
Робин молчал. Его задумчивый взгляд был устремлен на вековые деревья Шервудского леса, над которыми все выше поднималось солнце. Начинался новый день.

---

Друг мой враг

Название: Плохой день
Автор: alisahansen
Бета:  volhinskamorda
Размер: мини, 1487 слов
Пейринг/Персонажи: Робин из Локсли и его внутренний голос, остальные мельком.
Категория: джен
Жанр: юст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: В хорошие дни этот голос не появлялся вовсе, а в плохие от него было не избавиться.
Примечание: таймлайн «Ведьма из Элсдона»
Размещение: запрещено без разрешения автора

Если бы кто-то спросил у Робина Локсли, кого он терпеть не может больше всего и потребовал бы предельно честного ответа, то ответ этот весьма удивил бы. Все дело было в том, что самой ненавистной Робину персоной был вовсе не пресловутый Гизборн и даже не шериф. Больше всего Робин не мог терпеть, того, кто все время сидел у него внутри, и за глаза иначе как «язвой» не именовался. Но сие было большой и страшной тайной. В хорошие дни этот голос не появлялся вовсе, а в плохие от него было не избавиться.

Тот день, когда Уилл притащил к ним Джаннет, начинался просто великолепно. «Эту язву» было не слышно уже почти месяц, с тех самых пор, как они поцапались из-за Гизборна и тут…

«Я понимаю, что Скарлетт хочет забыться в объятиях женщины, но что-то мне она не нравится».
— Смилуйся, Хэрн, я уж думал…
«Не дождешься!»
— Ладно, что ты придираешься? Главное, что она нравится Уиллу.
«И твоей жене она тоже не нравится. Какая-то она… мутная!»
— Ой, изыди, надоел!
«Ну, если ты настаиваешь…»
— ДА!

Когда выяснилось, зачем к ним в лагерь попала эта травница…

«Что я тебе говорил?»
— Ты заткнешься?
«Ты меня никогда не слушаешь! Вот, например, когда я тебя предупреждал, что этот твой лопух зарится на твой лук и через него ты вляпаешься в историю, ты меня послушал? Ты сказал…»
— Не оскорбляй моего названного брата!
«Вот именно!»
— Его отец погиб защищая нас, свою семью, между прочим!
«Семью? А ты-то тут при чем? С каких пор ты стал его семьей?»
— Я…
«И с чего бы это Мэттью-мельнику так геройствовать? Защищал он! Раньше за ним такого не наблюдалось, но зато наблюдалось другое. Помнишь, когда вы с Мачем должны были отвезти мешки в поместье Торнтонов? Ты вместо того, чтобы следить за ним, отправился на свидание к дочке пасечника Хельге, а у Мача по дороге «пропало» — пропало ли? — два мешка. В общем, когда запахло жареным, Меттью-мельник живо прикинулся дураком и сделал вид, что ничего не понимает. И свалил все на вас и ваше разгильдяйство. А вы тогда отделались только чудом! Всыпали всего-то полдюжины плетей. А Торнтона ты знаешь, его обдурить практически невозможно. Если уж твой названный отец умудрился обмануть его, так почему не смог Гизборна, а?»
— Опять ты за свое! И что же, по-твоему, там произошло?
«У тебя была возможность все выяснить, но ты очень торопился. Не помнишь разве?»
— Я поступил правильно, я вообще мог...
«Не ври! Не мог. Во-первых, я тебе не позволил, а во-вторых... Кстати, а зачем тебе сейчас весь этот балаган?»
— Я должен спасти Томаса из Элсдона. А ты сейчас заткнешься и не будешь мне мешать.
«Все-все, молчу».

Но чтобы спасти Томаса надо как-то попасть в замок, так почему не воспользоваться тем, что Гизборн у них? В этих доспехах можно пройти через охрану, и никто не догадается…
— Раздевайся! — скомандовал Робин Локсли стоящему перед ним рыцарю. Тот смерил его презрительным взглядом.
— И не подумаю!
— А вот я думаю, что с кинжалом у горла ты станешь сговорчивей! — и Робин, вытащив свой кинжал, приставил его к шее рыцаря.
— Разве? — не впечатлился тот.
— Я могу тебя убить.
— Валяй! Труп раздевать легче не будет.
Вот умеет этот мерзавец сохранять присутствие духа даже в такой ситуации.
«И об этом я тебе тоже говорил», — пронеслось в голове весьма ехидно, но Локсли отмахнулся и продолжил:
— Гизборн, ты, кажется, не понимаешь всей серьезности своего положения. Или ты сейчас снимаешь…
— Тебе надо, ты и снимай!
«Вообще-то, он не так уж и неправ».

С трудом расстегнув застежки на бригандине, Робин едва не выронил ее из рук, когда стащил с Гизборна. Ну и тяжелая же штука! Увидев его недоумение, Гизборн усмехнулся, и захотелось стереть с лица эту ухмылку.
— Сколько стоит твоя жизнь, Гизборн?
— Дурацкий вопрос, Локсли.
— На который, тем не менее, я хочу получить ответ.
— От кого?
— От тебя.
— А прошлого раза тебе было недостаточно?
— Не зли меня.
— Много чести будет.
— А что если я спрошу шерифа?
— Иди, спроси, но от этого цена не возрастет.
— Вот, кстати, это я как раз и собираюсь сделать!
— Давай-давай, катись и тебя там убьют.
— Не убьют. Меня защищает Хэрн.
— Сумасшедший!
— А вот кто защитит тебя?

Привязанный к бревну рыцарь шипел и плевался, но… добиться от него хоть чего-нибудь было невозможно.

«И что ты дальше делать будешь?»
— Мне нужно как-то добиться от него выкупа. У него должны быть деньги. Он рыцарь.
«Но, он же тебе сказал, что его жизнь ничего не стоит. Еще тогда, между прочим. Так чего ради ты устроил весь этот цирк?»
— Мне нужно спасти Томаса.
«Разве я спорю, но хочу тебе напомнить, что так ты опять упускаешь…»
— Молчать!
«Как скажешь».

Томас сидел за спиной Робина, мелко трясся и поминутно икал. Это от перенапряжения и испытанного страха, это пройдет. Главное, что все позади, и они возвращаются домой. Как же все удачно прошло, хвала Хэрну!

«Очень изобретательно, со вкусом и даже изящно».
— Опять ты!
«Угу... вот только хотел тебе сказать, какой талант пропадает в этой глуши!»
— Не издевайся!
«Я? Да избави этот твой Хэрн! Идея целиком и полностью принадлежала тебе, я просто пытаюсь найти в ней положительные моменты и похвалить тебя за проявленную…»
— Делай это молча!
«Хорошо-хорошо! О, гляди-ка, тебя чуть с цветами не встречают! Герой, ты наш».
— Заткнись!

Нежные объятия и поцелуй Марион на миг заставили его забыть обо всем. А потом он с удивлением увидел как Тук, подобрав рясу, чуть ли не кубарем скатился к берегу…

«Ты сейчас стоишь тут и думаешь, чего это Тук так быстро куда-то помчался? А ты сам-то ни про кого тут не забыл?»
— Смилуйся Хэрн! Только не это!
«Это-это! Оно самое!»

Они уже вытащили Гая на берег и теперь просто стояли над его телом, содрогающимся в рвотных судорогах. Он был едва жив, но все равно жив, и это подозрительно радовало. Хуже того, Робин чувствовал, что изрядно перепугался за него. Даже в замке он так не… нервничал, хотя опасность была не шуточная. Однако там все обошлось. А здесь обошлось? Гизборн обессилел настолько, что был практически без сознания. А ведь они все это время его… Сколько так можно выдержать?

«А ты сколько бы выдержал?»
— Заткнись, без тебя тошно!
«Я-то заткнусь…»

— Положите его... вон туда, под дерево… Тук , у нас есть что-нибудь выпить покрепче?
— Где-то было немного джина… Сейчас принесу.
Монах сунул своему вожаку в руку бутыль, тот вытащил пробку и хлебнул из горлышка. По жилам растеклось тепло, и Робин облегченно вздохнул, а потом решительно направился к лежащему неподвижно Гизборну. Попытка влить в него хоть сколько-нибудь бренди провалилась с треском. Робин устроился рядом, приподнял его и повторил попытку еще раз. Наконец, тот закашлялся, но все же сделал глоток. Глаза приоткрылись, и синий взгляд полоснул ненавистью. Робин неожиданно для себя смутился.

«И чего ты добился?»
— В каком смысле?
«Дурак!»
— Кто, он?
«Ты!»

Робин все еще поддерживал рыцаря и чувствовал, что его тело холодно как лед. Тот дрожал, но в его глазах не было ни капли страха, он просто замерз от долгого пребывания в воде. В голове промелькнула мысль, если бы у Гизборна было чуть больше сил, то он, скорее всего, попытался бы уже напасть. Но сейчас он был просто измученным человеком, который еще толком в себя не пришел.
— Когда…— Робин хотел сказать, что когда рыцарю станет получше, тот может покинуть их лагерь, и никто не будет ему мешать, но почему-то не решился и скомкано произнес: — В общем, можешь уезжать.
— Отойди от меня!
Робин отодвинулся.
— Бригандина останется тут.
— Подавись!
— Вот твой плащ, ты дрожишь…
— Пройдет.
— Я приведу твою лошадь и верну тебе меч.
— Как благородно.
— Га… Гизборн, я… Не испытывай мое терпение.

Всадника медленно удалялся по дороге в Ноттингем, а Робин стоял и молча смотрел ему вслед.

«Смотри-ка, все остались в выигрыше, кроме тебя и его!»
— Это неправда!
«Разве? Томас, получил свою жизнь, его жена-травница получила обратно своего мужа. Кстати, а ты вполне уверен, что она только травница, и что Гизборн к ней приставал?»
— Не заводи старую волынку!
«Я только спросил, но вернемся к выигрышу. Твои люди получили лишний повод тобой гордиться и восхищаться. Еще бы, такое геройство, и они к нему причастны, так что они гордятся и собой заодно. Крестьянам — еще один повод для злорадства. Шериф с аббатом тоже не прогадали. А что получил ты? И он?»
— Гизборн тоже получил обратно свою жизнь — это его выигрыш! А я получил лишний повод для злорадства и чувство собственного превосходства.
«Ой, да ладно! Ему просто повезло не захлебнуться, как тебе повезло не остаться там в замке! Но это не выигрыш и ты это знаешь, так что не прикидывайся! А что до превосходства и злорадства, так этого ли ты хотел, м? Если честно? Ты получил то, что хотел?»
— Да, Томас жив и вернулся домой. Шериф посрамлен и Гизборн...
«Опять? Вот теперь ты не заводи свою волынку! Это тебе так важно посрамить шерифа? Прямо смысл жизни? А при чем тогда здесь Гизборн? И кто хотел, чтобы его оставили в покое? Скажешь, не ты?»
— Он первый начал!
«Кто? Гизборн или все-таки шериф? В детство-то не впадай! И не увиливай. Про Томаса было твое желание?»
— Ну... Джаннет так плакала...
«Джаннет? Если уж на то пошло, это было желание даже не твоей жены, что я бы еще понял. А вот что из всего этого хотел ТЫ? И чего ты ВООБЩЕ хотел?»
— Изыди, язва!
«Я-то изыду, а вот ты... И что ты все стоишь и смотришь ему вслед? Иди, давай, получать свою благодарность и восхищение — люди ждут!»

И голос исчез, а Робин так и остался стоять на дороге, с досадой чувствуя, что упустил что-то важное, но не понимая при этом — что. Только с каждой минутой сердце почему-то наполнялось сожалением о чем-то неуловимом как летний ветер.

Название: Мечты разорванные в клочья
Автор:  alisahansen
Бета:  volhinskamorda
Размер: мини 2891 слов
Пейринг/Персонажи: Гай Гизборн и другие
Категория: джен
Жанр: драма и немного юмора
Рейтинг: G -PG-13
Краткое содержание: Гай вспоминает как попал на службу к братьям де Рено и размышляет над своими перспективами
Примечание: немного преканона
Размещение: запрещено без разрешения автора

Помощник шерифа любил мессы — в это время его никто не дергал, не было слышно ежеминутных воплей на весь замок, и можно было спокойно подумать. Главное — придать себе благочинный вид и время от времени шевелить губами. Неизменно срабатывало еще в детстве. Утренняя месса как ритуал — присутствовать обязан, и есть возможность спланировать свой день хотя бы в крупных деталях. Мелочи все равно оставались на откуп шерифу и случайностям. Эта месса не стала исключением. Но сегодня думы были совсем о другом, и назойливо вспоминалось то, чего не хотелось...

***

— Гай, сын мой, как я рада, что ты приехал! — леди Гизборн встретила его почти у ворот манора. Толпа зевак вокруг, сказать и сделать что хочется нельзя, надо повесить на морду приличествующее событию выражение — все-таки похороны официального отца, чтоб его черти в котел поглубже окунули.
— Я приехал, потому что должен уладить дела с монастырем и присутствовать на похоронах.
«Чтобы плюнуть на его могилу».
— Спасибо тебе. Зайди в дом.
— Не вижу необходимости, после похорон он перестанет быть домом. Монастырское воронье уже слетелось...
— Да, братья из обители святого Андрея уже прибыли…
— Надеюсь, матушка, вы уже собрали свои вещи?
— Да, повозка готова. При мне останутся моя служанка и пара слуг. Сразу после похорон я уезжаю в Керклис.
— Хорошо, а то негоже заставлять святых отцов ждать, когда им отдадут их законную добычу…
— Гай, зачем ты так…
— Пойдемте в церковь, мадам, священник ждет.

Маленький щуплый отец Адам помнил его еще ребенком, которого учил читать и писать. Сейчас священник едва доставал Гаю до плеча и тот наклонился, чтобы обнять его, подумав, что это единственный человек, которого ему было приятно встретить после своего возвращения из Франции. Кроткий взгляд подслеповатых глаз был полон сочувствия и сострадания, и сколько Гай себя помнил, отец Адам все беды и несчастья своей паствы принимал близко к сердцу и старался помочь, когда словами утешения, а когда и заступничества. Возможно, именно ему Гай и был обязан тем, что дожил до раннего отрочества, когда его отправили пажом к графу Глостеру, а ведь могли отправить гораздо раньше и в монастырь. Хотя какой из него монах, прости Господи? Могли и вообще на тот свет отправить.
— Мне очень жаль, Гай! Ой, простите, лорд Гизборн.
— Лорда Гизборна мы сегодня хороним, отец Адам, а я просто Гай.
«Который, вообще-то, и не Гизборн вовсе, если уж на то пошло».
— Тогда можно начинать?
— Начинайте.
Но тут к ним подошел слуга и доложил о просьбе госпожи Клинт позволить ей присутствовать, чтобы таким образом отдать дань уважения сэру Эдмунду.
— Скажи ей, что пока не зароют этого похотливого козла сэра Эдмунда Гизборна, я все еще хозяин этого манора, а леди Маргарет здесь хозяйка. И если эта его драная подстилка, так называемая госпожа Клинт, посмеет переступить порог церкви или прийти на кладбище, то я лично вышвырну ее и прикажу спустить собак.
Леди Гизборн при этом побелела как полотно и уставилась на своего сына. Слуга ушел, а Гай повернулся к матери и сказал.
— Пройдите на свое место, отец Адам ждет.
Какая-то их очень дальняя родственница непонятно зачем приехавшая на похороны, хотела было сесть рядом с ними, но Гай посмотрел на нее так, что она, поджав губы, отошла на другую сторону и присоединилась к челяди. Таким образом, на почетном месте недалеко от алтаря остались сидеть Гай и его мать.

Пока отец Адам творил мессу леди Гизборн почему-то решила, что это хорошая возможность поговорить с сыном.
— Зачем ты так? Она не виновата в том, что...
— А на кого тогда ваш муж тратил весь доход с поместья и даже влез в долги, которые пришлось оплатить мне? Это единственное наследство, которое он мне оставил, из-за чего теперь у меня нет и гроша. К тому же, я защищаю нашу честь, мадам, о которой вы не имеете ни малейшего понятия. И никогда не имели.
— Но нельзя же так…
— А как можно?
Леди Гизборн тяжело вздохнула.
— Ты стал другим, Гай, раньше ты таким не был.
— Я стал взрослым. И вам не кажется, что у меня было много причин, чтобы стать таким?
Леди Гизборн снова вздохнула и попыталась перевести разговор в другое русло.
— Куда ты потом?
— Вам-то какая разница, мадам?
— Разве ты не навестишь Элен?
— Элен сегодня выходит замуж за Генри Стаффорда в церкви Святой Марии в Клитеро. А я хороню здесь этого вонючего козла — вашего мужа.
— Он твой отец, Гай.
— Он не мой отец. Не расскажете ли, кто все же мой настоящий отец?
— Гай, прошу тебя… Но неужели ты разлюбил Элен? Она же так ждала тебя! Она тебя любит, и ты ее тоже, я знаю! Почему ты от нее отказался? Почему ты так поступаешь с любимой женщиной?
Почему он отказался от самой прекрасной, самой лучшей девушки, которую когда-либо встречал? У нее были пышные каштановые кудри и огромные глаза цвета спелой сливы, золотистая кожа, чарующая улыбка и самое доброе, самое кроткое и милосердное сердце.Только она знала его постыдную тайну, но для нее это не имело никакого значения, она любила его просто так, без всяких условий. Так почему же он отказался от такого счастья? Потому что слишком любил ее для того, чтобы обрекать на нищету. Первое, что он сделал, вернувшись из похода — просил руки Элен у ее отца Тибо де Монтроза, но тот отказал, сославшись на отсутствие у Гая средств к существованию. А когда тот попытался возразить, рассказал о выходках Гизборна-старшего, которые были на слуху у всего Ланкастера. Гаю хотелось провалиться на месте от стыда. А старый Монтроз — хитрая лиса. В случае мезальянса Элен теряла бы приданое. Но Гаю на эти земли и маноры было плевать, он взял бы ее и в одной рубашке, если бы ему было куда привести невесту. Если бы у него самого было что-то, что он мог бы предложить. Но сэр Гай Гизборн, и прежде небогатый, благодаря своему «отцу», оказывается, стал еще и нищим. В придачу у него не было никаких хоть мало мальски влиятельных родственников. А Генри Стаффорд — отпрыск знатного и богатого рода — был влюблен в Элен с детства, а она любила его только как друга. Он мог предложить ей и положение, и весьма роскошную жизнь в поместье, которое его отец отдавал новобрачным в качестве свадебного подарка. Да, Генри был одних лет с Гаем, тот достаточно хорошо знал его, чтобы не волноваться за судьбу Элен. Стаффорд был, бесспорно, более выгодной партией для нее, к тому же он был еще и достойным человеком. Если Генри будет любить ее так, как она того захочет, и будет заботится о ней, то Элен полюбит его в ответ. Она еще будет с ним счастлива. А значит, Гай поступил правильно, уступив ее. Ведь с ним ее ничего не ждет. И что толку объяснять это матери. Что она знает о любви!? Да если бы его настоящий отец любил бы ее так, как она про это думала, то ни за что и никогда не бросил бы ее! Потому что с любимыми женщинами так не поступают, как не обрекают их на лишения и страдания. Элен бы просто этого не выдержала. Один ты можешь, если надо, и голодать, и ночевать где придется, но не твоя семья! Жена с детьми и холодный дом с пустым котелком плохо сочетаются. Нет, Гай Гизборн не саксонский смерд, чтобы так жить! Возможно, когда-нибудь, когда он добьется положения, добудет себе поместье и средства или хотя бы приличную должность с хорошим жалованием, вот тогда, может быть, он встретит женщину из благородного рода, которая хотя бы внешне и хотя бы слегка будет похожа на Элен. И даже попытается ее полюбить. Однако, сейчас для него любви не существует. Но это еще не значит, что он превратится в монаха, лучше сразу в петлю. И как все это объяснить этой благородной шлюхе — его матери, которая смотрит на него и ждет ответа?
— Это не ваше дело, мадам.
— Но куда же ты пойдешь?
Вот ведь прицепилась, как репей к конскому хвосту! Зачем ей это сейчас, если буквально год назад ей было плевать, где он и что с ним? Ей просто надо знать, куда своего слугу за деньгами посылать. Вот и все.
— Говорили, что в Ноттингемшире аббатству Святой Марии нужен лесничий. Тамошний настоятель писал канонику епископа Глостера, а тот обратился с просьбой к графу.
— Но это же так далеко...
— Не дальше чем ваш Керклис!
— Да, но лесничий? Ведь ты же теперь рыцарь!
— А у меня есть выбор? После этого всего? Там хоть обещают кров, стол и полшиллинга в день. Или вы думаете, что вы протянете на те нищенские гроши, что будет платить вам монастырь?
— У меня скромные запросы, Гай.
«И мне в это верить? Сейчас, бегу и падаю!»
— Угу… но это будет хлеб, вода и суп из лягушки по воскресеньям... А вам еще слугам платить и лошадей содержать!

— ГИЗБО-О-ОРН!
От этого душераздирающего вопля, да еще многократно усиленного сводами замковой часовни, голова чуть не раскололась на части.
Как, месса уже кончилась? Проклятье! Как же он не заметил?
— А я и не знал, что вы настолько набожны, Гизборн! У вас это с детства или вас так испортило житье под монашеским крылышком моего брата?
Де Рено как всегда упражнялся в остроумии, ну и черт с ним, Гай уже не обращал на это внимания. Сбежать бы куда-нибудь, да не получится! Ему и за невестой шерифа ехать, и церемонию организовывать. Вот аббат Хьюго отвертелся же от этого всего! И отвертелся просто гениально — у него, видите ли, богомолье и поклонение святым мощам в какой-то богом забытой дыре. А для Гая не сработал даже крестовый поход! Нет, где справедливость, а? Вот тут ее нет, а вовсе не там, где про это орет эта крыса Локсли! Правозащитник выискался, мать его!
Пока Гай отдавал приказы, его одолевали сожаления, что он потратил на глупые воспоминания шикарную возможность подумать, что можно будет лично для себя извлечь из этой поездки за невестой шерифа. Ладно, еще не все потеряно, он подумает по дороге.

***

Сопровождая леди Милдред, Гай продолжил свои размышления, благо девица была не болтливая, только бесконечно печальная. Оно, в общем-то, и неудивительно — жених был не завлекательный. Это если мягко говорить. Мысли рыцаря невольно крутились вокруг предстоящей свадьбы его патрона, как это организовать и чем это все может обернуться лично для него. За все это время, что Гай живет в Ноттингемшире, он уже успел побыть много кем, в том числе и лесничим аббата, и помощником шерифа, и его личным стюардом. Совершенно идиотская должность, кстати, что первая, что вторая, что третья. Но с этой свадьбой начинают вырисовываться любопытные перспективы. Вот, например, шериф может его уволить, что было бы просто великолепно. Это сейчас невеста шерифа рыдает в три ручья, а после свадьбы перестанет, и вот тогда… Вот тогда любой здравомыслящий человек на месте де Рено поостерегся бы держать при себе такого стюарда, как Гай Гизборн. Ведь у того репутация! Создать и поддерживать которую стоило, кстати, немалых сил, времени и стараний! И хоть бы кто оценил?

Ну да ладно, главное в этом случае как-то заставить эту репутацию на себя работать. Ведь она не простая, а такая, что его, Гая Гизборна, к красивым, молодым и при этом замужним женщинам нельзя подпускать даже на арбалетный выстрел. А все во избежание всяких нелестных для супругов этих дам последствий. Кроме детей, конечно, благо способы обойтись есть. Нет уж, делать бастардов благородным дамам он не будет! Он, может быть, происхождения и подлого, но зато сам не подлец. Хотя бы в этом! Так вот, если шериф де Рено такой умный и прозорливый, как про себя думает, то он укажет Гаю на дверь и Гай откланяется незамедлительно. Определенно, мысль уехать из Ноттингема начала приобретать особую прелесть и очарование. Ведь Англия не ограничивается этим вшивым городишком, хотя и в других местах могут покривиться, когда услышат кто он такой. Но один он как-нибудь да выкрутится, в конце концов, семьи у него нет и вряд ли будет, а матушка перебьется — она там втерлась в доверие к аббатисе. Так что можно на какое-то время снова затянуть пояс. Хотя он и так перебивается с хлеба на яблоки, козий сыр и эль из вереска. Терпеть это пойло уже сил никаких нет, но другого в здешних местах не варят. Хорошо хоть можно иногда таскать вино из кладовки шерифа. И за обедом перепадает, мяса тоже. Ладно, это все мелочи, главное, что шериф будет вынужден ловить ЭТО сам. Один! То есть, без него, Гая! ЭТИМ, было стукнутое головой о здешние дубы шервудское чучело Локсли! Мысль грела душу и наполняла ее сладким злорадством. Уже ради одного этого стоило попробовать.

Ну, если не получится в Англии, так, на худой конец есть Франция да еще Италия. Можно даже попробовать добраться до Рима. А что? На франкском и на аквитанском Гай говорит, а на итальянском умеет ругаться, благо научился у одного наемника. Так что должно хватить. Непонятно только, на какие финансы все это проделать, но, может быть, у кого-то из тамошних... лордов найдется применение благородному рыцарю? Гаю всегда было любопытно посмотреть как там на юге. Сам то он южнее Шатору не был, но судя по рассказам Вилларе, там очень даже прилично и зимы мягкие, совсем не то что здесь и уж тем более в Ланкастере. Кстати, не таким уж придурком оказался этот Рейнальд, когда Гай помогал ему возвращать у скупщиков краденого тамплиерские доспехи с оружием и когда они договаривались, что Гай будет рассказывать в их командорстве. Никогда еще помощнику шерифа не приходилось столь вдохновенно и столь бессовестно врать. Хотя нет, не врать, а с самым честным и невинным видом энергично поддакивать тому восхитительному вранью, что состряпал Вилларе со товарищи! Это ж вспомнить — одно удовольствие! А некоторые приемы потом на шерифе использовать, так и два! Словом, Рейнальд де Вилларе в каком-то смысле у него в долгу, так что, на худой конец, можно и к тамплиерам податься. Они там хорошо устроились и очень даже не бедно, в общем, жить можно. Протекцию Вилларе устроить может. Или денег у них попросить? Хотя могут и не дать.
А если шерифу на все плевать и он не уволит? Это, конечно, хуже, но и тут тоже может быть весьма приятная перспектива. Леди Милдред, будущая супруга шерифа, очень недурна собой — это раз! И не слишком впечатлена перспективой замужества с де Рено — это два! Сие означает только одно — рано или поздно она утрет слезы и начнет строить мужу козни и устраивать разные пакости. Мелкие и не очень. Это Гай по собственному личному опыту знал — в детстве насмотрелся изрядно. Но здесь по мере сил и возможностей он будет леди Милдред помогать. В конце концов, это его долг — во всем поддерживать, защищать и всячески содействовать супруге своего лорда в делах ее!

И вдруг Гаю подумалось, как было бы прекрасно уехать вот прямо сейчас по этой дороге ото всех сразу. И от де Рено, и от жизни этой убогой, и от матушки, что зарится на его скудное жалованье уже почти что целиком. Было бы на что! И от ЭТОГО чучела, самое главное! Уехать и прихватить с собой леди Милдред. Вряд ли она будет возражать — не хочет она замуж за шерифа, и слепой заметит! А там они договорились бы полюбовно, и он отвез бы ее к родственникам ее матери, что-то она там про них говорила... Придумали бы какую-нибудь историю, почему все так получилось и адью Ноттингем и Шервуд! Ненависть к вам обоим будет жить в моем сердце вечно! Вот только повозка с приданым и десяток солдат свидетелей... Ну, положим, повозке применение найдется, а вот солдаты... Нет уж! Приказали ему доставить, он доставит!

— Стоять! Гизборн, оставь повозку и девушку! — из кустов высунулась наглая разбойничья морда.
Проклятье! Локсли!

И тут в голове пронеслось, что вот же он — шанс! И прямо сейчас! Даже врать ничего не придется! Так почему, собственно, нет? Что он теряет? Да ничего!

***

Человек в коричневом капюшоне сделал знак своим людям и бесшумно натянул тетиву лука, направив стрелу на всадника в синем плаще. Рядом под руку икнул с похмелья приблудившийся давеча к ним менестрель. И если бы не Тук, то тот, увидев рядом со всадником свою возлюбленную, заорал бы во все горло и испортил бы им все засаду!
Предводитель шервудских стрелков не торопился, подпуская отряд поближе, и в тоже время не сводил глаз с их командира. При виде Гизборна в голове мелькали совершенно посторонние и пугающие мысли, что не поскупился Господь рыцарю на привлекательную внешность, но вот на душу и сердце определенно пожадничал. И еще подумалось уж совсем неуместно, неужели сердце это никогда не знало любви? Неужели никто не смог согреть его и растопить этот лед? Или, может быть, как раз из-за любви оно и превратилось в кусок льда, способный теперь только на ненависть и злобу? Локсли старательно отгонял эти мысли, помянув про себя недобрым словом менестреля с его пошлыми любовными балладами, спетыми накануне. Но мысли не уступали назойливостью шервудским комарам. Вот, наслушался на ночь глядя всякой дряни про несчастную любовь, рыцарей и прекрасных дам с подвигами, так чего удивляться, что в голову такое лезет, что смилуйся Хэрн?
Но стрелять передумал — всегда успеется. Сначала должна быть возможность договориться миром. Не получилось.

Но то, что произошло дальше, повергло шервудского стрелка в шок.
— А?
Локсли в недоумении вскинул бровь, когда Гай Гизборн, быстро осмотревшись, схватил поводья белой кобылицы. Но, уставившись на рыцаря, разбойник упустил из вида Алана Дейла. Тот же, подхватив свою лютню, ломанулся через кусты с истошным воплем «Милдред!», а Тук не успел его остановить.
— Как?
Огромные зеленые глаза Сына Хэрна от удивления расширились еще больше, когда Гай пришпорил свою лошадь, и та сорвалась с места в галоп. Язвительный голос в голове заметил ехидно: «Сбежит ведь!»

Да уж, такого фортеля от рыцаря явно не ожидалось, и в голосе Робина Локсли послышалась откровенная паника:
— КУДА? Джон, хватай! Уходит! УЙДЕТ!
Лохматый здоровяк с дубиной выскочил из кустов и, получив рукояткой меча по лбу, повалился в них обратно с воплем:
— Уй!
Его вожак, чертыхаясь про себя на чем свет стоит, вскочил на лошадь и бросился в погоню
— Ну ничего нельзя доверить остолопу! Все приходится делать самому! Ладно, только бы удалось Гизборна поймать!

Название: Лучшая месть
Автор:  alisahansen
Бета:  Shiae Hagall Serpent
Размер: мини, 2 658 слов
Персонажи: шериф Роберт де Рено, аббат Хьюго де Рено, Гай Гизборн, Робин Локсли, вскользь Уилл Скарлет, брат Тук, Марион Лифорд, Иешуа де Тальма
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: R
Краткое содержание: братья де Рено давно мечтают разделаться с Робином Локсли. Гай Гизборн, вроде бы, хочет того же — но какую цену он готов заплатить за это? И готов ли вообще
Предупреждение: описание пыток, пропущенные сцены к сериям «Королевский шут» и «Дети Израиля»

В жизни Гая иногда бывали моменты, когда не оставалось других слов, кроме ругательств. И всякий раз при этом его охватывало нехорошее предчувствие. С приездом короля Ричарда инкогнито, проще говоря, когда он свалился как снег на голову, такой момент и наступил. А потом появился Локсли — и предчувствие сбылось. Гай мрачно наблюдал за монаршими развлечениями и ужимками его приближенных, старых и, так сказать, новых.
Аббат Хьюго шушукался по углам с придворными — с теми, что познатней и побогаче. Шериф же с кислой рожей подсчитывал убытки. Но все ждали, когда его неугомонное величество засобирается восвояси. Король и засобирался, вот как только все деньги собрал, так и засобирался. Выгреб подчистую все, что было, крохобор. Отъезжать намеревался, как и прибыл — тайно. Однако на прощание выдал любопытное распоряжение касаемо нового любимца, Робина Локсли, прощеного разбойника и королевского лесничего. И было оно весьма просто и одновременно цинично: наигрался, уберите. Короче говоря, грязный сакс снова вне закона, вместе со своей шайкой.
«Ну что, Локсли, вот и тебя вышвырнули, как старый сапог. А ведь как ты перед ним выделывался, как паясничал! Или считал, что выскажешь ему все, что думаешь, и он станет тебя слушать?» Гай сам не ожидал поймать себя на таких размышлениях и очень этому удивился.
Но это все мелочи, а вот дальнейшие новости его взбесили, поскольку выяснилось, кому достанется сомнительная честь приказ выполнить — ему, Гаю. И главное — за что? За клочок земли, но где? В Уэльсе. Вот ведь собачий хер в короне! Все равно, что ветер пообещать. Думал, Гай настолько туп и не сообразит, что ему сулят на самом деле? И это после того балагана, что устроили на пиру? Ну как же, к нему проявили снисхождение: шпор не лишили, не повесили, не высекли, а просто мальчишкой назвали в присутствии нового любимца. А любимец скалился и повторял за хозяином, который только что пнул верного пса за преданность и пролитую за него же кровь.
«Неужели, Локсли, ты тогда ничего не понял? Похоже, нет». Самому же Гаю, видимо, следовало радоваться. Ведь ему оказали в своем роде великую честь, предоставив возможность отыграться. Да чтоб они такой честью подавились! Но он все равно пойдет, чтобы посмотреть на физиономию Локсли, когда тот осознает, что король, по сути, предал и его тоже. Хотя в глубине души его будет жаль, ведь Гай хорошо знает, что хотят сделать с разбойником и его людьми братья де Рено...

***

Аббат тихо приоткрыл дверь в один из дальних покоев, где на время приезда короля шериф устроил свою резиденцию. Обнаружив там брата и его помощника, Хьюго с заговорщическим видом протиснулся в образовавшуюся щель.
— Брат мой Робер, правильно ли я понял, что король больше не благоволит новому любимцу?
— Именно так, Хью, — покивал шериф и велел: — Гизборн, запри дверь!
— Надеюсь, ты не собираешься упускать такую возможность? — улыбка аббата была не приятней остальных его гадких гримас, что он пытался за улыбки выдать.
— За кого ты меня принимаешь, братец?
Шериф налил себе вина и устроился в кресле, закинув ноги на изящную резную подставку.
— За очень разумного человека, дорогой брат! И я буду участвовать.
Аббат придвинул второе кресло поближе, махнул рукой Гаю и указал на кувшин с бургундским. Тот отлепился от стены, наполнил кубок, подал его аббату и вернулся на свое место за спиной шерифа,
— Да ради бога, — смакуя вино, проворковал Робер де Рено.
— Но правильно ли ты понял приказ короля?
— Сам посуди, Хью. Король приказал Локсли убить, причем так, чтобы никто не связал сие событие с ним. То есть, тайно. Вот как бы ты это понял?
— То есть, как именно это сделать, речь не шла?
Аббат подался вперед, глаза его заблестели.
— Не шла, Хью, — шериф масляно улыбнулся.
Гая передернуло в первый раз — он понял, зачем его сюда позвали.
— У тебя уже есть мысли на эту тему? — поинтересовался аббат. Откинувшись обратно в кресле, он приложился к кубку и причмокнул.
— Ну конечно, есть, — самодовольно ответил шериф и аж сощурился.
— Не поделишься?
— Отчего же нет? Во-первых, я хочу растянуть это как можно дольше.
— Согласен. Но ты же знаешь, что меня интересуют детали...
— Знаю, братец, знаю! Что ты думаешь про железную клетку? Или, например, сковать вместе руки, ноги и шею и оставить так на два дня?
— Хорошо, но мало.
— А кто сказал, что это все?
— А что насчет старой доброй дыбы? Ты только представь его висящим на вывернутых руках или за крюк между ребер?
— Фу, Хью! Какой у тебя плебейский вкус.
Гая передернуло второй раз. Он судорожно сглотнул и уставился на огонь в камине.
— Не плебейский, а консервативный, — аббат скривился. — Пока будет болтаться на дыбе, можно выпороть его кошкой. Представь, крючки вырывают клочья кожи и мяса, сдирают его с костей...
— Хью, если бы я не знал, как ты развлекаешься втихаря у себя в монастыре, то подумал бы, что ты совсем утратил чувство стиля.
— Сам-то что предлагаешь? Твоей фантазии хватило всего лишь на связывание и сажание в клетку. Ты даже не вспомнил про каленое железо!
— Ты же знаешь, я не выношу запах горелого мяса, дорогой братец. От него першит в горле.
— Ну ладно, забудем пока про железо. А если, предположим, отрезать ему пальцы на руках и ногах? Но не сразу, а по очереди? Отрезать, прижечь, через треть свечи отрезать другой, еще через треть — третий?
— Неплохо, неплохо... Весьма достойно применения, но как дополнительное средство. Для начала — подвесить его вниз головой, так он все время будет в сознании.
— И каленым железом!
— Да отстань ты со своим железом!
— А если пытать его людей у него на глазах? Особенно жену, эту рыжую шлюху. Зажать ее груди в тисках и пороть кошкой?..
Аббат облизнулся, взгляд стал маслянистым.
— Непременно, но это сначала. И знаешь, что я еще думаю?
— Сгораю от нетерпения узнать.
— Подвесить его над колом.
— Это как?
— Вот представь: этот мерзавец, голый, привязан так, что почти висит над колом, который может упереться ему прямо в зад. Но случится это, лишь когда он устанет, ослабеет и не сможет стоять на цыпочках. Так мы сможем держать его в постоянном напряжении, без сна, день за днем, и наблюдать, как он медленно сходит с ума... Крови нет, а эффект есть.
— Робер, да ты, оказывается, затейник! Кстати, про зад... Что скажешь, если воткнуть ему туда раскаленный прут? Но по-особому. Вставить железную воронку и через нее, чтобы не сразу обожгло, а уже когда будет внутри? Представь, как он будет корчиться!
— Как заключительный штрих, определенно, неплохо.
Гая передернуло в третий раз. Он прислонился спиной к стене, стараясь изо всех сил сохранить на лице хотя бы жалкие остатки спокойствия и невозмутимости. Хорошо, что он стоит в тени — так не видно, что с ним творится. Гай никогда не отличался талантом что-то себе представлять и воображать. Но то, что обсуждали шериф с аббатом, сейчас стояло у него перед глазами во всех красках и не доставляло никакого удовольствия. Хотя должно было, ведь речь шла об этом саксонском мерзавце Локсли. Тем временем шериф и его братец продолжали изощряться друг перед другом и даже чуть не поссорились.
— Не понимаю, Робер, почему ты так противишься старым добрым методам? Чем тебе не угодили кнут, кошка, каленое железо и щипцы? Жаровня тебя чем не устроила? Да-да, я помню, ты терпеть не можешь запах горелого мяса. Но можно же пропитать платок лавандовым маслом, чтобы тебе не воняло. А уж кошка и щипцы...
— Какой же ты недогадливый, Хью! Всем этим ты попортишь ему шкуру. А у меня на нее виды.
— Какие такие виды?
— Я хочу содрать с него кожу живьем и отдать выделать, а потом повесить у себя в спальне над камином. Возможно, предварительно оскопить, причем не сразу. Сначала отрезать яйца и прижечь, как ты предлагал с пальцами. А уже затем лишить его члена. Если тебе так больше нравится, то вырвать щипцами.
— Ну ты и... — аббат аж позеленел от зависти.
Гай закусил губу и с усилием затолкал обратно в желудок отвратительный горько-кислый комок, подкативший к горлу. «Они бы еще папашу Локсли поймали, рога ему отпилили и сверху приколотили для... композиции!»
Визгливый окрик шерифа заставил его вынырнуть из этой мерзости.
— Гизборн!
— Да, милорд.
— Что ты скажешь?
— Я должен что-то сказать?
— Тупица, предложи что-нибудь! Что бы ты сделал с Локсли?
— Отрубил бы руку и повесил, — мрачно буркнул Гай.
— Что? — шериф от неожиданности икнул.
— По закону таково наказание за браконьерство и разбой, — повторил Гай, глядя в сторону. — Отрубить руку и повесить.
— Вот, Хью, полюбуйся, с чем мне приходится иметь дело. Это же уму непостижимо! Спрашивается, кто после этого дикари? Он или саксы? Никакой фантазии, никакого полета творческой мысли!
— Знаешь, Робер, я начинаю подозревать первый вариант. Хотя второй, знаешь ли, я тоже не стал бы исключать.
— Ты не представляешь, с каким трудом я пытаюсь привить ему манеры и хоть какую-то культуру! Я уже не говорю о вкусе к изысканным развлечениям. И что? Никакого прогресса.
— Мне кажется, ты несправедлив. Мальчик просто мало практикуется.
— Но такой особый материал, как Локсли, я ему не дам. Пусть практикуется на ведьмах! Гизборн, понял, что ты пойдешь и сделаешь?
— Да, милорд.
— Ну и почему ты до сих пор здесь?

***

Локсли уже почти подошел к лестнице. Сейчас он спустится, на него наденут кандалы, и вместе с остальными Гай отведет его в пыточную. Где за них возьмутся уже оба де Рено. Но то, что они с ним сделают... Стоит ли все, что натворил этот придурок, чтобы обрекать его на такие мучения? Эту мысль следовало отогнать, но Гай так не сделал.
— Локсли...
Разбойник вздрогнул и посмотрел на него. Вот разве можно сейчас что-то ему сказать? Что его будут пытать, пока он не сойдет с ума или не умрет от невыносимой боли? Что самому Гаю не нужны эти издевательства, никогда не были и не будут? Да, Локсли виноват сам, но можно подсунуть отравленную воду, так он хотя бы не будет мучиться долго...
Гай не успел больше ничего подумать и тем более сказать: от резкой боли в спине потемнело в глазах. Видимо, поэтому ему и показалось, что лицо проклятого сакса вытянулось от изумления, и в глазах на миг промелькнули ужас, сожаление и боль. Вот именно, показалось, потому что этого быть не могло. А огонь был.
Но так просто Локсли все равно не вырваться.

***

Оказывается боль от ожогов все-таки проходит. И даже радость от того, что выжил, ушла, оставив только желание жить и что-то успеть сделать, попытать счастья в другом месте, а не тратить время зря в этой богом забытой дыре, без надежды на будущее. Но все закончилось, так и не начавшись, и об этом позаботился уже сам Локсли. Понимает ли он, что сделал? Или как всегда — просто влез, куда не просят, героический защитник кого ни попадя?
— Мы вас еще не судили! — презрительно бросил этот самый защитник и повернулся к старому еврею. — Кто обвиняет этих людей?
Вот еврей-то, которому как раз было что сказать, молчал, зато его доченька будто с цепи сорвалась. И с этой женщиной Гай хотел связать жизнь? Ради возможности с нею рисковал своим положением и честью? Хотя какое там «положение» у безродного ублюдка, продающего свой меч тому, кто платит... Про честь вообще лучше помалкивать. А Локсли переводил странный взгляд со старика на его дочь и на Гая. И тут он понял:
— Ты не хочешь быть палачом, а только судьей, и рук не запачкать. Но придется и тем и другим, чистеньким выйти не получится.
Впервые за все это время физиономия Локсли стала растерянной. Но совсем ненадолго. В следующий миг тот уже лучился самодовольством победителя.
— И что же мне с вами делать? Особенно с тобой, а, Гизборн?
Гай явственно осознал, что разбойник теперь может лишь просто причинить ему физическую боль, изувечить тело. Не более того! А боль имеет свойство заканчиваться смертью или безумием. Ну, или проходить, рано или поздно. На себе испытал. Но понимает ли это Локсли? Он вообще понимает, во что собирается играть, куда суется? Кажется, нет.
— А ты у шерифа спроси, у него, в отличие от меня, фантазия богатая, он тебе плохого не посоветует.
Понимает ли Локсли, что первый не выдержит вида того, что хочет сделать? Языком-то можно трепать, что угодно, но вот пытать живого человека способен далеко не каждый. Это надо определенный склад ума иметь и кое-что еще. И не так все легко, как это кажется на первый взгляд. Это Гай может стиснуть зубы и отдать приказ жечь раскаленным прутом ведьму и даже присутствовать при этом, повесить или отрубить руку — ибо таков королевский закон. Он помощник шерифа, и это часть его работы, хочет он того или нет. И если приказали устроить еврейский погром, сжечь деревню и перевешать ее жителей — обязан смочь и сделать. А что он при этом думает и чувствует, не касается никого. Да никому это и не нужно.
А благородный Робин Гуд палачом быть не может, сколько бы он собственных законов ни создал. Если Локсли и выдержит это, понимает ли он, что не останется прежним? Что придется заплатить тем, что внутри, заплатить собой, собственной душой? Понимает ли он, что те из его друзей, кто увидит, — ну, может, кроме сарацина, — станут воспринимать его и относиться совсем по-другому? Даже женушка. Наивный придурок! Она первая сбежит от него, когда проблюется. Да он и не сможет переступить через себя, а если сможет — сам же от омерзения к себе сдохнет, удавится на тетиве собственного лука.
Локсли тем временем, хмурясь, повернулся к шерифу. Тот побледнел. Тогда разбойник вновь обратился к Гаю:
— И что же такое мне может посоветовать шериф?
— Так вот же он. У него и спрашивай, что ты ко мне-то пристал?
— Гизборн, заткнись! — не выдержал де Рено.
— С чего бы это? — огрызнулся Гай и добавил язвительно, в упор глядя на Локсли: — Сам стараться будешь или своим людям поручишь? Уж не сарацину ли? Или Скарлет обидится, если его обойдут в таком удовольствии?
— Что? О чем ты, Гизборн? — Локсли явно не сообразил сразу, о чем речь, но затем понял и побледнел. На лице его проступила растерянность, смешанная с брезгливостью и отвращением.
«Это я могу быть сволочью и мерзавцем, если необходимо, а ты, Локсли, нет! Тебя любят и обожают, пока ты играешь в благородство и милосердие. Но пытки и увечья — это уже серьезно. Это уже не игра. Точнее, это уже взрослая игра, в которой жалости с милосердием нет и на ломаный фартинг».
Гай усмехнулся. Локсли, глядя на него, быстро взял себя в руки и выпалил:
— Найдем выход. Это не должно тебя волновать.
— А, ну-ну... — протянул Гай. — Только жену отправь за ягодами подальше и на подольше, чтобы она от тебя потом не шарахалась. И Тука тоже, у него желудок слабый.
Локсли невольно взглянул на посеревшего монаха. Тот заморгал и судорожно сглотнул. Марион настороженно посмотрела на Гая, на шерифа, потом на мужа.
— Самая сладкая месть — это прощение! — раздалось вдруг громко, и все замерли. — Это самая лучшая месть
Локсли пришел в себя первым и тут же воспользовался ситуацией:
— Ты слышал приговор, шериф? Проваливай!
Гая толкнули в спину следом за де Рено, и он чуть не упал. И тут ему стало плевать на все. Он обернулся и прошипел:
— Тебе, Локсли, никогда не осуществить эту лучшую месть! Кишка тонка.
— У тебя тоже, Гизборн, — огрызнулся тот и дал знак Уиллу, чтобы развязал обоих. Скарлет проделал это без воодушевления. Уж он бы наверняка с удовольствием расспросил шерифа и воспользовался его рассказом. — Отдайте все его пожитки, лошадь и пусть убирается!
— А мне и не надо лучшую, я обычной удовольствуюсь, — ответил Гай, растирая запястья. — Это ты вечно пыжишься, из кожи вон лезешь. Неужто все во славу справедливости?
— Попробуй, и тогда я тебя точно убью, — глухо произнес Локсли.
— Да убивай, только выполни последнее желание.
Локсли замер в недоумении, а потом вскинул бровь. Шериф же, вцепившись в повод вороного коня помощника, взирал на все это, открыв рот, как рыба на берегу.
— Это какое же? — поинтересовался защитник угнетенных.
— А утопи меня в бочке с бургундским. Хоть напьюсь напоследок.
Локсли вытаращился на него, пробормотав:
— Однако...
— Тебе что, жалко? — усмехнулся Гай.
Тот молчал, но по лицу было видно — подсчитывает, на сколько деревень хватит, если бочку бургундского продать, а вырученные деньги раздать.
— Вот видишь! Чтобы избавиться от меня, ты даже деньгами, не тобой заработанными, кстати, поступиться не можешь. А все туда же... лучшая месть!
— Убирайся, Гизборн!

***

«А ведь он прав. Во всем».
— Изыди, без тебя тошно!
«Дурак!»
— Знаю.
«Ты дурак!»
— Сказал же, знаю!

Робин растерянно смотрел на Гая. Тот презрительно фыркнул, отвернулся и пошел по дороге в Ноттингем, не торопясь и не оглядываясь.

---

Пишет scram

08:02 Who Watches the Heroes
Ору и бегаю по потолку. Этот неожиданный припадок восторга случился, когда я заглянула на один из каналов, на который подписана. И плевать на качество картинки! Я все равно вдохновлена, воодушевлена, воспряла ото сна и безмерно благодарна автору этого видео.

---

Гай оценивает народное творчество

Название: Вошли в историю
Автор: scram
Бета: volhinskamorda
Размер: драббл, 668 слов
Персонажи: сэр Гай Гизборн, Роберт де Рено
Категория: джен
Жанр: новелла
Рейтинг: R
Примечание: В тексте использованы отрывки из баллад о Робин Гуде в переводе И. Ивановского и Н. Гумилева.
Предупреждение: Детальное описание членовредительства и глумления над трупом.

Мои ребята притащили в замок какого-то бродягу. Тот якобы распевал крамольные песенки в таверне, куда они завернули выпить по кружке эля после патрулирования. Надеюсь, не вместо, а то ведь шкуру спущу. Де Рено, видимо, скучал, поэтому пожелал допросить арестованного лично. Мне тоже стало любопытно, так что я наскоро принял рапорт и поспешил в главный зал.

Представление было в разгаре. Высокий шериф Ноттингемский собственноручно, вернее, собственноножно — руки были заняты кубком — избивал какого-то сморчка. Того самого стихоплета, надо понимать. Мда, совсем взбесился, похоже. Хотя он выдержкой никогда не отличался. Но в последнее время подобные припадки стали с ним случаться все чаще. Правда, иногда они были даже забавны. Я вспомнил потеху с торговцем сеном и, кажется, не смог сдержать ухмылку, потому что де Рено вдруг уставился на меня довольно злобно.

— Чему вы радуетесь, Гизборн?

— Прошу прощения, милорд. Это не относится к делу. Один из недавних рабочих моментов. Случайно вспомнилось.

— Рад, что служба вас так веселит. Вот вам, кстати, еще повод для улучшения настроения, полюбуйтесь!

Он швырнул мне замызганный листок. Я нахмурился, пытаясь разобрать каракули. Но терпение — не главная добродетель нашего шерифа.

— Давайте сюда! — он выхватил у меня бумажку и нараспев прочел:

— Вовеки проклят будь, шериф!
Твой путь — обман и ложь.
Но час расплаты недалек,
От нас ты не уйдешь!

Читал де Рено хорошо. Выразительно. Но сам текст был херней, честно говоря.

— Поездил вволю ты, шериф,
Попридержи-ка прыть.
Довольно грабить бедняков,
Калечить и казнить!

— Ну, что молчите? Как вам это нравится?!

Я пожал плечами.

— Примите поздравления, милорд, вы вошли в историю.

— Зато вы, Гизборн, в историю можете только вляпаться. И не закатывайте глаза!

Я вздохнул. Черт дернул же притащиться! Ладно, изобразим внимание.

— Кстати, про вас тоже есть, да-да, не желаете ли насладиться? — и де Рено развернулся к сморчку:

— Ну-ка, спой нам о Робин Гуде и сэре Гае, давай-давай, не стесняйся, трувер!

Тот послушно затянул, хотя едва мог шевелить разбитыми распухшими губами:

— А в это время Робин Гуд
Шел ближней стороной
И незнакомца повстречал
На пустоши лесной.

Промолвил Робин: «Добрый день!»
«Привет!» — сказал другой.

Что?! То есть, я, встретив в королевском лесу незнакомца, вооруженного до зубов, — а главное, с луком и стрелами! — тут же проникаюсь к нему самыми добрыми чувствами и сходу предлагаю помочь мне в поимке разбойника?! Нет, шериф любит, конечно, повторять, что я идиот, да и наш замечательный король, храни его Господь, тоже что-то такое говорил, но это? Это же… несусветная чушь, прости Господь!

Стоп, а с чего мы с «другом» драться-то начали? Что-то я упустил. А, ладно.

Ну, разумеется, он меня прикончил. Ударом в спину, очень благородно! И как я ему подставился, интересно?

— Схватил он голову врага,
Воткнул на длинный лук…

И Робин взял ирландский нож,
Лицо изрезал он;
Один узнал бы Гая, кто
Не женщиной рожден.

Святые угодники, а зачем этот болван отрезанную голову на лук-то насадил? Как он из него стрелять собирался — баланс ведь нарушится? Или будет просто ходить, опираясь, как на палку, и демонстрируя оригинальное «украшение»? Потом, она ж гнить начнет — вонь, мухи роем, жирные такие, мерзкие…

Значит, нож, который мы называем «саксом», сами саксы зовут ирландским? Или это разные ножи? Нет, не думаю. Смертельная штука. Если им колоть, то и кольчугу пробивает, и кожаный доспех. А вот голову им чисто не отрежешь, все эти жилы, хребет, опять же… Да у мертвого и мечом отрубить не получится. Разве только усадить его как-нибудь.

Пречистая Дева! Лицо-то зачем кромсать понадобилось? До неузнаваемости… То есть похвастаться трофеем хотелось, но не хотелось, чтобы опознали, кого он освежевал? Не пойму смысла. А бессмысленные зверства особенно отвратительны. И что, сначала на лук вздел, потом раскраивать начал? Так ведь неудобно. Хотя, если не с силой полосовать, а аккуратно, не торопясь, сначала уши отрезать, потом нос и губы... Щеки еще можно плавными таким движениями… Ф-фу-у-у, гадость какая! Да этот сочинитель просто больной! Нормальный такого не нафантазирует, даже в горячке.

— Гизборн! Заслушались?

Я встряхнулся. Оказывается, певун уже замолчал. Надо что-то сказать, что ли?

— Размер не соблюдается, милорд. Вместо анапеста частенько используется дактиль. Из-за этого ритм безбожно скачет. И в паре строф рифма хромает. Повесить мерзавца за бездарность?

Выражение лица де Рено было мне лучшей наградой.

---

Home, sweet home...

alisahansen, ыыыыыыыыыыыыыы! Ну что, обживаем?

Перетащила сюда из флудилки робингудского соо.


Я нашла родовой замок Гизборнов. То есть, на самом деле это замок Каудор, но я теперь представляю родной дом Гая именно таким. В заметке, где была картинка, сказано, что это типичная архитектура для небольших норманнских замков.